Голосование за ходы

Над Нью-Вашингтоном всходило солнце.
Впервые за много лет это был обычный рассвет, полный настоящих ярких красок, а не очередное плазменное зарево на горизонте. Яркие солнечные лучи прыгали по крышам небоскребов, робко касались блестящих окон, поджигали хромированные детали деловито снующих в небе ховеркрафтов. Город, не засыпавший даже ночью, сейчас все же отряхивался от дремы и начинал гудеть все громче, словно металлический муравейник.
Серб улыбался, глядя на рассвет.
Он больше не был раннером, и ему больше не нужно было проламывать головы, чтобы заработать себе на жизнь. Чудом уцелевшие члены ТотБанды разошлись каждый своей дорогой, поскольку война, кормившая их все это время, кажется, наконец закончилась. Его запыленный диплом инженера очистных систем неожиданно пригодился в городе, к которому Пако испытывал до последнего времени одну лишь ненависть.
Кажется, наконец наступило то самое мирное время.
И все же...

Мистер Гжданич! Несмотря на Ваш озвученный ранее явный и категорический отказ, корпорация ДемиХуман все же не теряет надежды привлечь вас к участию в тестировании обновленной версии нашей продукции линейки Хомо Адванс...

Наверное, стоило бы просто проигнорировать это сообщение. "Мирная" профессия Пако позволяла вести комфортное существование и оплачивать все счета за клиническое содержание Малики. Периодически всплывающие в личных сообщениях предложения раннерской работы вполне закономерно отправлялись в небытие. Единственный фильтр стоял на имя Льюис Саймэкс — Пако и сам не знал, какой тайной тянуло от чужой истории, в которой ему довелось принять участие, и почему он был готов к продолжению.
Да еще вот ДемиХуман, как оказалось. Теперь жизнь Пако оценивалась контрактом в пятнадцать миллионов, и корпорация на этот раз вполне серьезно оценивала факт того, что их изделие может не пережить тестирование, тщательно оговаривая ранее казавшийся невозможным финал. Впрочем, пиар с именем Пако все равно стоил дороже, поэтому корпорация предлагала чертовски щедрый аванс в половину суммы за одно лишь согласие.
Но даже за такие деньги Пако не был готов идти умирать, если бы не еще одно "но".
В приглашении фигурировало еще одно щедрое предложение авансом. Формулировки были весьма обтекаемыми, но содержание вполне угадывалось и искусным маркетологическим ударом било в самое сердце. Экспериментальное лечение, чертовски близкое к полной оцифровке сознания, сродни тому, что проделывал Адам — с возможностью глубинной эмоциональной терапии, восстановления личности, виртуализации переживаний и многого другого. Разумеется, без гарантий. Разумеется, с отказом от ответственности.
И все же...
Кто-то в корпорации хорошо сделал домашнее задание, подготавливая для Пако такое предложение. Серб мог бы грешить на Фабиуса, который ушел туда работать — вряд ли кто-то еще смог бы мастерски прицелиться в слабое место Пако. С другой стороны, в свое время Гжданичи получили пару подарков, явно намекающих на то, что их история все же вышла за пределы ТотБанды. Тогда лишь вмешательство мисс Амбресс позволило зарубить этот заговор с неизвестной целью — на корню, как только и умела работать госпожа прокурор.
Но даже это уже не имело значения. Пако не нажал кнопку согласия сразу после прочтения только для того, чтобы успеть попрощаться с сестрой. И сейчас, пока рассвет разрастался в полноценное утро, он улыбался — отпуская себя и ее.
Единственное, что могло его остановить, было тише шелеста больничного одеяла, заглушенного мерным гудением контрольного оборудования, невесомее дуновения ветра над ухом.
Едва слышный шепот позади.
- Рођени?..

И грянул гром. Рефлексы, как и прежде, не подвели Патрика — он выхватил свой револьвер и навел его на противника почти так же быстро, как в молодости. По крайней мере, ничуть не позже своего оппонента, уж в этом-то он был уверен.
А вот дальше... Дальше весь мир сузился до размеров черного провала ствола оружия, которое смотрело точнехонько ему в лоб. И Патрик мог бы сказать, что вся жизнь промелькнула у него перед глазами, но это было бы выражение исключительно для красного словца. В этот момент Патрик не думал ни о чем, кроме приглушенного вязкого ощущения страха где-то глубоко внутри.
Однако через мгновение после грома и вспышки он все еще стоял, и более того — ему даже не было больно. Этот факт настолько обрадовал Патрика, что он даже едва заметно улыбнулся. Получать раны, оказывается, было куда больнее, чем умирать.
Время шло, клуб дыма, выплюнутый его револьвером, потихоньку стягивался в сторону легким бризом и прибивался к палубе моросящим дождем — а он все не падал. Зато его противник уже лежал на палубе, неестественно скрючившись, и кто-то подошел к нему, то ли помогая встать, то ли проверяя дыхание. Патрик слышал слова людей вокруг, но не понимал их, пытаясь сопоставить эти два факта: он стоял, а его противник лежал, и стюарт склонился над ним с зеркальцем в руках. Кто-то сунул в его левую руку монету. Патрик поднял глаза и увидел старушку, которой он помогал поднести чемодан.
— Ловко вы его! И поделом, — старушка неприязненно посмотрела на труп, — нечего честных джентльменов задевать.
Подмигнув на прощание Патрику, старушка засеменила прочь. Патрик сжал монету в кулаке и сунул револьвер в кобуру, все еще не до конца понимая, что сейчас произошло. Стюарт тем временем попытался очистить палубу, однако отклика среди пассажиров не нашел, поэтому обратился к виновнику. Патрик взялся за сапоги бедолаги и помог перебросить его через борт — по иронии судьбы, вслед за какой-то бумажкой, которая была так важна ему. Всплеснув мутноватую воду, тело медленно поплыло по течению, удаляясь от борта парохода.
Стюарт предложил виски. Патрик совершенно машинально кивнул в ответ.
Держа в руках помятую металлическую кофейную кружку, в которой плескалось нечто, напоминающее виски как минимум способом приготовления и крепостью, Патрик думал о том, что Провидение в очередной раз намекнуло ему о правильности выбранного пути, дало ему второй шанс, и теперь он не имеет права распорядиться своей жизнью неправильно.
— Знаете, сэр... Я уже дважды за последние две недели должен был помереть от пули. А к пуле меня привело пьянство. И вот, я до сих пор жив, что говорит о том, что у Господа на меня какие-то планы... И знаете, что я вам скажу?
Он взглянул на стюарта. Тот старательно делал вид, что ему не плевать.
— Раз у Господа на меня планы, какая разница, трезвым я буду, или нет? Так-то!
'Стеклянный' Патрик глубоко вздохнул и залпом выпил виски до дна. Мутная вода билась о грязные доски борта у его ног, скрывая непроглядность глубины.

Надо полагать, ярл должен был бы сказать спасибо Хальру за почти мгновенный конец. Если конечно на хольмганг Ингвар вышел по своей воле, а не подталкиваемый в спину своими более верными традициям товарищами. Но теперь верность традициям играла на руку Хальру — хольмганг разомкнулся, открывая его взору и крепость Ингвара, и небольшую армию Сынов Севера, которую собрал Рунвальд.
Хальр подумал было вытащить свой клинок, но потом забил на это — еще чего доброго не донесет, а так обосраться на глазах северян было бы очень некрасиво. Да и себе бы потом не простил. Лучше пусть друзья вытащат меч, и понесут вместе с телом Ингвара, а он сам, Хальр Бьернгримм, пойдет к крепости безоружный на правах нового хозяина.
И неважно, что основной целью этого действа будет скрыть дрожание в руках и сиплую одышку в груди, а вовсе не впечатление.

Добравшись до крепости, Бьернгримм перевел дух и поднапряг свои организаторские способности, беззастенчиво пользуясь услугами башковитых Волка и Врана.

Прежде всего, нужно было узнать о состоянии крепости, гарнизоне, припасах, и обстановке в окрестностях. Северный феодальный уклад заметно отличался от южного, в первую очередь — размером "вотчин", которые могли охватывать бесконечные гектары глухой и необжитой тайги, но крепость Ингвара находилась подле тракта, по которому — при условии хорошей погоды, благосклонности северной фауны, а также содействии местных ярлов — можно было добраться из Империи в Республику в обход Адского Предела. Поэтому наверняка возле такой крупной по местным меркам дороги будет побольше деревень, которые формально могут подчиняться крепости. На деле, конечно же, более-менее крупная деревня должна была представлять собой неплохо защищенный форт, население которого с одинаковым умением может обращаться как с мотыгой в короткий период северного лета, так и с топором и луком. И в таком раскладе верховодящий ярл нужен был только как защитник при серьезной угрозе, да "объединяющий кулак" для набегов на соседей.
Хотя за три сотни лет лежания в земле что-то могло поменяться.

После получения информации об обстановке можно было бы прикинуть, что делать в ближайшее время, и переговорить с Рунвальдом насчет дальнейших перспектив.

Но все это меркло перед ощущением победы, которое Хальр наконец смог поймать за хвост, когда немного сошла навалившаяся усталось. Поэтому в ворота крепости он шагал уже героем, выкатив вздымающуюся грудь, и довольно принимая одобрительные хлопки по плечу и выкрики в свой адрес.

Все же, Ингвар должен был остаться доволен — передал крепость сильному, по праву.

— Даже если окажется, что с наших телодвижений толку никакого нет, и Джессика уже все за всех решила, сработаем как хороший отвлекающий маневр, — вдруг подал голос капитан, доселе молчавший. — Слухи о том, что Дом Багир вдруг зачастил по очень разным гостям, уж точно разлетятся на весь Донмай, и заставят кого-то попотеть, а кого-то — зашевелиться. Но, тетушка, — он повернулся к Стерре и ухмыльнулся, — я еще раз отмечу вашу любовь к опасному курению возле пороховых бочек. Впрочем, все равно я с вами.

Джа по совету Мэлани зажал плечо, отозвавшееся вспышкой боли. Угасающее напоминание о вспыхнувшем ощущении вкуса жизни на кончике языка. Что ж, все проходит.
Следующие слова Браун заставили его в очередной раз сменить свою оценку. Тихая-девочка-доктор, минуту назад проявившая восторг при виде побоища, учиненного группой наемников против практически беззащитных эсков, выразила сожаление о том, что вместо "контакта на двенадцать часов" можно было бы попробовать установить дипломатический контакт... и следующей же фразой предлагает препарировать труп, исключительно в исследовательских целях. Как минимум, это должно было быть интересно — попытаться понять, что же действительно происходит в этой белокурой головке.
Осталось только раздувать этот огонек интереса хотя бы ближайшие полчаса, иначе грядущую апатию не заглушит даже боль в плече. И тогда придется отвечать за искры внимания, которое он проявил к Руби, и теперь удостоился даже подмигивания с ее стороны. Интересно, что скажет Череп?.. впрочем, нет.
Не интересно.
Сержант, тем временем, методично зарубал на корню инициативу доктора. Джа отметил про себя, как Серж назвал их аванпост "домом". Было в этом нечто... отеческое.
— Серж, нам так или иначе тело выбрасывать отсюда. Мы сейчас неплохо развлеклись, отстреливая их, пусть теперь и доктор развлечется, — сказал Джа и направился вниз. В конце концов, он здесь раненый, не ему же тело таскать.

— По крайней мере, теперь он занимается любимым делом, и находится на верном пути к личному счастью. В этом и есть суть заботы Мамы Бриджит...
Хмыкнув, профессор размашисто черкнул "С уважением, Изгоняющий Ноланов", оставив в конце шикарный каллиграфический вензель, любовно тренируемый в свободное время. К слову сказать, вензель этот не имел никакого отношения к подписи доктора Чейнза, которой тот пользовался в официальных документах, однако имел для самого профессора почти сакральное значение — им он собирался подписать официальную грамоту акколады от Ее Величества, если (а точнее — когда) старушка-Британия наконец признает его несомненные заслуги. Пока же вензель (на основании которого профессор планировал заказать себе дизайн семейного герба) фигурировал только в немногочисленных автографах, раздаваемых профессором при случае.
— Итак, господа, — возвращая блокнот и ручку Стиви, профессор манерно пригладил волосы, словно собираясь с мыслями. — Передайте вашим коллегам на улице, чтобы не обижали нашего нового гостя.
Услужливая память не подбросила драконов вменяемых размеров, однако подарила пару каменных львов, примостившихся у декоративных колонн на входе. Разумеется, Эрмит мог и показать лицо из стены, и даже материализоваться в виде проекции, но это никак не вписывалось в рамки минимизации разрушений.
Каменные шаги, раздавшиеся снаружи через мгновение, после того как Эрмит с тяжелым вздохом "покинул здание", выполняя мысленную просьбу Девлона, возвестили о визите упомянутого "нового гостя". Каменный лев аккуратно приоткрыл дверь лапой, и, зайдя внутрь, уселся на пороге, странно шевеля непропорционально большой башкой, будто пытался размять затекшую шею, спрятанную в каменной гриве.
— Ты в порядке, Эрмит? — заботливо поинтересовался профессор.
— Арматура ржавеет, — печальным басом сообщил лев. — И гипс жидковат, сэкономили. Еще лет пять, и рассыплется этот лев в пыль. То ли дело раньше скульптуры делали: мрамор, гранит — на века...
— Позвольте представить, господа — это Эрмит, — Девлон, не обращая внимания на дальнейший бубнеж льва, почти театральным жестом махнул в его сторону. — Лоа земли, камня и всего такого прочего. Я не стал его просить взаимодействовать со стенами здания ввиду вашей просьбы, однако он умеет и это. Среди имеющихся у меня соглашений о сотрудничестве он наиболее миролюбивый...
"А я что, по-твоему, войны всем желаю?" — притворно-возмущенно буркнула Вэ и тихонько пропела, — "Make love..."
— ...поэтому в нашем случае лучше всего подходит для демонстрации, скажем так, доступных мне средств. Однако, господа, в этой связи у меня возник вполне закономерный вопрос: а что именно вы хотите увидеть?
Девлон замолчал и посмотрел поочередно на Дэнни и Стиви. Эрмит чихнул гипсовой крошкой и тоже вопросительно посмотрел на гангстеров.

— Миледи, если когда-нибудь, не приведи боги, передо мной предстанет выбор, кого из представителей дома Багир спасать — Верховную Опору, или вас, я сделаю его без колебаний. И не только из опасений того, что ваш беспокойный дух потом от меня не отстанет, — усмехнулся Николас, отправляясь вслед за тетушкой.
Он повидал много битв, и эта, пусть и велась на словах, была еще далеко не окончена... но противники сошлись более чем достойные друг друга.

Жизнь продолжается. По крайней мере, жизнь отдельно взятого Джаккарта Нолана не обрывается ударом костяного ножа в горло, и продолжается в ближайшем обозримом будущем. Ошеломленный отпором абориген мотает головой, разбрызгивая черные капли, но прийти в себя ему уже было не суждено.
Отбросив мертвое тело, Джа рывком поднялся и стиснул зубы от вспышки боли в плече, наконец-то давшем о себе знать.
— Спасибо! — коротко крикнул он в сторону Руби. Это больше не был дежурный ответ с имитацией эмоций — сейчас, на волне адреналина, с ощущением смерти на кончике языка, он снова был на мгновение живым. И взгляд, которым он одарил Руби, излучал не только благодарность. В нем была жизнь, искра, желание, и невысказанный ответ на ее предложение, брошенное вскользь еще при заселении в аванпост.
Джа полной грудью вдыхал морозный воздух и впервые за последние несколько месяцев вновь что-то по-настоящему чувствовал. И это было чертовски приятно.
Он знал по опыту, что это будет недолго. Стоит пройти горячке боя, стоит схлынуть остроте ощущения смерти, и пустыня вновь поглотит его расцветший на мгновение эмоциональный сад.
И тогда его снова придется удобрять травой, алкоголем и поисками новой опасности.
Но пока этого не произошло — можно было еще немного пожить.
— Отличный выстрел, — негромко сказал Джа Слепой, опирая винтовку на парапет и выискивая цель. Сейчас он был готов отвесить комплимент даже Черепу... но, пожалуй, от этого действительно стоило воздержаться.

Когда цели закончились, Джа с удивлением обнаружил, что Мэлани каким-то образом успела пробраться на балкон. И с еще большим удивлением он обнаружил, что наивность в ее глазах сменяется не закономерным отвращением к "побоищу", а... восторгом?
— Что? А, пустяки... наверное. Как видишь, ему досталось больше.
Вспыхнувший огонек жизни в груди медленно затухал, однако теперь Джа пытался разобраться в эмоциональной реакции Мэлани куда больше, чем в своих собственных. Похоже, тихая девушка-доктор из благополучной семьи скрывала в себе кровожадную натуру под стать отъявленным наемникам, в компанию которых попала. От этой мысли Джа улыбнулся, запоздало подумав, что Мэлани может неправильно (или наоборот, правильно?) принять улыбку на свой счет.

Николас не вслушивался в слова тетушки Стерре, зато отметил и ненависть во взгляде вдовы, и действия лорда Нимрода. Будь тот чуть более резок или настойчив — общался бы сейчас с черным провалом пистолета, глядящего ему в лоб. Николасу и без того пришлось приложить немало усилий, чтобы не выхватить оружие, пока он следовал за тетушкой Стерре и ее провожатым. Одновременно он постоянно оглядывался, ожидая в любой момент, что похороны превратятся в засаду.

Выйдя на свежий воздух, он с не меньшим наслаждением, чем тетушка, вдохнул полные легкие, стремясь изгнать свои душные опасения — по большей части надуманные.
— Сдается мне, вы сейчас стряхнули пепел со своей трубки прямо в бочку с порохом, — негромко сказал Николас тетушке.

Жажда крови рокочет в ушах космическими барабанами.

На самом деле это не она, конечно. Ведь внутри по-прежнему выжженная пустыня, и распускающиеся цветки эмоций вызваны исключительно содержимым электронной сигареты. Единственное, что заставляет ощущать хоть что-то. И единственная причина, почему рядовой Джаккарт Нолан еще не подсел на что-то покрепче — лишь тот факт, что крепкая дурь была тем же пистолетом, приставленным к голове. Только пуля будет лететь не долю секунды, а несколько лет.
А нажать на спуск у Нолана никогда не хватало духу.

И, пожалуй, лучше Мэлани никогда этого не понять.

Ветер бьет в лицо — ощутимые морозные оплеухи, приводящие в чувство, от которых кожа превращается в чужеродную маску. Цветы в голове снова меркнут, барабаны отступают, заглушаемые грохотом выстрелов. Приказы сержанта расставляют бойцов на места, и сейчас Джа снова превращается в маленький винтик военной машины.
И вот это — самое прекрасное ощущение во время боя, ради которого он ввязывался в новые и новые задания, не отдавая себе отчета в этом.
Когда мыслям практически нет места в голове, и нет времени даже подумать и осознать это.
Когда ты просто делаешь то, что умеешь.

Впрочем, все идет не так гладко, как хотелось бы. Джа занял позицию на правом фланге, и то ли это было неудачное место, то ли он сам был сегодня не в фаворе фортуны. Он целился, но пули настигали лишь снег. Он попадал, но вместо кроваво-костяного крошева в стороны разлетались лишь дырявые шкуры, скрадывавшие силуэты тел. Он стрелял раз за разом, но едва ли один из десятка его целей по-настоящему упал и не поднялся.
Да и с тем одним еще вопрос, он ли его сложил, или Руби...

Ответный огонь не заставил себя ждать. Смех, казалось бы — заточенные кости и палки против композитных металлов и технологий. Однако костяные наконечники остры, а сил в тощих руках дикарей хватает, чтобы нанести опасный для жизни урон.
А те, у кого хватает денег на активную энергетическую броню или экзоскелеты, не ходят в наемниках. Или берут куда дороже, чем может себе позволить Фарлент для банальной защиты удаленных блокпостов.
Острая кость рвет ткань капюшона, заставляя рефлекторно пригнуться, спрятавшись за перилами. А следом за стрелой на галерею проскальзывает эск, всем весом наваливаясь на Джа и опрокидывая его на тронутый ледяной коркой пол. Удар ножа вспарывает подставленное плечо, но до того, как боль добирается до сознания, на выжженной равнине души расцветает еще один цветок, затмевая собой другие.
Тянущее ощущение смерти. Знакомое до слез в глазах и хруста зубной эмали.
Не его ли ты искал, Джа, когда ощущал на языке металл пистолетного ствола, засунутого в собственный рот?

Пожалуй, не его. Или, по крайней мере, не сегодня.
Приклад винтовки принимает на себя удар ножа, и очень целеустремленно несется к провалу носа дикаря.
Потому что Джа в очередной раз в последний момент решает пожить еще немного.

Перчатки обволакивают руку мягким теплом. Подогрев включается автоматически — в режиме энергосбережения по умолчанию, но одно привычное движение по сенсору на запястье, и теперь они будут хранить комфортную температуру для пальцев невзирая на холод снаружи.
Пока хватит заряда.
Перчатки — это незначительная деталь, но благодаря дурману Джа фокусируется на них куда больше, чем на значительных вещах. Например — вопрос Мэлани, на который Джа догадывается дать ответ, уже взбегая по лестнице обратно наверх.
— Нашествие! — он выкрикивает это слово с едва скрываемым восторгом.
Это действительно больше похоже на нашествие. Они идут волной, метель скрадывает их количество, рисуя из небольшого отряда посреди необъятных просторов армию. Черную, быструю армию маленьких злых муравьев, которые идут сражаться с другими муравьями, а те будут стоять на стене — пока есть кому стоять.
Как другие муравьи-сепаратисты врываются в твой муравейник, пока ты слишком занят в другом месте.
Муравьи. Ведь именно так они выглядят из космоса.
Джа мог бы подумать о том, что Мэлани может счесть его восторг за кровожадность, если бы это его хоть сколь-нибудь волновало сейчас. Но он восторгается чем-то другим. Отважностью дикарей, бросающихся в бессмысленный и заведомо проигранный бой? Гротескностью декораций к этой расстрельной пьесе? Или призрачной и далекой в таких обстоятельствах, но все же — игрой со смертью?
Ведь они приближаются. Невзирая на редкие, но неизменно летальные выстрелы Слепой, невзирая на отрывистый лай винтовок, и на рокочущий бас пулемета Айзенберга. Они идут, падая на снег, захлебываясь кровью и умирая, но продолжа приближаться. Они идут так уже целую вечность, как волны накатываются на скалы, и они могут себе позволить идти еще столько же.
Джа вскидывает винтовку, находит себе цель и нажимает на спусковой крючок.
Ведь это все, что ему остается делать. Пока хватает патронов.
Где-то позади него космос грохочет в свои барабаны.

Нью-Вашингтонская резня энергомечом.

— ...указаны на тактической карте. Цветовая "легенда" обозначает уровень угрозы, градации растут от зеленого через желтый до красного. Оплата, соответственно, тоже. Доставка ховеркрафтами СекьюФорс до точки высадки — бесплатно. Эвакуация после подтверждения снижения уровня угрозы в секторе — бесплатно. Экстренная эвакуация — согласно тарифам на услуги СекьюФорс...
Пако слушал брифинг, разглядывая медленно переливающуюся оттенками тактическую карту, и думал, что он здесь делает. Вряд ли ТотБанда подписала бы его, Джека и Смита на подобное мероприятие, если бы крайне не нуждалась в деньгах. Впрочем, глубоко в финансовые вопросы Пако не лез — ему было достаточно того, что на счет медицинского центра, в котором находилась Малика, исправно поступали средства.
Впрочем также нельзя было исключать и идейные соображения — в конце концов, Диктатор полжизни провел, воюя за каждый квадратный метр родной земли с тварями, которые сейчас рыскали вокруг Нью-Вашингтона.
Тактическая карта внешних колец была похожа на пёстрый бабушкин платок — при условии что бабушка во время вязания немного перепутала имунномодуляторы с церебро. Еще неделю назад Пако не задумываясь ткнул бы пальцем в самый кроваво-красный сектор, и максимальная оплата была бы совсем не первой причиной. Но сейчас, когда он перестал нуждаться в горячке боя, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, когда у него было о ком заботиться и куда возвращаться, когда, в конце концов, ему было что терять — он отнесся к выбору миссии достаточно взвешенно и осознанно, выбрав один из опасно-оранжевых секторов.
Все-таки ТотБанде нужны были деньги.

Работы хватало всем. СекьюФорс, несмотря на всю мощь корпорации, которая стояла за ними, не могли успеть везде и сразу, поэтому массово привлекали к работе боевиков всех мастей, в том числе и бывших раннеров — в первую очередь, гонорарами. Уцелевшие после массового артиллерийского удара опорные точки, оставшиеся за периметром Великой стены, нуждались в бойцах для защиты, в бойцах для добычи материала, в бойцах для разведки, и наконец в бойцах для зачистки разрастающихся гнезд.
Работа, в том числе, была грязной. Угроза подхватить неизвестную заразу от малейшей царапины, нанесенной тебе любой тварью с размерами от кошки до слона, придавала легкий и вполне оправданный оттенок паранойи процедурам дезинфекции. От используемых для наружной очистки химикатов экза покрывалась белесыми разводами окислившегося металла. Товарищ по команде, неосторожно словивший чей-нибудь коготь или костяную иглу, мог рассчитывать с одинаковой вероятностью на пакет первой помощи и на пулю в голову. И ко всему можно было добавить прелести ведения боя с городской герильей: ударить по отряду, слишком углубившемуся за весьма условную линию фронта, могли со всех сторон, в том числе сверху и снизу — торчки и ктулхи не брезговали ни крышами, ни канализациями.
И, в конце концов, работу нужно было делать, иначе Нью-Вашингтон рисковал захлебнуться в ревущей, безмозглой, тупой и кажущейся бесконечной волне биомассы.

Располовинив почти надвое клыкастое и когтистое чудище, Пако ногой отпихнул его к подоконнику и выглянул в окно, обозревая улицу с высоты десятого этажа. Штурм-группа во главе с Джеком внизу выходила из соседнего здания, и яркое пламя в окнах за их спинами возвещало о том, что очередное гнездо уничтожено. Этажом ниже из окна высунулся блестящий затылок шлема напарника Пако, с которым он прикрывал тылы. Рядом появилась рука в бронеперчатке с поднятым вверх большим пальцем.
— Эвакуация через две минуты, — скучным голосом чирикнул коммлинк. Пако развернулся было, чтобы вернуться к лестнице, но вдруг пол под его ногами дрогнул.
— Что за херня?! — в голосе наемника разом добавилось эмоциональных ноток. Пако настороженно замер, пытаясь понять, откуда пришла вибрация, и тут здание вздрогнуло от самого основания. С улицы донесся грохот взламываемого асфальта, и тут же послышался звучный рокот пулемета Джека.
— Сранье, — буркнул Пако, подхватывая тушу мутанта и выпрыгивая в окно. Бежать до лестницы было, скорее всего, некогда.
Полет был недолгим. Туша вместе с компенсаторами экзоскелета в достаточной степени смогла амортизировать падение, чтобы обойтись без каких-либо повреждений. На мелочи в виде бурой кровищи и кишок, свисающих даже с щитка визора, можно было не обращать внимания.
Насчет отсутствия времени для спуска по лестнице он определенно не ошибся — с момента треска ломаемого асфальта прошло едва ли пять секунд, но двое штурмовиков из их отряда уже корчились, пришпиленные к стене костяными иглами толщиной в руку, а остальные прятались кто куда под шквальным обстрелом. Лишь Джек изредка огрызался из своего пулемета, однако колонна, за которой он укрывался, стремительно таяла, обрастая кучей костяной крошки вперемешку с осколками армированного бетона. В качестве нападающих выступал десяток тварей наподобие той, которая обеспечила Пако своеобразную "подушку безопасности", однако они не вызвали бы у отряда никаких затруднений, если бы вслед за ними из дыры в асфальте размером с тоннель метро не выбралась помесь гигантского паука с трицератопсом. Мощный костяной воротник принимал на себя пули из крупнокалиберного пулемета без видимых последствий. Покрытая роговыми наростами морда размером с танк живо поворачивалась на гигантской шее, и весьма бодро плевалась костяными иглами из защечных мешков прямо под жвалами, в прямом смысле переплевывая по скорострельности пулемет Джека. Когтистые паучьи лапы скребли асфальт, переламывая его как бумагу, но монстр не спешил покидать укрытие, и оставалось только догадываться, сколько тонн туши пряталось дальше в дыре. Пако едва успел перекатиться в подъезд здания, из которого только что выпал, когда огромная пасть отправила в его сторону с десяток игл, дробным пунктиром отметившим его перемещение на асфальте. Джек попытался воспользоваться возникшей заминкой, но тут же разочарованно отпрянул обратно в свое заканчивающееся укрытие.
— Да ему похер, — Пако уловил нотки досады в хриплом басе Джека в коммлинке. — Здесь Смит нужен с Иерихоном.
— Смит в "красном", — обронил Пако в ответ, прокручивая в голове варианты.
— Если это, мать его, всего лишь "оранжевый", то что же в "красном" творится?! — третий голос кого-то из наемников был изрядно на нервах.
— Гранаты есть? — вместо ответа спросил Пако.
— Последняя "зажигалка" ушла в гнездо. Остался "Туман", но толку с него?
— А что терять? Бросай, может время выиграем.
Металлический цилиндр звякнул по асфальту, раздался звучный хлопок, и через секунду глухие плевки смолкли. Пако осторожно высунулся за разбитую дверь, и увидел лишь плотную молочную завесу, которая заволокла всю улицу.
— Похоже, он стреляет на визуальный контакт... — сказал он в коммлинк, и в этот момент из тумана на него молча прыгнул уродец поменьше. Пако на всякий случай отклонился в сторону, максимально скрываясь в дверном проеме, и взмахнул мечом. Тварь с почти отсеченной головой еще не успела коснуться асфальта, как мимо лицевого щитка экзы просвистел еще пяток игл.
— ...и на звук, — закончил мысль Пако. — Отвлеките его, но не подставляйтесь, в тумане мелкие мутанты прячутся. Я пошел.
Он снова высунулся за угол, и медленно поставил ногу на асфальт. Экза едва слышно клацнула металлом, и по ботинку Пако чиркнула костяная игла — к счастью, рикошетом. Не дожидаясь остальных подарков, Пако спрятался назад.
— Сраньё, — выдохнул он в коммлинк. — В экзе без шансов.
— А снимешь ее, я тебя сам пристрелю потом. Для дезинфекции, — мрачно пошутил Джек.
— Меняем план. Каждую секунду со своей стороны давайте залп. Буду маскировать шаги. Начали...
Под грохот оружия дело пошло немного веселее. Пако помнил, что от двери в подъезд до дыры в асфальте было около ста метров — сотня шагов с его ростом. Первый десяток Пако прошел, делая паузы в три залпа из предосторожности, но тварь похоже не слышала его, и он двинулся уже на каждый залп, негромко бормоча себе под нос "и раз, и раз", чтобы фиксировать ритм. Движение стало напоминать замысловатый танец со смертью, клубящийся туман вокруг завораживал, и в результате Пако едва не наступил на мелкого мутанта. Тот настороженно обнюхивал асфальт, не обращая внимания на отрывистые залпы неподалеку, сопровождаемые глухими плевками большого монстра, и, к счастью, сидел спиной. Пако бесшумно занес энергомеч над головой уродца, но вовремя вспомнил, что произошло у подъезда минуту назад и застыл.
— Джек, — прошептал Пако в коммлинк, — ты меня на "тактичке" видишь?
— Нет, — хмыкнул Джек, — ты ж в "Тумане".
— Ср-р-ранье, — раскатистым шепотом прорычал Пако, не отводя взгляда от твари перед ним. — Я прошел сорок шесть шагов, и передо мной сидит мелкий, которого я не могу зарубить. Возьми сектор на двадцать пять метров от здорового урода, и веди на меня. Только прекращай стрелять сразу же, как я скажу.
— Без базара, — сказал Джек. Где-то в тумане загрохотал пулемет и уродец вскинул голову, оглядываясь. Через секунду уродливая башка разлетелась как дыня, словив, кажется, сразу две крупнокалиберные пули.
— Стой! — шепотом выкрикнул Пако, кожей ощущая, как пули рвут воздух перед визором экзы, заставляя туман скручиваться в интересные клубки. Джек перестал стрелять.
— Хвала*, — выдохнул Пако и двинулся вперед, переступая труп.
Еще через минуту он уже слышал утробное бурчание в нескольких шагах перед собой. Что ж, вторая часть плана была еще безумнее первой. Глубоко вдохнув, Пако включил внешние динамики экзы и истошно заорал.
По его расчетам, он находился в "мертвой зоне" — тварь физически не могла развернуть пасть к нему, стоящему так близко, а лапы, которыми она опиралась на края асфальтовой дыры, не могли до него дотянуться. Единственным возможным вариантом было отступление, но для этого твари пришлось бы вскинуть голову, чтобы просунуть костяной воротник в дыру — а значит, обнажить горло.
Чего Пако не ожидал, так это того, что тварь вместо отступления резво подастся вперед, изогнет уродливую башку на по-змеиному гибкой шее, и, распахнув пасть вместе со жвалами, с ревом обрушится на него.

— Это и был твой план? — спросил Джек, глядя как Пако безуспешно пытается стряхнуть с экзы куски бурого мяса.
Минуту назад пулеметчик, услышав истошный вопль Пако и последовавший за ним рев твари, решил, что сербу уже настал конец, и отдал приказ на штурм. Однако когда бойцы, огрызаясь свинцом, приблизились достаточно, чтобы сквозь рассеивающийся "Туман" разглядеть тварь, оказалось, что она, по всей видимости, чем-то подавилась, и теперь безуспешно пыталась то ли откашляться, то ли сблевать. Вскоре из разреза на гигантской глотке показалось лезвие вибромеча, а вслед за ним выбрался и сам Пако, перемазанный с головы до ног во внутренности твари.
— Не совсем, — хмуро отозвался серб, бросая бесполезное занятие. — Но вышло тоже неплохо.

Кажется, Джа ей не нравился. Впрочем, если бы он сам простоял на посту с полчаса на таком ветру, он бы сам автоматически ненавидел бы каждого, кто оставался внутри теплого бункера. Предложение разделить косяк было отвергнуто — то ли Слепая не употребляла, то ли не употребляла на посту. Рекомендацию об осторожности Джа пропустил мимо ушей.
Причин оставаться на галерее не было, разве что еще подействовать на нервы Эрике. Но Джа уже пришел в себя, вернул расслабленно-наплевательское отношение к миру, и теперь ему просто хотелось в тепло. Он уже почти сформулировал эту мысль для себя, чтобы попрощаться и уйти, но похоже слишком долго это делал, потому что азиатка вдруг... Что? Кажется это была попытка улыбки?
Ты красавчик, Джа. Смирись с этим.
Она даже как будто бы смутилась этим проявлением эмоций. Прилипла обратно к прицелу, отгораживаясь от нарушившего ее уютный одинокий холодный мир Джа. А еще она была слегка недовольна, что читалось в напряженной позе и немного нервных движениях. Еще бы, ее профессионализм поставили под вопрос, и теперь она готова в лепешку расшибиться, чтобы доказать, что это сканеры Джима сбоят, а нее аугментированные глаза.
Но, действительно, что это за черт?..
— Можно взглянуть? — танцующая в снегу фигура не была плодом воображения (или, чего уж там, кумара в голове), но хаотичные движения скрадывались метелью, и Джа хотел убедиться в том, что видит, но дождаться ответа не успел: Джим сообщил о движении.
"Джим, тебе что, моего дыма надуло сквозняком?" — хотел спросить Джа. Инженер докладывал о приближении объекта, который визуально оставался на месте. Нервы Эрики в конце концов не выдержали, она сорвалась на крик. А Джа вглядывался в танцующую фигуру до слез в глазах, пытаясь уловить закономерность и понимая, что у Джима действительно сбоят приборы — ведь "шаман", как его окрестила Эрика, не двигался.
А затем рядом с шаманом появились они. Аборигены, черным роем испещрившие снег, вооруженные копьями и ведомые чьим-то приказом безумной атаки. В их наступлении было что-то завораживающее, и Джа не двинулся с места, хотя должен был бежать вниз, за своим оружием и перчатками, выкрикивая в рацию подтверждение данных сканера. Мгновения утекали сквозь пальцы вместе с расстоянием, остававшимся между дикарями и аванпостом.
— Подтверждаю... На нашей вечеринке незваные гости, — слова нехотя вылазили изо рта в микрофон рации. Джа сделал над собой усилие, чтобы сдвинуться с места и сделать хотя бы шаг в сторону двери.

Скрипит Дитя Севера вековечным дубом, выталкивая слова из пещеры, что заменяет ему пасть. Он пришел, чтобы вкусить крови, и не хочет насыщаться словами или обещаниями.
Шинта смотрит.
Нет на его лице больше ни ухмылки, ни злости, ни решимости. Окаменела кожа, застыли чуть расширенные глаза, узревшие Тьму по ту сторону встречного взгляда духа. Впрочем, на лице Шинты нет ни страха, ни отчаяния. Он смотрит на сверкание глаз твари так, как мог бы смотреть на огонь — задумчиво и чуть отрешенно.
Ведь в душе Шинты шевельнулось нечто похуже страха.

Сомнение.
А что, если ты ровня им?
Что, если твоя ярость — не дар свыше, а лишь дремлющее до поры безумие? Что, если твой путь — это не дары богов, а лишь слепое везенье? Что, если истории про твое рождение, про колдунов, про божий промысел и про твои многочисленные смерти — лишь сказки, в которые ты сам поверил?
Что, если в тебе нет ничего особенного?
И если ты сейчас тоже умрешь, разорванный надвое, как Эмин — никто и не вспомнит.

С глухим хрустом отходит наваждение. Удар за ударом — втягиваются щупальца Тьмы обратно, незримо вминаются под обухом секиры. Гарм работает сосредоточенно и старательно, и в действии его есть что-то умиротворяющее.
Шинта закрывает глаза, чувствуя, как продираются веки по пересохшим зрачкам. Стоит долгую секунду, отгородившись от мира. Разлепляет враз налившиеся усталостью веки, чтобы поймать тусклый — еще живой? — свет в уцелевшем глазу лесного духа.

Нет.
Это ложь. Наваждение.
Он пройдет по своему пути.
И все не зря.

Вдох. Воздух горький, как отвар полыни.

Неся молчаливый караул рядом с Джеком, Николас прокручивал в голове произошедшую схватку. Винный хмель быстро улетучивался из организма на прохладном ночном воздухе, оставляя легкую горечь во рту — то ли привкус винной отрыжки, то ли досаду от поражения.
Несмотря на обращенную в бегство группу похитителей, они потерпели поражение в той схватке — в этом он не сомневался. Оскар пропал, никаких зацепок, чтобы вернуть его незамедлительно, не оставалось, и тяжело было признавать это — но Джессика все же была права.
Он не сумел спасти Оскара, и в этом ему не помогли ни мастер Джек, ни мать Эсмеральда.
От чувства бессилия хотелось выть и биться головой о мостовую.

Слова ведьмы выдернули его из водоворота отчаяния, в который он сам загонял себя размышлениями, взгляд зацепился за то место, вокруг которого кружили сведущие в магии дамы.
В голове всплыла старая мудрость, которую любил рассказывать их учитель фехтования — обычно в те моменты, когда ученики без сил валялись на полу фехтовальной залы, или глотали пыль на тренировочном поле, заливая доспехи потом и слезами.
"Всё есть три: знание, действие, воля," — говорил учитель. — "Когда нет знания — действуй. Нет энергии действия — обращайся к воле. И сейчас вы будете с рыданием вопрошать меня: что же делать нам, если нет воли?" — он хитро улыбался, и выдерживал артистичную паузу, отвечая на свой же вопрос.
"Воли — всегда через край."

Николас, резко дернувшись, словно кто-то толкнул его в спину, шагнул вперед, доставая меч.
— А ну-ка... — не закончив мысль, он подошел к ведьмам и с гортанным выдохом вогнал сталь в щель между камнями в то место, на которое указывала Эсмеральда.

Сверкнул топор в воздухе ночном, словив на стальное крыло отблеск костра — и пропал бесполезно в снегу.
Хмурится Шинта.
Всплеснули искры, высеченные изо лба лесного духа могучим ударом — и опали без толку.
Кусает губы Шинта.
Рвется плоть под нечеловеческими руками, и безмолвный крик Эмина из передавленной глотки оглушает. Скользят ножи острые по рукам, по горлу твари, вышедшей из леса, не оставляя на бледной коже ни царапины — и отступает добрая сталь бессильно.
Отступает следом и Шинта, зло сплевывая в снег.
— Кровь, значит, — роняет слова, будто тяжелые камни ворочает. — Крови захотел?
Взлетают клинки вновь, скользя по рукам Шинты — и рубиновый веер опадает на морду твари. Порезы на запястьях неглубоки, но достаточно длинны, чтобы кровь сочилась тонким ручьем.
— Нравится? Хочешь еще? Хочешь — каждый день, пока мое сердце бьется?
Капает кровь с лезвий, впитываясь в снег под ногами.

- Есть какие-то вопросы ко мне?
— Да, — насмешливо и слегка резковато обронил Николас, не глядя на Джессику. Он вручил тетушке Стерре заряженный пистоль и деловито принялся за следующий. — Менее двух часов назад слугу нашего дома похитили неизвестные существа из другого мира, которых едва способна одолеть сталь в руках искуснейшего мастера фехтования из всех, что я видел в своей жизни, — Николас коротко кивнул мастеру Джеку, — и с немалым трудом остановила магия далеко не последней колдуньи этого мира, — еще один кивок отправился в сторону Эсмеральды. — Так вот, собственно, мой вопрос... — капитан прервался, чтобы сделать большой глоток из кубка. — Мой вопрос к вам, леди Джессика, следующий: ваше желание отправиться на какую-то чертову встречу в сопровождении одного лишь Теодора — это отчаянная самоотверженность ради общего дела, или же полное безрассудство? А может, мы чего-то не знаем о Теде?!
К концу своей речи Николас повысил голос, словно пытался перекричать грохот сражения. Стукнув кубком о стол, отчего рубиновые капли веером разлетелись во все стороны, он отложил очередной заряженный пистоль и вонзил шомпол в ствол следующего так, будто втыкал копье в щель вражеского доспеха.

— Да, братан... Расти тебе еще и расти, Личность цифровая. Лады, переваривай пока, я попозже загляну. Спасибо за экскурсию!
Махнув зависшему Чебурашке, Толян направился к выходу со свалки, наскоро выстраивая в голове тезисы отчета, который нужно будет изложить Колобку. Выйдя за ржавые ворота и доставая мобилку, он еще не знал, какие значительные перемены произошли в иерархии местной пацантры вообще, и в жизни — а точнее ее трагическом окончании — отдельно взятого Коляна.

***

— Окопались, короче, как фрицы под Рейхстагом, — буркнул Димон, обрывая в мобиле изливания очередного Толяна касательно того, что Трейдерс, мягко говоря, недоступны.
Влив в себя жиденькую апельсиновую "отвертку", разрешенную наконец эскулапами Иванборисыча в качестве восстанавливающего средства, Пятачок крепко задумался.
Ему нужно было дело. Не слишком масштабное, поскольку сам Димон был, как оказалось, весьма ограничен в средствах, но достаточно полезное, чтобы во-первых, принести пользу материальную в виде ценных приобретений (предпочтительно отжатых у кого-нибудь — так привычнее), а во-вторых, произвести нематериальный эффект известности и рекомендаций в определенных кругах. Выбор, на самом деле, был не так уж велик: давешний отчет Толяна о свалке Нью-Рэйвенвуда висел в голове восклицательным знаком места, в котором может оказаться много ценного во всех смыслах, однако достаточно защищенного, чтобы не соваться туда без предварительной подготовки. Кроме этого, собственные измышления касательно улучшения протеза Адама Казимировича жирной стрелкой указывали на неприступных Трейдерсов, и спереть что-то, представляющее для них ценность, точно так же требовало определенных средств, навыков и информации.
Мысленно разрываясь на манер Буриданова осла между этими двумя условно одинаковыми кучами овса, Димон хмурил брови и пытался найти оптимальный выход.
— Да твою ж налево! — рыкнул он, вскочив со стула и хлопнув пустым стаканом о стойку. Бармен воспринял его жест совершенно однозначно, в рекордные три секунды смешав новую порцию "отвертки" по индивидуальным пропорциям, предписанным Димону.
— Да не, братан, я не тебе... а, ладно, лишним не будет, — хмыкнул Пятачок, ополовинивая стакан и придвигая стул обратно. — Слышь, может ты мне подскажешь, а? У меня тут дилемма, на, прям как в классике: есть два стула...
— Не садись, — сказал рядом чертовски знакомый голос с восточным акцентом. Димон обернулся, встретившись с вечно добрыми и вежливыми раскосыми глазами, обрамленными сеткой морщин, и ухмыльнулся.
— Во, философ подтянулся. Давай, выкладывай...
— Не-не! Нет филасофия. Есть пятно, — давешний китаец замахал руками, показывая на стул Димона, на продавленном сиденье которого красовалось небольшое пятнышко апельсинового сока. Похоже, бармен, побивая все мыслимые рекорды скорости приготовления "отвертки", слегка разволновался. Аккуратно протерев стул тряпочкой, китаец придвинул его Димону.
— На знакомый место попа сидеть удобнее, — с улыбкой изрек он и удалился, оставив вновь залипшего Димона переваривать тонкости восточной мудрости. Бармен потоптался немного рядом и, убедившись что клиент не склонен продолжать беседу, вежливо отошел в сторону.
А в это время в голове Димона воображаемый осел, освободившись от бремени выбора, взмыл в небо.
Почесав в затылке, Пятачок усмехнулся и набрал телефон Анечки.
— Здарова, красава. Я как всегда по делу. Нужна одна сложная хрень, ты с таким обычно не работаешь, но может знаешь, где достать...

Тук. Тук.
Вокруг голоса, гул, звон бокалов, смех, тяжелый сигаретный дым. Маска лица улыбается, отвечая на шутки, подбрасывая свои остроты — короткие и колкие. Крепкий виски с далекой окраины, тяжелый, насыщенный и терпкий, обжигает горло, заставляя маску лица кривиться, а уголок глаза — заблестеть.
Тук. Тук.
Это сердце. Глухие, тяжелые, редкие удары, сбитый ритм. Именно так оно звучало, когда он зашел в свой дом тогда. Этот звук остался с ним навсегда.
Тук. Тук.
И больше ничего. Бушующее пламя — гнева, обиды, непонимания, чувства несправедливости, жажды мщения — давно выгорело, оставив за собой покрытое пеплом ничто. И эти воспоминания, всколыхнувшиеся сейчас, не взметнули огонь до воображаемых небес.
Лишь мертвый танец пепла на ветру.
Тук. Тук.
Ах, да. И этот звук.

Белый шум из динамиков вылился холодным душем на сознание, выдергивая его из пляшущей тьмы.
— Есть, сэр, — Джа отозвался на автопилоте, поднимаясь со стула, и с трудом подавляя удивление — в руках откуда-то взялись бокал и сигарета. О чем вообще тут шла речь?
К счастью, у него был повод свалить. Лучше, чем повод — приказ.
Джа поднялся на второй этаж, оставляя за спиной ступеньки лестничного пролета, прокуренный воздух жилой зоны, и заодно — привкус пепла воспоминаний на зубах.
Замер на втором этаже, скрывшись от взглядов оставшейся внизу команды. Мгновение одиночества, скрашенное голыми бетонными стенами функционального коридора, и холодным безжизненным освещением. Торопливо достал из кармана небольшой пакет и тонкую трубку электросигареты. Едва заметно подрагивающие пальцы сноровисто заправили технологичный "косяк". Сладкий вдох.
В голове привычно распустился цветок размером с Вселенную.

— Привет.
Холодный воздух на галерее тут же залез под куртку, заставив пожалеть о забытых внизу перчатках, о моментально выстуженной металлической сигарете в руке, о разгоняющем кровь вине. Даже вселенский цветок в голове поблек и опустил листья, съеживаясь от холода.
— Виктор сообщил о движении. Видишь что?
Глаза слезились, несмотря на то, что ветер сюда практически не долетал — все же, оборонительный каземат строили с некоторой заботой о людях, которые будут нести здесь свой пост. Джа различал силуэт девушки, прильнувшей к прицелу своей винтовки, возле широкой бойницы. Прикрыв дверь, он торопливо затянулся еще раз, не давая цветку в голове погибнуть.

Николас, ополовинив второй кубок, уже готов был ответить на часть вопросов ведьмы, которыми та сыпала, словно из рога изобилия. Или, скорее, просто размышляя вслух, поскольку ее вопросы повисали в воздухе, и любой желающий мог подойти, взять любой и ответить на него. Или даже вовсе не отвечать. По крайней мере, Николас собирался четко проигнорировать вопрос о роли Оскара в их "команде"...
...Какого черта эта ведьма вообще говорит о команде?
Следующая фраза заставила его поперхнуться вином. С трудом сдержав кашель, он посмотрел на Джессику, пролепетавшую совершенно бессмысленный вопрос. Растерянный вид и отсутствие какой-либо реакции на ее лице сказали капитану весьма и весьма многое. Он снова взглянул на ведьму.
Она знает. Она уже знает все.
Простая мысль гулко стукнулась в стенки враз опустевшей головы, как удар моргенштерна по шлему.
Отступать было некуда. Бежать — тоже. Да и незачем.
Откуда-то едва заметно потянуло гарью — старой, многодневной, пропитавшей каждый камень стен Иллиона.
Шумно выдохнув, Николас допил кубок и налил себе снова.
— Рожей не вышел, — со злой усмешкой хрипло проронил капитан в ответ на вопрос Преподобной Матери.

Атмосфера в аванпосте слегка разрядилась — кажется, Джа удалось верно подобрать тон разговора, да и шутку Череп оценил. Чувство юмора у него, конечно, как дорожка в казарменный сортир — вытоптанная в плоскость и чуть-чуть пованивает.
Впрочем, вместо атмосферы в жилой зоне тут же сгустился дым. Табак Айзенберга был плевком в лица экологов всей галактики и вполне мог вызвать необратимые локальные изменения климата. Прагма-3 была действительно известной планетой в определенных кругах — ОСН размещало немало заказов оттуда. Центральной властью на планете официально был один из крупных конгломератов наподобие Фарлент, но пока никто не пытался посягнуть на их колонии, им было плевать на то, что происходит за периметром. Поэтому за периметром царил тропический ад — вечная борьба контрабандистов, охотников за головами, искателей удачи, самопальных плантаторов и даже местных племен, у которых вожди могли позволить себе закупку оружия и наемников извне.
— Конечно, с удовольствием, — Джа принял угощение и оглянулся в поисках пепельницы. Ничего похожего не нашлось, вполне возможно в связи с правилами компании касательно курения в жилых помещениях. Впрочем, если в кадровой службе Фарлента работали не совсем уж идиоты, они должны были предусмотреть некоторые особенности работников класса "наемники"... Логические рассуждения увенчались успехом: подняв взгляд, Джа обнаружил вентиляционные прорези в потолке прямо над столом — значит, архитектор догадывался, что здесь будут курить. А раз предусмотрена вытяжка, должна найтись и пепельница. Осмотревшись, Нолан заметил, что маленькая декоративная ваза на одном из шкафчиков покоилась на толстом керамическом блюдце, в в краях которого будто бы для дизайна были сделаны характерные прорези. Водрузив импровизированную пепельницу на стол, Джа затушил сигарету и прикурил подарок Черепа, стараясь поменьше затягиваться — табак был тяжелый, как удар под дых. Впрочем, взатяг такие вещи курили только психи вроде Айзенберга.
— Неплохо, да, — сказал Джа, выдохнув густой горький дым и едва сдержав кашель, рвущийся следом.
Инвентаризация, проведенная Гремучкой, обнадеживала желудок. Однако упоминание алкоголя заставило Джа едва заметно вздохнуть. Сигара, выпивка... черт, придется делиться травой. Впрочем, он все равно отказался от мысли провести всю миссию накуренным в сопли.
Ухмыльнувшись в ответ на замечание Черепа, брошенное в сторону Мелани, Джа так же громко ответил:
— Я считаю, что крайне невежливо так отзываться о крепком задке доктора Браун. В иных обстоятельствах я бы вызвал тебя на поединок за оскорбление дамы... но беда в том, что я полностью согласен с твоим мнением.
Поднявшись, он положил незатушенную сигару в пепельницу и направился в кухню вслед за обладательницей обсуждаемого задка, бросив через плечо:
— Не помню, чтобы Серж объявлял свободное время, но по-моему на этом столе весьма не хватает стаканов.
Зайдя в кухонный блок, он нарочито громко принялся шариться в шкафчиках в поисках посуды.
— Мэлани, у меня к вам острый социальный вопрос: вы когда-нибудь оставались запертой на две недели в грубом и преимущественно мужском коллективе? — вполголоса спросил он, не глядя на девушку.

— У меня нет оснований не верить вам, и я благодарен вам за защиту членов Дома Багир. — суховато выдавил Николас, обращаясь к ведьме. — И я буду крайне признателен, если вы поделитесь результатами вашего расследования. Можете рассчитывать на мою помощь... если я, конечно, могу оказаться полезным.
Он с тоской взглянул на поле боя, в котором сам с трудом остался жив, не говоря уж о том, чтобы спасти хоть кого-то.
— Возможно, они схватили то, до чего смогли дотянуться, поскольку я спугнул их своим грозным появлением, — кисло сказал Николас, взглянув на Стерре. В конце концов, она была здесь, ей виднее, в кого похитители на самом деле целились. Неожиданная догадка заставила его снова повернуться к ведьме:
— Не сочтите меня чрезмерно подозрительным, Мать Эсмеральда, но как вы здесь оказались? Вполне возможно, что весь этот спектакль был по вашу душу.

Когда стало ясно, что покупать, Хальр быстро прошелся по рядам, выбирая взглядом и сердцем, и не торгуясь особо. Глядя на его хмурое лицо, торгаши не спешили ломить цены сверх разумного, а получая тут же расчет в золотых, хмурнели уже сами — от того, что не накрутили ценник на простом варваре.
Впрочем, в оружейной лавке Хальр все же задержался. Осматривая с затаенным восторгом ряды тяжелых двуручников, он со вздохом сожаления спросил оружейника:
— Есть что-то такое же, но полегче?
Морщинистый оружейник с восточным лицом окинул варвара оценивающим взглядом, проследил за тем, как Хальр переводит взгляд с двуручников на длинные мечи и обратно, почесал короткую седую бороду, и сказал:
— Есть один. Но тебе дорого будет.
Хальр хмыкнул:
— Покажи.
Торгаш с сомнением покачал головой, затем полез за стойку двуручников, и вытащил длинный сверток плотной ткани. Внутри обнаружился полноразмерный цвайхандер с необычно узким, в половину ладони, лезвием. Хальр недоверчиво взял его в руки, примеряясь к весу, и осторожно взмахнул, чтобы не разнести что-нибудь в лавке.
— Хорошая ковка. Крепкий. Дорогой металл. И легкий. Потому и не берут, — прокомментировал товар продавец.
Хальр прекрасно понимал, почему. В лучшие свои дни он бы и сам отказался от такого оружия в пользу чего-то более весомого — чтобы к собственной силе прикладывать еще и вес оружия. Тогда удар с гарантией пробивает любую дурную голову, независимо от крепости шлема на ней.
Но сейчас, пока руки его еще слабы...
— Сколько? — сказал Хальр, взмахивая клинком еще раз. Вопрос, в общем-то, был риторическим — клинок был идеально сбалансирован на два хвата выше крестообразной рукояти, и был раза в полтора легче стандартного цвайхандера. Прочность его оставалась под вопросом, но оружейник выглядел достаточно старым, чтобы дорожить репутацией.
И достаточно опытным, чтобы с первого взгляда разглядеть заинтересованного покупателя.
— Десять, — с непроницаемым выражением лица обронил оружейник.
— Беру, — сказал Хальр, доставая кошель из-за пояса. Оружейник удивленно поднял бровь, недоверчиво осмотрел и попробовал на зуб каждую монету, которую отсчитал ему варвар, и уважительно качнул головой напоследок.
— Хороший клинок. Долго послужит.
— Скучать ему точно не придется, — ухмыльнулся Хальр, выбирая ножны попроще и поудобнее.

***

Бьернгримм успел привыкнуть к южному лету еще за время бытности простым наемником. После, уже после смерти и при Манахоре, объездив всю империю, он пообвыкся в ее разном климате. Но несмотря ни на что, Север был милее всего, и даже промозглая осень, встретившая их в родных краях, принесла свое отчасти ностальгическое облегчение.
Впрочем, как и старая добрая песнь на родном языке — такая же знакомая, будто и не прошло трех сотен лет в спячке. И парни, ее певшие, тоже будто бы пришли из тех времен. Воистину сыны Севера.
Оскалив зубы в ухмылке, которую одинаково можно было трактовать как приветственную, так и угрожающую, Хальр оставил переговоры Волку.

Дедом Морозом быть непросто. Даже в канувшем в лету двадцать первом веке на долю Деда Мороза выпадали нешуточные испытания — вытерпеть повторяющиеся по набившему еще в прошлом году оскомину сценарию пятнадцать-двадцать вечеров с поздравлениями детишек, и при этом одновременно сохранить праздничное настроение и не свалиться прямо в пороге следующей посещенной квартиры от убийственного перепада температуры "из мороза в тепло" на пьяную голову.
В кибернетический век, в условиях выживания раннеров вообще и ТотБанды в частности участь Деда Мороза была вообще незавидной. Поэтому оставалось только гадать, как Пако оказался в его роли. Возможно, сказался внеочередной спонтанный спарринг со Смитом, в котором последний в очередной раз доказал, что из Пако вышел хороший учитель, и ученик уже вполне способен набить учителю морду. А возможно, повлияла прямая просьба Диктатора, которому Пако после последних событий не мог отказать ни в чем.
Проблемы, представшие перед кибер-Дедом, имели те же корни, что и у Смита, занятого установкой новогодней елки: бюджет и время. А поскольку помимо костюма, Пако необходимо было обеспечить Банду символическими подарками, сербу пришлось напрячь врожденные мозги и имплантированные мышечные усилители, чтобы составить план покупок и перемещений по городу.
Однако жизнь всегда вносит в планы свои коррективы, и в случае Пако это вполне можно было назвать Новогодним чудом. Стоило ему выйти за двери логова ТотБанды, как группа утырков, неверно сравнившая собственное количество с габаритами одного серба, одарила его с одной стороны бесполезной кучей барахла, а с другой, при внимательном и вдумчивом рассмотрении, полным комплектом подарков всем действующим членам ТотБанды.
Для Мажора нашлись замечательные новенькие солнцезащитные очки, как оказалось, от упоминавшейся одной разговорчивой старушкой брендовой фирмы Люфиенто.
Келли досталя стильный брелок-смайлик с дыркой во лбу, который то и дело менял цветовой спектр вплоть до инфра- и ультра- сегментов, пропадая из видимости невооруженным взглядом.
Новенькая никелированная двухфутовая водопроводная труба на полтора дюйма сечения, ни разу не бывавшая ни в драке, ни в исполнении прямых служебных обязанностей, и даже за каким-то лешим перевязанная красным бантиком, досталась Джону.
Симпатичный строгий черный галстук с самозавязывающимся узлом отошел Томми.
Двумя билетами на концерт нейро-дополненного симфонического оркестра Пако закрыл вопрос подарка Руж и Морлоку.
Чип с, насколько Пако мог судить, каким-то ладно скроенным самообучающимся вирусом с зачатками ИИ, по всей видимости мог понравиться Титану.
Разукрашенный по неведомой современной моде во все цвета радуги комплект зубов вполне мог стать подарком Ым-Ыму.
Пока Пако извлекал зубы, оказалось, что лицо у данного утырка являет собой хитрый мимический имплант, оторвав который "с мясом", серб решил вручить Фабиусу.
Наконец, обнажившийся череп утырка навел Пако на мысль о подарке Диктатору, однако для этого нужно было немного поработать руками. Аккуратный бюст некоего "Виленина", эскиз которого Пако нашел в сети, вышел вполне презентабельным, разве что у инженера в процессе производства случился небольшой инцидент с огнетушителем.

— Срећна Нова Година, сероње.* — выдохнул серб, вваливаясь в комнату и вытряхивая под "елку Смита" мешок подарков. Перемазанный кровищей с ног до головы и со шматом белой "бороды" пены огнетушителя, лязгающий экзой и с энергомечом в свободной руке, Пако олицетворял собой истинного Деда Мороза современности.

Аванпост выглядел маленьким филиалом колонии — не столько по внешнему виду, сколько по ощущению основательности. Хотя, конечно, в такую дыру никто не стал вбухивать лишнего. Просто, скромно и надежно. Последний параметр вселял ощущение уверенности в том, что каким-нибудь гребаным копьем стену не проткнут, а что до первых двух — Джа не рассчитывал на тропический курорт, читая о вечной мерзлоте в путеводителе.
В конце концов, тропические курорты тоже сидели опостылевшей костью в горле, но долго на этих мыслях зацикливаться было нельзя — черное покрывало тоски так и норовило опуститься занавесом, поднять который хоть ненадолго могла только трава и алкоголь.

"Хоть не платья с туфельками," — с трудом удержался, чтобы не буркнуть это вслух, перехватывая кейс поудобнее. Вместо этого с ноткой деланной заинтересованности спросил:
— А часто раненые появляются?
В ответ на комплимент о своей речи лишь усмехнулся, с трудом переводя кислую ухмылку в вежливую.

Внутри аванпост не шокировал контрастом с наружностью — просто, удобно, надежно. Глядя на "гостиную", Джа молча закатил глаза. В этом месте команда так или иначе будет собираться, обсуждать события дня, травить байки и прочими способами социализироваться. Почти без шансов откосить, а заявляться каждый раз накуренным до бровей на такие собрания — помимо удара по репутации, чреватой снижением планки заказов ОСН, у него банально трава кончится через неделю.
Придется терпеть.
Новый социальный мостик перекинулся тут же — Слепая, которую Джа машинально вычеркнул из списка женского персонала, оказалась по-своему симпатичной, когда он встретился с ней взглядом. Если Мелани казалась декоративным комнатным цветком, а Руби — живучей подвижной лозой, то Слепая была диковинным заморским растением, от которого веяло загадочностью. На этом Джа притормозил свои гербалистские аналогии, понимая, что подсознание уже настойчиво подталкивает его к тому, чтобы побыстрее забить косяк.
Естественно, основной вес загадочности Слепой составляло молчание, но тем не менее импланты ее глаз придавали ей особый шарм бездонности взгляда. Черт, Джа мог бы счесть ее красивой, не будь ему настолько пофигу.

Добрый Север, но доброта его скоротечна и непостоянна. Вот одарил он тебя сегодня немыслимо: теплой ладошкой солнца погладил, иней с бороды сбивая, кустик клюквы мерзлой из-под сугроба выпростал, зайца под ноги спугнул. А ночь пришла, и взыскал за доброту проявленную стократ, отмеряя придирчиво за дары кровью из разорванной глотки.
Но Шинта знает, что его дар принят. Неведомо кому поднесенный, неведомо чем аукнется еще. Но принят.
И улыбается Шинта, зная, что еще шаг сделан по незримой тропе, что ведет его уже много зим в такую даль, о которой и скальды не поют.
— Я не мерзну, Эмин, ты же знаешь, — ответил с неожиданным теплом в голосе. Словно отцу или брату кровному благодарность за заботу проявленную почтил.
Улыбнулся чуть шире, прислушиваясь, развернулся и резво к костру побежал, подпрыгивая смешно, словно мальчишка босоногий.
— Где хворост? Добавь огня, Эмин! Улыбнись поприветливей, Гарм! У нас гости, так встретим же, блядь, по-царски!

"Потерпишь", конечно же. Джа безучастно затолкал сигарету обратно в пачку. Снова прозвище играет с ним злую шутку, Серж не зря буравит пачку взглядом. Нет, сержант, извини, это не олицетворенная легенда про "Лаки страйк", это обычный говенный никотин, благо хоть натуральный, потому что табак спокойно и не напрягаясь растет на гидропонике.
А то, что тебе скорее всего заранее не нравится, у Джа во внутреннем кармане, и полежит там еще, грея душу.
Скользнул тем же безучастным взглядом, дежурно ухмыльнувшись в ответ на оскал Черепа. Ну хоть кому-то шутка зашла.
Впрочем, плевать. Никто не любит одиночек, поэтому главное плавать на грани дружелюбия. Тогда никто не полезет тебе в душу.
Хотя, возможно, для этого придется изобразить попытки залезть под униформу к Руби. Какая-то собака пробежала между ней и Виктором, оставив грязные следы на их возможных отношениях. Почему-то Джа представил себе Айзенберга, изменяющего Руби со своим миниганом, что и стало причиной размолвки. Не сдержал кривой ухмылки в итоге. Похоже, выкуренный вчера на ночь косяк давал остаточный полет фантазии.
Альтернативой для демонстрации интереса к женскому полу была Мелани, всеми повадками "пассажира" напоминающая девчонку-бойскаута. Лишь бы под пули не лезла, мозги на фоне белокурых волос смотрятся некрасиво. В том, что они у нее есть, невзирая на цвет волос, Джа не сомневался, однако подозревал наличие некоторых особенностей мышления.
"Слепая" азиатка, помимо воли Джа, вылетела из воображаемого списка даже в качестве гипотетического варианта, сравнившись по каким-то неведомым критериям сексуальности с миниганом Айзенберга.
Кого же выбрать? Осознав, что всерьез начинает задумываться над этим вопросом, Нолан тряхнул головой. Да ну нахрен, парень, так ты еще и всерьез захочешь кого-нибудь склеить.
История Гремучки на фоне размышлений пролетела мимо сознания. Пожалуй, к лучшему, потому что Серж прервал ее, не дослушав, и выдал Охренительно Важные Указания. Черт, похоже он тоже мерил команду по личному дерьмометру, и если ему пришлось выдать сентенцию о необходимости беспрекословного подчинения, они удачно набрали баллов эдак восемьдесят из ста. Вяло козырнув, Джа усмехнулся, услышав бойкое "сэр-есть-сэр" Мэлани.
Великие Боги Вселенной, если вы есть, храните эту белокурую головку от лишних металлических предметов в голове, дабы не нарушить этот заповедник.

Прибытие вызвало внутри Джа легкое, едва ощутимое чувство предвкушения. Сейчас все слова путеводителей, брифинги и описания наконец приобретут визуальное подтверждение.
И если пейзажи не подкачали, то вальяжное отбытие предыдущей команды свело на нет все тусклые искры радости и новизны. Они были расслаблены, неторопливы, сонны и ленивы. А значит, он сам будет таким через пару недель, когда вдоволь налюбуется опостылевшим пейзажем.
Кажется, надо будет внести еще один критерий для ОСН — "чтоб нескучно".

На глаза попалась Мэлани, похожая на муравья, сражающаяся со своей поклажей. Неподалеку Серж перебрасывался словом с предыдущей сменой. Тоска лениво стучалась в обледенелые двери сознания. Она не спешила и не наседала, ведь впереди у нее хренова куча времени.
Очень хотелось курить, но Серж сказал свое слово, а конфликтовать с ним — значило предпринимать какие-то активные действия.
Мэлани в очередной раз опасно пошатнулась, перевешиваемая ящиком в руках.
Ну, парень, ты же хотел изобразить интерес?
— Какой черт вас сюда понес, мэм? — осведомился Джа тоном воспитателя, подхватывая коробку из рук Мэлани и уже жалея о проявленном благородстве — двойная поклажа была не такой уж легкой.

Щелк. Новое письмо.
Он сам поставил этот звук на уведомления от заказчика. Глухой стук, похожий на падение деревянной бусины четок в руках древнего старика, которым он ощущал себя порой. Очередная точка в бесконечном колесе Сансары. Или сухой щелчок патрона, досылаемого в патронник затвором, короткий и завершенный в своей лаконичности.
Иногда он представлял, как этот звук становится последним в его жизни.
Ведь выстрела пистолета, вставленного в собственный рот, он наверняка не услышит.
Щелк. И все, конец.
И все же — нет. В очередной раз нет, в очередной раз еще одна работа. Условия не слишком важны — он оставлял ОСН, "Организации Свободных Наемников", достаточно критериев, по которым следует подбирать ему задания, и комиссия в десять процентов, которую он платил с каждого перевода в свой адрес, окупалась полностью. Только надежные заказчики, только реальная работа, требующая его умений, только фиксированная сумма. Он давно потерял желание торговаться о том, сколько стоят его таланты.
А о том, сколько стоит его жизнь, он и не пытался думать.
Щелк. Яркое пламя зажигалки лижет сигарету, в которой табак щедро перемешан с травкой. Вдох, дарящий мимолетное облегчение в голове. Миг просветления, когда тяжесть слетает с плеч, и ты можешь воспарить даже не птицей, но космическим сознанием, обозревая у своих ног всю Вселенную разом. Потом реальность вернется, и потребуется еще один щелчок.
"Подтвердить".

Планета VL-«Райгон» имеет весьма суровый климат  – девять месяцев из тринадцати на ней царит зима. Также она имеет рельефный ландшафт – почти половина поверхности планеты покрыта горными хребтами и утёсами...

Путеводитель не врал — иней холодным языком облизывал даже тройные стекла транспортника. Украдкой убедившись, что на него не смотрит, он с каким-то детским любопытством прильнул к стеклу, изучая дивный новый мир под ногами, который станет его домом на ближайшие две недели минимум, пока пройдет испытательный срок. Но поскольку этот срок для наемников его уровня в большинстве случаев является лишь формальностью, его пребывание здесь продлится несколько дольше. В конце концов, ОСН держалась на рынке благодаря надежной репутации что для заказчиков, что для исполнителей. "Получаешь то, за что платишь" для первых, и "Делаешь то, на что нанимался" для вторых — исчерпывающие и самодостаточные девизы.
Вклады корпорации Фарлент высились над неприветливой местностью, сравниваясь в значительности с окружающими горами. Тысячи вложенных кредитов надежными опорами поддерживали основательное поселение — было видно, что корпорация решила остановиться здесь надолго. В описании планеты было что-то про ресурсы, однако он пробежался по ним взглядом, не вникая.
Не его дело.
Щелк. Опоры транспортника выдохнули, представляя новому обитателю планеты ступить на холодную землю.

Новая команда. Дежурное "Рядовой Джаккарт Нолан прибыл в ваше распоряжение" — короткое, по-военному четкое. Такое не нравится только бандитским отморозкам, с которыми Джа завязал работать раз и навсегда после пары инцидентов. Тогда-то и сформировались четкие критерии для отбора заказов в ОСН.
Джордан Баулер на отморозка похож не был, как и его команда, и это было бы хорошо, если бы не было настолько фиолетово. Джа завязал работать по дерьмовым заказам, но дерьмовая команда его волновала ровно настолько, насколько мешала в работе. Эта команда не выглядела дерьмовой, но... не более.
Впрочем, шутке Руби он дежурно улыбнулся, окинув девушку заинтересованным взглядом. Он давно научился имитировать интерес к женщинам — полное безразличие не нравилось даже проституткам.

Щелк. Заслон поднялся, транспортник рванул в холодную неизвестность, скрипя траками, увозя команду и "пассажиров". Пассажирами Джа по привычке именовал всех небоевых специалистов, при том что Мэлани, носящая гордую фамилию колонии, выглядела не просто небоевой, но катастрофически неуместной в этом суровом краю.
И началось знакомство. Кроме Джа, новичками в команде числились азиаты с частично арабскими именами — спасибо глобализации и интернационализации, но Серж первым ткнул пальцем в него. Джордан явно не ждал от него сухой информации, изложенной в резюме. Джа понимал, что его послужной список и биографические данные ничего не говорят о том, что он за личность. А личность важна для работы в команде, так что...
...так что Джа в общем-то было плевать, какое впечатление составит о нем Серж, поскольку его личное отношение к команде не заходило дальше критерия "отмороженности".
И все же, промолчать было как минимум невежливо.
— Здравствуйте, меня зовут Джа, и я наемник, — начал он тоном, которым обычно рассказывают о себе в группе поддержки чего-бы-то-ни-было. — Я наемничаю уже лет восемь, и никак не могу остановиться. Я пробовал все способы, чтобы слезть с этой дряни — служба в регулярных войсках, частные военные компании, личная охрана... ничего не помогает. Я подсел на это дело еще в молодости — в том захолустье где я родился, было просто нечем больше заняться. Поначалу мне это нравилось, как и всем, наверное — я мотался по галактике, наемничал там и здесь, разными способами, находил что-то новое. Но потом кайф ушел, и осталась лишь зависимость. Последний раз я продержался два месяца, но вот четыре дня назад ко мне на почту пришло предложение... и я не смог ничего с собой поделать. Я сорвался. Извините меня.
Для поддержания шутки ему в конце нужно было изобразить рыдания, но Джа было лень что-то делать, поэтому он просто отвернулся в сторону. Покопавшись за пазухой, он выудил пачку сигарет, достал из нее никотиновую палочку и вопросительно глянул на Сержа.

Жить — как много в этом слове переплелось для отдельно взятого Димона. Горелый демон исполнил обещание, оставив ему жизнь, и отправив наконец в милосердное забытье хорошим, под стать Коляну, ударом в голову. Димон пришел в себя со вполне знакомым каждому ощущением "лучше бы я умер вчера", однако причины данного состояния возводили его в энную степень боли.
Болели, прежде всего, отрубленные пальцы. Их утрата ощущалась острее всего, пусть даже Гиви перетянул обрубки и кажется прижег их чем-то, пока Димон валялся в благословленной отключке. Отсутствующие фаланги горели неугасимым огнем потери — им больше не сжиматься вокруг рифленой рукояти оружия, граненого холода стеклянного стакана с ледяной водкой внутри, или даже мягкой и теплой женской груди. Их не было, и вернуть их было невозможно.
По сравнению с этим рана в бедре от ржавого тесака, кипящая мигрень в голове от сотрясения, которым его, похоже, напоследок наградил Стерном, и выворачивающие наизнанку попытки организма избавиться от той дряни, на которой был замешан Анечкин коктейль, были лишь дополнением, хоть и весьма неприятным.

— Чё? — прохрипел Димон, понимая, что услышал все слова вопроса, который задал Гиви, но не смог сложить их в осмысленное предложение.
Вопроса Гиви Димон поначалу не понял, потому что был слишком занят тем, чтобы не сдохнуть. Помимо этого занятия, в его голове заезженной пластинкой крутилась фраза, брошенная Стерномом перед чернотой, накрывшей Пятачка — до тех пор, пока ответ на этот даже-не-вопрос не отпечатался в измученном мозгу кристальной четкостью.
"Да, ска, ты прав. Даже не начало."
Это действительно было даже не начало. Это было знакомство, встреча, рукопожатие бойцов на ринге, и если Димон отчего-то решил, что на этом рукопожатии все и закончится — то он, как говорил их прапор, "сам себе злобный Буратино". Потому что за рукопожатием, обменом приветствиями, рукоплесканиями и взмахом рефери следует раунд. Тяжелый, изнуряющий, наполненный мгновенными решениями, от которых зависит сразу все, необходимостью выкладываться на полную каждую сраную секунду, а еще — болью до бровей. И если твой оппонент не новичок, глупо надеяться положить его нокаутом с первого же удара. Но что самое важное — за первым раундом следует второй. И третий. И пятый. И двенадцатый.
Эта мысль стала тем самым психологическим обезболивающим, которое заглушило наиболее болезненные страдания Димона. Отсутствие пальцев и куча ран, которыми обзавелась его ценная тушка, не шли ни в какое сравнение с тем фактом, что он был все еще жив.
А значит, все действительно даже не началось.

Со стоном облегчения и боли он вернулся в реальность раздолбанного ведра, которое вел Гиви по не менее раздолбанной дороге, и наконец услышал вопрос, который высокогорный друг повторил, кажется, уже не один раз.
— Нормалек, — хрипло выдохнул Димон наконец, откидываясь на сиденье и скаля окровавленные зубы. — Обязательно еще пойду.

Бросаясь в свою последнюю атаку, Пятачок искренне верил, что жизнь его — лихая, удалая, куражная, где-то веселая, а где-то грустная, в общем, как гласила известная поговорка "какая-никакая, но своя" — закончилась. Он был готов провалиться во тьму, исчезнуть в небытие или чё там еще приготовили, не суть важно. Это был чистый порыв, стремление души, и перечить ему логическими доводами не пристало.
Но в основе этого самоубийственного броска лежал еще один немаловажный факт: Димон не любил, чтобы его ценную тушку трогали. Пулевые ранения еще куда ни шло, хотя и они были весьма неприятны, но травмы, полученные в рукопашных схватках — увольте. Не для того Пятачок коллекционировал волыны. И хотя по молодости случались, конечно же, потасовки, и выхватывал Димон в хлебало, и сам раздавал на пару с Коляном, но все же волыны были куда предпочтительнее ввиду отсутствия прямого телесного контакта с противником — а противника, соответственно, с его телом.
Поэтому, после того как Харди подцепил его на манер свиньи для предстоящей разделки, Димон не отключился только и исключительно благодаря Анечкиному коктейлю, который теперь играл с ним злую шутку — боль была ужасающей, невыносимой, выжигающей мозги, но все еще недостаточной, чтобы отрубиться. От пробитых крюком предплечий из глаз текли слезы, торчащий в ноге тесак заставлял сорванные связки тоненько сипеть. А связки Димон сорвал еще тогда, когда его пальцы отделились от тела. Видя, как они удаляются от него, оставаясь валяться в паре десятков сантиметров от пистолета, пока Харди тащил его самого к лестнице, Димон выблевал на пол все, что можно было выблевать из желудка. Дальнейшее перемещение на крышу отметилось только бесчисленным количеством ступеней, от ударов о которые хрустела эмаль на зубах. По сравнению с этим ожоги, полученные от затухающего пламени собственной Зорьки, были сущей мелочью.
Нельзя было сказать, что Димон пришел в себя только на крыше — скорее, он вернулся к осознанию реальности, от которой пытался стремительно убежать в забытье и не мог. Стоя на коленях, он с трудом сфокусировался на хриплом голосе, доносящемся откуда-то сверху, и потратил немало времени, чтобы въехать в смысл.
"Пошел ты, гнида!" — возопило все естество Димона, израненное, искалеченное и подогретое чувством мести за Коляна, которое собственно и привело его к этому не самому радужному финалу. Но Димон молчал, позвякивая цепью от болезненнных судорог, которые колотили все его тело. Молчал и плакал.
Потому что Димон очень не любил, когда его ценную тушку трогают.
И пусть построение фразы обгорелого демона сулило еще большие муки для дальнейшей жизни, сам факт ее наличия сулил большую целостность тушки, нежели прекращение страданий.
Чертов Анечкин коктейль, если бы не он, все было бы намного проще.
— Жить, — тихо просипел Димон, продолжая всхлипывать.

Верный Урал сорвался с плеча, принося двойное облегчение — избавляя от немалой тяжести, и даря осознание того, что если бы не он, летел бы сейчас Димон с хренадцатого этажа, болтаясь на цепи в руке очень прочного ублюдка. Димон такой прочностью похвастаться не мог, поэтому, услышав глухой удар, возвестивший об окончании падения Стернома и Урала, вздрогнул и поежился. Пронесло на этот раз, мля.
Однако стоять посреди лестницы, размышляя о тщете всего сущего, как какой-нибудь терпила последний, не стоило — тяжелые шаги, донесшиеся снизу, намекали на то, что все только начинается. Димон огляделся в поисках путей к отступлению. Наверх бежать было бессмысленно — летать Пятачок умел, но только вниз. А снизу к нему поднимался гребаный терминатор. Повертев головой, Димон рванул в боковой коридор, обрывая по дороге занавески, заменявшие здесь двери, и спотыкаясь о доски, исполнявшие те же роли.
Димону было страшно. Это был не тот липкий животный ужас, от которого холодеют ноги и опускаются руки, а хороший адреналиновый страх, от которого кровь быстрее бежала по жилам и очень хотелось жить. Пожалуй, в этом не было особой заслуги характера Димона, поскольку в его крови плескалась "гадость-кола" Аннушки, а в компоненты боевого коктейля наверняка входили какие-нибудь психостимуляторы. Впрочем, Димон сейчас был согласен и на эффект плацебо — жить ему хотелось вполне натурально.
— Не плачь, любимая, не навсегда! Забрали на зону меня мусора! Я срок помотаю, по УДО скошусь! Легавую суку сожгу и вернусь! — неожиданно даже для себя заорал он во всю мощь легких. Сгустившийся в желудке страх вышел мощным речитативом, отдаленно напоминающим музыкальное песнопение. Этого было достаточно, чтобы в голове слегка прояснилось. Димон резко тормознул, заканчивая свое бегство, очень похожее на паническое, и сворачивая в ближайшую комнату.
Пинком ноги отодвинув кусок толстой фанеры, заменявшей дверь, он оглядел грязное помещение. Облупленный линолеум на полу и дырявая штукатурка на стенах, жалкие останки мебели, разбитая стенка в санузел, за которой виднелся обшарпанный край поставленной на попа чугунной ванны — и окно. Точнее, обгрызенный временем и нищетой оконный проем с тряпкой, развевающейся на сквозняке. Вполне достаточно.
Димон развернулся и вторым пинком выдвинул кусок фанеры в коридор, вставая за ним.
— А мы танцевали с тобой под луной! Кидали лохов на Ямской и Тверской! И, мля, не забуду тебя никогда! И знаю, родная, дождешься меня! — старая дворовая песня рвала легкие, изгоняя остатки страха.

Получатели: Дмитрий `Пятачок` Марченков.

Николас остановился в шаге от "охраны" и впился тяжелым взглядом в глаза юнца, подчеркнуто игнорируя второго товарища, пока не вступавшего в беседу. Будто они были один на один с пареньком — в темном глухом переулке, например.
— Так может сходишь и спросишь? — продолжая ухмыляться, Николас двинулся вперед, приближаясь к юнцу вплотную — настолько, что между их носами едва ли можно было просунуть ладонь.
Если поначалу "привратники" показались Николасу зелеными салагами, которым ударила в голову мнимая власть вперемешку со скукой, то теперь ему было интересно — действительно ли паренек перед ним настолько глуп, или же мастерски прикидывается?

Патрик никогда не мог вовремя остановиться. Еще давным-давно, много лет и много галлонов виски назад, когда он начинал свое прибыльное дело по торговле спиртным, и замахнулся слишком высоко, поправ интересы более влиятельных конкурентов. Или чуть позже, когда они с Дорой вовсю развлекались аферами одна авантюрнее другой, затрагивая интересы все более важных персон. Или даже совсем недавно, когда Патрик ввязывался в одну за другой перестрелки только и исключительно по вине несдержанности своего языка.
Пять минут назад Патрику стоило всего-то чуть вежливее сформулировать свои возражения.
Три минуты назад ему следовало бы по-джентльменски принести свои извинения и исчерпать инцидент еще до разговора посредством оружия.
Восемь секунд назад он мог бы просто отшвырнуть свой револьвер в сторону и, подняв руки, рассчитывать на вполне возможное снисхождение со стороны боевой красотки.
Но Патрик никогда не мог вовремя остановиться. И сейчас, когда он осознал призрачность своего видения, когда отсутствие реальной цели этой дурацкой перестрелки могло привести к реальному смертоубийству, когда он понял что Дора все так же далека от него, как и была пять минут и пять лет назад — он тоже не смог.
Он видел, как выпущенная его дрогнувшей рукой пуля зацепила бок красотки, заставив ее тяжело пошатнуться, и даже успел восторжествовать целую секунду — ровно до того момента, как земля вдруг ушла куда-то вниз, и ее место заняло небо.
Небо было завораживающим. Глубокая синева медленно наливалась чернотой подступающих сумерек, и где-то вдалеке тяжелой бахромой ворошились тучи, обещая скорую грозу — а вместе с ней свежесть ветра, прохладу чистых капель и доброе чувство детского боязливого восторга от хлопающего прямо над ухом грома. Небо было невыразимо прекрасным, и оно было единственным местом, где столь долго могла скрываться от него Дора.
По щеке Патрика скатилась спокойная слезинка умиротворения.
Небо падало на него.

Не стоило Патрику так говорить.
В конце концов, он был джентльмен. Пусть не первой свежести, пусть неоднократно потертый жизнью, и повидавший много весьма неджентльменского в этой жизни — но черт побери, Патрик Гласвотч по прозвищу "Стеклянный" оставался джентльменом в душе, и поэтому имел право сожалеть о некоторых своих поступках. И грубость в отношении женщины была одним из них.
С другой стороны, Патрика тоже можно было понять. В конце концов, он не пил со вчерашнего дня, а имея в кармане целых четыре доллара — это же просто невыносимо! Ведь из серебра нельзя выжать алкоголя, зато на серебро его можно купить, и черт побери, когда ему представилась такая возможность, он был слишком на взводе, чтобы хотя бы попытаться немного отфильтровать свои изречения и доступно объяснить столь же изнывающей от жажды леди, что ему, мммать, нужнее!
С третьей стороны, у леди на поясе был револьвер, в глазах — холодная сталь, а в речах — ничуть не меньше нецензурных аргументов, чем у Патрика. И всей своей статью она неуловимо напоминала Дору, что вело ко вполне очевидным выводам, рассмотреть которые Патрик мог прямо здесь, на улице, и даже принять близко к сердцу. Или в голову, если леди предпочтет целиться повыше. Если еще добавить к этому всему рану Патрика, которая не успела затянуться с последней дуэли и сейчас малость сковывала движения, то по всему выходило, что...
...не стоило Патрику так говорить.
— Кошка драная, — сплюнул Патрик дрожащими губами. — Посмотрим, из чего-то ты слеплена!

Время сухим песком утекало сквозь пальцы. Оно хрустело на зубах, лезло в глаза выжигающим пламенем светодиодов циферблата, и забивало глотку так, что мечты о глотке прохладной воды становились похожими на религию — со своим божеством в виде центрального водоснабжения, ритуалом поворачивания крана и жертвенным алтарем прозрачного до невесомости стакана.
Конечно, время на самом деле могло точно так же вонять жеваной резиной, но эти ощущения еще в прошлый спарринг выбил из него Смит, за что Пако был ему все еще благодарен. Песок хотя бы не имел запаха.

Бой, в который ТотБанда ввязалась с легкой руки новой пассии — пардон, уже вполне себе определенной миссис Малкович, — стал тем самым вожделенным глотком воды. Пако не слишком вдавался в детали, кого и зачем они едут бить на этот раз. Это была возможность отвлечься, скоротать ожидание, наполнить его грохотом орудий, треском ломаемых костей, всплесками крови из отсеченных конечностей, визгом пуль и шипением лазера над головой, тяжелым стуком осколков бетонных перегородок. Это было как раз то, что было нужно Пако.

Скорее всего, именно поэтому он слишком увлекся. Зашел вперед, давая волю накопившейся ярости и выплескивая ее на лезвие энергомеча, давая себе размах и пространство для маневра, и оставляя на свою же долю побольше противников. Вряд ли один заряд дроби, часть из которого приняла на себя экза, мог его остановить. Вряд ли это смог бы сделать и следующий, полученный уже в спину, после того как первый стрелявший утырок получил свой дробовик себе же в глотку по самый приклад. Но когда к этому прибавилась пара очередей из тупоносых автоматов, а обезумевший полуголый здоровяк воткнул ему под ребро невесть откуда взявшийся вибронож, больше заслуживавший названия "вибро-тесак" — бушующее пламя ярости Пако несколько притушилось. Болью.

Он пришел в себя, валяясь на полу в куче уже безжизненных и стремительно умирающих тел. Стены в комнате были забрызганы кровью до потолка, а с оконного проема свисала чья-то нога. Даже поверженный, гигант был им не по зубам.
Через несколько секунд его уже тащил куда-то Ым-Ым, натужно гудя сервоусилителями экзы, а через мгновение к нему присоединился Диктатор. Следующие несколько минут Пако молча скрежетал зубами, пока ловкие пальцы медиков команды пичкали его уколами, от которых закипала кровь и плавились мозги. Затем Морлок наскоро прилепил к его экзе пару бронепластин взамен оторванных, и серб снова вернулся в строй.

Стрелять из пулемета было не так весело, как рубить врага в кровавую кашу. Но словосочетание "не так весело" в данном случае не имело сравнительной степени — это было совершенно другой вид удовольствия. Тяжелая машинка, выплевывающая хренову тучу свинца в секунду, вызывала в душе Пако ощущение безмятежности и спокойствия. В рукопашном бою он действовал на рефлексах, почти целиком отдавая себя в руки навыков, инстинктов и боевого процессора, погружаясь в каждую отдельную дуэль на доли секунды, и так же быстро "выныривая" обратно, чтобы оценить ситуацию и переместиться к следующей схватке. Здесь же, ведя огонь на подавление, и зная, что из его выстрелов попадает в цель в лучшем случае каждая двадцатая пуля, он мог позволить себе созерцать бой как интерактивную картину. Нужно было лишь не забывать сменять позиции согласно указаниям Диктатора, да стараться накрывать огнем первоочередные цели — снайперов и ублюдков с гранатами. Доносящиеся из глубин домика крики свидетельствовали о том, что миссис Малкович тоже не теряла времени даром.

Закончилось все достаточно неожиданно. Пако воткнул свежую ленту, принесенную Томми, в пулемет, опер сошки на подоконник и вдруг понял, что стрелять больше не в кого. Где-то на флангах еще грохотали оружием товарищи по Банде, но перед ним раскинулся пустырь, усеянный трупами чуть ли не до горизонта. Едва заметно шевелились тяжело раненные, неслышно кричали истекающие кровью, и едва заметно дрожал воздух над горячим стволом пулемета. Сегодня здесь умерло очень много людей, и Пако не испытывал по этому поводу ни малейших угрызений совести. Впереди еще была тяжелая работа по сбору трофеев и отправке их на оптовую продажу.

А потом Диктатор мимоходом сунул ему в руки распечатку какого-то счета. Пако машинально пробежался по нему взглядом, не слишком вникая в смысл, но зацепившись за слово "Кипр", перечитал еще раз, вталкивая в мозг смысл прочитанного сквозь загрохотавший в ушах пульс:
Стоимость заказа: 300.000
Транспортные расходы: 21.000
Итого: 321.000
Место отправки: Кипр
Место доставки: Нью-Вашингтон
Платеж принят, ваш заказ отправлен.
Комментарии к заказу:

Приятно иметь дело с человеком, который держит слово. Если понадобится что-то еще, обращайся! :)

Внутри Пако с натужным звоном распрямилась пружина, находившаяся в напряжении уже очень давно. Не в силах вдохнуть, он оперся на стену, сжимая в руке вожделенный клочок бумаги. Мир перед глазами расплылся мутным пятном.
Малика ехала домой.

— К черту иди! Слышишь, ты!? К черту!!! — хрипло проорал Патрик, вжимаясь в старый дилижанс. Рассохшееся дерево от такого непотребства трещало и грозило вот-вот проломиться, принимая Патрика в свои объятья и укрывая под обломками. Солнце нещадно слепило глаза, фигура незнакомца смазывалась, пока в какой-то момент весь окружающий мир вдруг не превратился в набор мутных пятен, различающихся лишь формой и цветом. Патрик удивленно моргнул и потер глаза тыльной стороной правой руки, в которой был зажат револьвер. Мир вновь обрел четкость, а на запястье осталась соленая влага.
— К черту иди, — просипел Патрик и отшвырнул револьвер в сторону, словно тот жег ему руку. Следом из-за дилижанса вылетел второй ствол, которым "Стеклянный" пугал незнакомца в самом начале. Выходя из тени дилижанса, Патрик баюкал левую руку, простреленную сразу в двух местах, и зло смотрел на чрезвычайно меткого джентльмена.
— На дилижанс денег дашь. И на доктора, к которому мне твоей милостью назначено. А пить я с тобой принципиально не буду, — пробурчал он из-под шляпы.

Викаш развернулся к вошедшему и медленно пошел к нему, отбрасывая ненужные более вещи в руках вместе с человеческим обличьем.

Разговоры:

Викаш Чанделл
Azz Kita
21.11.16 09:59

— Похоже, ты заблудился, Свен.
Голос Викаша был все так же тих и слегка виноват, но индиец перестал запинаться, будто страх наконец отпустил его.
— Ты все время ратовал за то, чтобы ходить всем вместе, а теперь остался один. Как так получилось?
Лицо Викаша не изменялось, но тело неестественно подергивалось, будто под одеждой охранника поселился клубок змей.

Свен Горан Эрикссон
Hatchet
21.11.16 10:23

      - Я устал, - горько признался швед, - Устал уговаривать их, убеждать и постоянно натыкаться на непонимание. Возможно, я повел себя неправильно, начав диктовать им действия и практически лишив возможности выбирать и ошибаться. Может быть, мое отсутствие пойдет им только на пользу.
      Эрикссон, казалось, и сам не верил в то, во что говорил и понуро опустил голову на последнем предложении. Но потом Свен встряхнулся и посмотрел на Викаша с прежней искрой в глазах:
      - Но и ты тоже хорош! То есть вот это и есть твой план? - полярник указал на лежащие на полу запчасти, - Чтобы мы все сами сдохли от скуки?

Викаш Чанделл
Azz Kita
21.11.16 11:03

— Должен сказать, что ты все сделал правильно, если хотел спасти всех. Беда лишь в том, что спасти часть было бы проще, и имело куда больше шансов — убедить их, и повести за собой. А теперь, когда у каждого есть оружие и ворох подозрений, без твердой руки они с удовольствием перестреляют друг друга.
Викаш глянул на бардак, который собственноручно устроил, и пожал плечами — или тем, что сейчас заменяло ему плечи.
— Я видел в каком состоянии сейчас вертолет. Также я сломал метеостанцию, и планирую уничтожить генератор. А с этим, — он показал на запчасти, разбросанные по полу, — каждый, кто захочет что-то починить на станции, теперь будет иметь шанс измениться. Стать частью чего-то большего и начать жизнь заново. Ты тоже можешь, если желаешь.
Не дожидаясь ответа, словно зная, что Свен все равно не согласится, Викаш спросил:
— Не знаешь, кто последний стрелял? Просто интересно, не был ли мишенью старина Уайт.

Свен Горан Эрикссон
Hatchet
21.11.16 11:37

      - Не знаю, - пожал плечами Свен, - Подозреваю, что Рональд застрелился... А твое предложение я, естественно, не приму.
      Швед вздохнул и потянулся к карману.

Скорее всего, сейчас я умру.
Я не уверен, чья это мысль — моя собственная, или Джона Сабика, патрульного, холостого, бездетного и не оставившего в истории о себе хоть сколь-нибудь значимого следа, кроме выдающихся баллов в зачетной ведомости по стрельбе из табельного оружия. Хотя нет, наверняка его имя будет фигурировать в конце концов в новостях, касающихся стрельбы в кафе "У Молли". Вряд ли это тот след, о котором мечтал бы Джон.
Впрочем, меня самого эта мысль не слишком пугает. Я принимаю ее, как констатацию факта, как один из возможных вариантов развития сценария. Он вписывается в рамки импровизации, ведь смерть — это неплохой сюжетный ход.
Я с трудом успеваю разгадать маневры моего противника. Не видя его глаз и лица, я могу лишь по малейшим движениям предполагать, куда последует удар. Глаза — зеркало души, и словно в насмешку над этой избитой фразой я вижу лишь собственное отражение в блестящей и непроницаемой поверхности забрала мотоциклетного шлема. И с каждым ударом он становится только быстрее, не зная усталости, а я... что ж, я все еще так же быстр и ловок, но я слышу собственный пульс в ушах, и легкие мои скоро наполнятся жидким огнем. Гонка со временем не в мою пользу, но мне не надо слишком много.
Я смотрю прямо в шлем моего противника, отмечая его движения краем глаза. И в какой-то момент я проваливаюсь в эту чернильную темноту, заполненную отблесками пламени, взметаемыми хлопьями снега и моей собственной фигуркой, которая пляшет в этом рукотворном аду...

Видение проходит сквозь меня, выбрасывая обратно в реальность, и оставляя кучу вопросов и ни единого ответа. Что это было? Действительно ли это был я? Кто была та женщина? Почему я должен был ее убить? И она — меня? Ворох вопросов кружится в моей голове не хуже метели, которая бушевала вокруг "Форда", несущегося сквозь снег, еще полчаса назад.
Это отвлечение едва не стоило мне жизни, поскольку мой соперник не оказал мне чести побултыхаться в дебрях шуток собственного сознания. Я отшатнулся, едва избежав удара, который разделил бы меня на два не очень равных Джона Сабика — но именно это позволило мне подойти к распахнутому зеву капота на расстояние вытянутой руки.
Мне нет нужды пытаться попасть шипами в моего противника — лента без защелки развернется менее чем за секунду, но зеленоглазому убийце этого времени хватит, чтобы разделать меня как свинью, добраться до Дианы, и после всего он, пожалуй, успеет заварить себе чаю.
Мне надо лишь поставить ленту между ним и собой, чтобы он счел ее достаточно опасной и решил разрубить, как поступил с тросом до этого. Остальное сделает мощный аккумулятор, отличная проводимость стали, и мокрый снег под его ногами.
А мне останется только повторить свой последний маневр — уклониться за долю секунды до смерти.

— Димон, слышь, ну ты это. Если чё надо, мы ж тут, мля!..
Братва негромко гудела, пытаясь небогатым словарным запасом выразить глубину эмоций. Хлопки по плечу, рукопожатия, крепкие мужские объятья, тяжелые вздохи, сдержанный мат. Ничего нового.
— Дмитрий Иванович, примите наши соболезнования...
Это уже из числа деловых партнеров. Приехали отдать дань, почтить память и все такое. Новости, ска, быстро разлетаются. Некоторые наверняка попытаются раздербанить бизнес, но Колян был не из тех, кто кладет все яйца в одну корзину. Империя, мля, не утонет.
— Дмитрий, голубчик, вы уж держитесь...
Это тоже деловые партнеры, но другого толка. Колян мог говорить с ними на равных, невзирая на возраст, прочим такой чести не окажут. Важные люди.
Галдеж не унимался. Возле гроба становилось душно и тяжело, причем не только от атмосферы — прохладный воздух Нью-Рейвенвудской осени влетал в распахнутые окна "Березки" и бесцельно исчезал в сотне охочих до свежести легких, не в силах хоть чуть-чуть разогнать атмосферу. Последняя осень для хорошего пацана, мля. К тому же с улицы тянуло куревом — дорогие сигары "костюмчиков" вперемешку с дешевыми папиросами ребят попроще.
Хотелось выпить, но пока было нельзя. Оставалось терпеть и пинками гнать от себя черную дыру воспоминаний.

— Колян?! Колян!
Товарищ лежал в подлеске с развороченной грудной клеткой. Дутый пуховик пестрел белесо-красными хлопьями, снег под телом темнел от крови. "Клиент" прихватил с собой обрез в рукаве, Димон — ПМ за поясом, а Колян — доброе слово и пудовый кулак. Вот только долго разговаривать "клиент" не стал, а из рукава стрелять было куда сподручнее, чем вытаскивать чуть теплый пистолет из штанов. Димон, конечно, тоже попал, три пули, последняя в голову, да только Колян еще до сухих хлопков Макарова исчез. Мужик, которого они собирались прессовать, просто поднял руку, пряча вторую за пазухой — как фокусник, ема — потом полыхнуло и Колян стремительно улетел в ободранные зимой кусты. И теперь лежал там недвижимый, а снег под ним все темнел и темнел...
А ведь выжил тогда. Хер знает как, но выжил от дуплета в упор, дотянул до районной больнички, куда Димон вволок его на плечах, оставляя кровавый след от заднего сиденья "ваза", на котором они тогда рассекали, и до стойки регистратуры. Дотянул до капельниц, коагулянтов и стероидов, которыми его накачали прямо там, на грязном полу приемной, пережил перевязку и адскую гонку в "скорой" до областной хирургии, пережил операцию, реанимацию и интенсивную терапию.
Пережил, и через месяц глушил разбавленный спирт на проводах Димона в армейку, ради которых слинял тогда из больницы, перемахнув через забор, хотя все говорили, что он и ходить-то не сможет после такого...
Выжил тогда, ска. А сейчас — не выжил.

— ...да святится имя твое, да пребудет царствие твое...
Молитва лилась фоном, минуя сознание Димона. В голове мутным туманом стоял единственный стакан водки, который он вчера опрокинул вечером по наказу Ивана Борисовича — аккурат перед тем, как попытаться отойти ко сну. Не вышло, водка ухнула будто в пропасть и пропала, Димон отстоял всенощную не сомкнув глаз и глядя на лицо братана — уже слегка осунувшееся, но все еще вполне живое, ведь развороченную шею прикрывал воротник дорогой рубашки с аккуратно повязанным тонким черным галстуком. Сейчас на атласе галстука играли солнечные блики, а Колян готовился опуститься туда, куда раз за разом опускал своих особо несговорчивых оппонентов. Шесть футов под землю, как говорят здесь, в Америке.
— Подождите.
Димон хрипло уронил слово, шагая вперед. Рабочие кладбища замерли, не успев еще даже пропустить шелковые белые ленты под гробом — спорить с русскими не хотел никто, это был вернейший способ составить покойному компанию. Только безразмерный поп, выписанный из-за моря по такому случаю, нахмурился было, недовольный что его прервали, но кто-то из братвы наклонился к его уху и принялся шептать объяснения.
Подойдя к Коляну, Димон достал из кармана перстень. Простая алюминиевая гайка с печаткой в виде короны, они нашли ее в мусоре еще совсем мальцами голожопыми, и даже подрались за нее, пытаясь решить, кому она достанется. Колян победил, и ходил самый крутой целую неделю, хотя гайка падала даже с большого пальца. Потом он нацепил ее на шнурок и носил на шее, пока не подрос достаточно, чтобы надеть нормально. И с тех пор, как печатка у него появилась, стал он меняться — незаметно и исподволь, будто питала она его силой неведомой. Настоящей такой силой, пацанской. Финалом стало шоу, в которое Колян угодил по незнанке, а вышел из которого богатым как олигарх, и непростым, как... как Колян, ема.
— Держи, братан. Вдруг пригодится еще... там, — прошептал Димон, надевая Коляну перстень обратно. После чего развернулся и зашагал к машинам.

Мобила Коляна пронзительно пиликала треком из "Бумера". Классика, ема. Рядом с мобилой стоял стакан водки и пистолет, обнаруженный в кармане пальто Коляна — странное оружие с удлиненным стволом под девятимиллиметровый патрон. Больше на столе не было ничего, и никого не было рядом с Димоном в "Березке" в четыре часа утра после поминок. Лишь где-то в подсобке жужжал полотером безымянный китаец, который в одиночку обслуживал Борисыча в плане уборки.
Димон взял стакан, залпом опрокинул его в себя, шумно выдохнул и снял трубку.
— Але. Нет, не Николай. Дмитрий, его друг и партнер, на. Принимаю дела за него...
Объяснять каждому позвонившему, что произошло с Николаем, и что будет дальше с его бизнесом, Димону, в общем-то, никуда не уперлось. Он хотел одного — надраться так, чтобы забыться вконец. Поэтому отвечал он по возможности кратко, пускаясь в объяснения только для "важных" людей. Шишек помельче он отправлял к старшим на местах, а мелкую шушеру и вовсе слал нахер прямым текстом. Не убудет.
Закончив очередной разговор, Димон сфокусировал мутный взгляд на пустом стакане. Он не был пьян в прямом смысле этого слова — мозг, чтоб его, все еще вполне соображал, лишь периферия сбоила. После третьей неудачной попытки подняться на поиски следующей бутылки он бессильно рухнул на диванчик и перевел взгляд на ствол.
Одно движение, на, и все. Ващще все.
Димон медленно протянул руку к пистолету, глядя как пальцы преодолевают покрытую пятнами равнину из лакированного дуба. Неожиданно вместо пистолетной рукояти в его руке оказался стакан, куда кто-то плеснул водки — немного, на два пальца. Подняв взгляд, Димон увидел улыбающееся лицо китайца. Среднего возраста, похожий на лоточника, владельца суши-кафе или продавца пряностей, как и все китайцы, он смотрел на Димона добрым и вежливым взглядом.
— С...пасибо, — выдохнул Димон, выпивая. Китаец одобрительно закивал и сел напротив, оперев полотер рукоятью на соседний стул.
— Водка в лот — холосо. Пистолета в лот — плохо, — изрек он поразительную по своей глубине мысль. Димон было нахмурился, чтобы послать китайца по нужному адресу, но вдруг ощутил неизъяснимое внутренне облегчение. Тоска по погибшему братану, черной завесой укутавшая его сознание, неожиданно сдала позиции. Димон охреневшим взглядом уставился на китайца, который тем временем осторожно взял в руки пистолет. Тонкие пальцы пробежались по поверхности, ощупывая выступы, а взгляд узкого разреза глаз внимательно осматривал детали. Неожиданно ловким и уверенным движением китаец отщелкнул магазин, извлек из ствола пулю и поставил ее на стол перед Димоном.
— Пуля — дула, — сказал он, будто изрекал велику истину. Димон на мгновение ощутил себя юным учеником, сидящим перед великим мастером где-то в высокогорном монастыре. — Но дай ей имя — и она станет умный.
Димон открыл было рот, чтобы выдать сакраментальное "чё?", но китаец неожиданно поднялся, налил Димону еще водки, взял свой полотер и с загадочной улыбкой удалился. Ввиду состояния нестояния Димон не смог встать вслед за ним, и поэтому остался сидеть, провожая узкоглазого философа взглядом. Когда тот скрылся в полумраке "Березки", Димон посмотрел на пулю на столе, и достал из кармана перочинный нож.

Какая дивная ночь.
Дело даже не в обстоятельствах, наполняющих ее адреналином и смертью. Они, конечно, тоже играют свою роль, придавая вкусу ночи остроту и горчинку, но все же, если это единственные эмоциональные катализаторы, которые вы ощущаете — мне вас искренне жаль. Нет, дивность этой ночи кроется в отдельных лепестках снежинок, кружащих в потоках теплого воздуха над горящей фуры. Магия скрывается в облачках пара, выдыхаемых разгоряченными от волнения легкими Дианы. Волшебство шепчет свои магические формулы в рокоте рассекаемого невесть откуда взявшейся алебардой воздуха... "Нагинанта" — услужливо подсказывает слово память пересмотревшего восточных боевиков Джона Сабика.
Дивная ночь.
Теперь я со всей ясностью понимаю, что эта ночь может стать последней. Убийца слишком силен, слишком быстр, слишком... бессмертен, как поясняет Диана в своем отчаянном выкрике. Что ж, я понял это еще тогда, когда "Форд" мчал нас за пределы Саммерфила, рассекая ночь и метель, увозя подальше от угрозы и рисуя в перспективе сценарий роад-муви, перечеркнутый одним многотонным росчерком грузовоза. И информация о том, что ключ к нашей нынешней загадке — рассвет, вряд ли поможет мне сейчас.
Но, возможно, она поможет Диане.
— Увези ее, — коротко бросаю я безымянному водителю "БМВ". Это их шанс, пока я привлек внимание убийцы к себе. Всецело моя заслуга, которой я по праву могу гордиться, однако без дальнейшего плана она превратится в героическое самоубийство.
Моя в некоторой степени отчаянная попытка пленить убийцу была безжалостно пресечена оружием в его руках. Острота его ярко продемонстрировалась на моем орудии пленения, рассекая его словно снег, а в следующее мгновение, едва ли не опережая предостерегающий крик Дианы, он оказался рядом. Кажется, я даже не заметил, как алебарда появилась в его руках — вот он выхватил продолговатую трубку, а через мгновение в его руках появилась полноразмерная нагинанта с едва заметным изгибом лезвия, бросающая обсидиановые отблески от горящей неподалеку фуры.
Кажется, это теперь не самая большая моя проблема. К такому повороту событий я не был готов.
И все же, не зря мне настолько нравятся импровизации.
Сзади, в шаге от меня, все еще лежала свернутая металлическая шипованная лента. И если сталь не была способна остановить моего визави, возможно, это мог сделать единовременный шоковый заряд под тысячу ампер, обеспеченный усиленным аккумулятором "Форда". Все, что мне нужно было сделать для этого — уклониться от первой атаки и добраться до ленты и второй клеммы. Не так уж и много, правда?

Пробуждение, прямо скажем, было не самым приятным. В голове легкий церковный перезвон, во рту будто перегон на три тыщи голов ночевал и при том всю воду высосал, а в глаза солнце светит так, хоть ты их и не открывай вовсе! С другой стороны, легкий церковный перезвон — это вам не паровозный гудок все же, сушняк во рту не на пустыню претендует, а солнце в глаза светит — это даже хорошо! Это значит, в первую очередь, что глаза вообще открываются, а не заплыли намертво. Так-то.
Но проснулся-то Патрик не от солнца, близкого к полуденному. Уж в этом его чутье пока еще не подводило, несмотря на галлоны спиртосодержащих жидкостей, которые он поглощал. Так что, завидев на фоне яркого солнца темную фигуру, Патрик споро продрал глаза, поправил шляпу и принял вертикальное положение. Из этой позы визитера стало видно гораздо лучше, равно как его могущественные усы, под стать собственным Патрика, так и внушительный "Винчестер".
Считать Патрик умел неплохо — не зря в далекие молодые годы имел собственный бизнес, пусть и недолго. Поэтому сложить одно к одному тоже получилось достаточно быстро: шумное свое прибытие в городок, название которого не удостоилось чести задержаться в голове Патрика — зато сам Патрик удостоил городок чести задержаться в нем; достаточно громкое недельное пребывание, во время которого Патрик успел сменить две работы, надоесть местным настойчивыми нотациями о пользе благотворительности, и стать завсегдатаем салуна; и, собственно, последнее рабочее место, с которого Патрик с треском вылетел за неподобающий вид и нерабочее состояние, а через две минуты вернулся с револьвером и затребовал компенсации за досрочное увольнение. Компенсация тем же вечером осталась в кассе салуна, а сам Патрик заночевал на заднем дворе своего последнего рабочего места.
Итоговая сумма получалась неутешительной, и вполне определенно характеризовала намерения мужика с ружьем. Но Патрик был полон решимости покинуть это место по своей воле и на своих ногах, поэтому, прочистив горло, собрался подробно и обстоятельно пояснить джентльмену нюансы последних событий, ввиду которых бить Патрика, а уж тем более стрелять в него, нет никакой надобности...
— Хрена тебе лысого, — сказал Патрик к собственной неожиданности и запоздало добавил, — ...уважаемый сэр.
Оправдательная речь не задалась с самого начала, при том, что незнакомец еще даже ничего не сказал, а Патрик уже сказал слишком много человеку с ружьем, которого видел впервые в жизни. Вздохнув, Патрик состроил решительную морду лица, понимая, что назад дороги уже нет, и прищурившись, вгляделся в противника получше. Тень от остова дилижанса неподалеку манила обещанием прохлады — или хотя бы намека на него.

Время вновь тянулось жеваной резиной. Туман, царивший в ближайшем будущем, вонял палеными покрышками, и от этого привкуса хотелось блевать, запоем пить горькую, и блевать снова, но уже по другой причине. Безделье и ожидание поставили ярость, бурлящую в Большом Пако, на медленный огонь, поэтому, когда Смит предложил спарринг, чтобы обтесать свои навыки ближнего боя, Пако был готов броситься ему на шею. И сломать, но к счастью, со здоровяком этот фокус не проходил.
— Бей, — сказал Пако, становясь напротив Джона. Они оба были без экзы, не обколотые дурью, и поэтому сейчас полагались исключительно на врожденные характеристики и приобретенные навыки. Ах да, еще на железо в теле, но без него в современном мире делать было особо нечего, хотя Мажор и его новая пассия успешно опровергали этот тезис.
Смит ударил — простой хук справа, нацеленный сербу в лицо. Удар был достаточно медленным, чтобы Пако принял его на левое предплечье, отводя в сторону и одновременно чуть поворачивая корпус. Правая рука змеей вылетела вперед и костяшками пальцев впилась в нервный узел на внутренней стороне бицепса Смита.
— Слишком медленно и слишком далеко, — прокомментировал Пако, опуская руки и возвращаясь на исходную. Оброненная фраза заставила его губы искривиться в мимолетной усмешке...

— ...Слишком медленно, и слишком далеко!
Пако сплюнул пыль, лицом в которую его только что уложили, и рывком вскочил на ноги. Павле — низенький коренастый земляк со смешным круглым лицом — стоял перед ним на расстоянии вытянутой руки и улыбался, едва заметно покачиваясь с ноги на ногу. Он был бы похож на колобка из старой сказки, если бы колобок мог убивать людей голыми руками. Пако в очередной раз выбросил вперед кулак, стремясь стереть эту треклятую добрую улыбку с лица. Павле текучим движением изогнулся, пропуская кулак над собой, перехватил руку Пако и каким-то немыслимым образом пробросил огромного серба через плечо.
— Пако, ти не слушаш ме*. Слишком медленно, но бог с ним, это железом можно поправить. Ты выводишь руку слишком далеко! Удар сильнее, да, но если ты промахиваешься, ти паднеш**!
Пако действительно "не слушаш". Силясь вдохнуть — а удар о землю, от которого потемнело в глазах, выбил из него все дыхание — он пытался понять, какого черта он здесь делает.
Во всем был виноват Горан, хотя слово "виноват" здесь не очень подходило. Он единственный, кто не пытался избавиться от "беснилого"***, сжигаемого бессильной яростью товарища, лишившегося самого дорогого в жизни. Это он свел его с Павле, обосновавшимся в Нью-Вашингтоне уже давно, и имевшего связи в ОАН. Теперь Павле, посмотрев на серба, собирался сделать из него эффективного раннера, приспособив к делу имеющиеся навыки и снабдив новыми нужными. Пако это было бы до лампочки, если бы не Горан.
— Как ты собираешься освободить сестру? Как ты собираешься ее искать? Где ты, мать твою, денег возьмешь? Ты в Америке, земљак, здесь без денег делать нечего! — повторяемые раз за разом доводы в конце концов пробили стену отчаяния, которой Пако отгородился от внешнего мира, пожираемый изнутри огнем. И теперь он стоял (а точнее, регулярно валялся в пыли пустыря в Гетто) перед Павле, который был в полтора раза ниже и в два раза легче, и при этом швырял его как котенка. То, что Пако еще мог ходить после этих встреч, не было его заслугой — пальцы Павле, казалось, могли резать стальные канаты. Кажется, он в свое время служил в охранной службе корпорации Milkosz Industries, сформированной на базе правительственных войск специального назначения еще в те времена, когда правительства еще что-то значили на мировой арене. По крайней мере, арсенал приемов Павле, эффективности которым добавляли мышечные усилители, рос ногами где-то оттуда.
— Вставай, вставай, успеешь еще належаться, — бывший Каратель с добрыми глазами протянул Пако руку...

—...Ово е добре****, — хрипло выдохнул Пако, силясь разогнуться после пропущенного удара в диафрагму. Смит оказался очень способным учеником, с лихвой дополняя недостаток скорости просто чудовищной силой. Пако даже позавидовал качественному железу в теле товарища по Банде. От голого рукоприкладства они уже перешли ко "взрослым" развлечениям с полюбившимися Смиту обрезками водопроводных труб, навесив на себя экзоскелеты, призванные защитить владельцев от серьезных травм. Пако показал слабые места в экзе, прикладывая усилие к которым, можно было достать "улитку через раковину".
В любом случае, теперь серб мог быть спокоен за то, что некоторые "национальные" особенности ведения боя, переданные ему Павле, продолжат свое существование. Сам Павле сгинул на одной из операций ОАН, хотя Пако не был склонен верить слухам — уж больно хитрый взгляд был у земляка при их последней встрече.
Пако сплюнул кровь из разбитой губы и посмотрел на Смита, потирающего распухшую переносицу.
— В другой раз покажешь мне как из этого правильно стрелять, — он вскинул свою трубу на плечо на манер гранатомета, целясь в воображаемый ховеркрафт в небе. Прицел вышел кривоватый — диафрагма все еще отдавала тупой болью, не давая нормально выпрямиться.
Пако был доволен, если не сказать что счастлив. По крайней мере, сегодня он сможет заснуть.

Скрипнули старые ступеньки. Следом — доски крыльца. Дверная петля, давно мечтавшая о смазке. Глухо стукнул и всхлипнул бочонок с водой, соприкасаясь с полом. Чиркнула спичка, пляшущий огонек перекинулся на фитиль керосиновой лампы в руках маршалла.
— Проходите.
За дверью короткий коридор, шагов десять. Окно в противоположной стене, узкое и грязное, закрытое ставней. Две двери по левой руке, примерно посередине коридора. Закрыты. Одна дверь справа, ближе ко входу, и в нее направился маршалл, жестом приглашая всех за собой.
За дверью — большая комната. Участок, собственно. Бросаются в глаза толстые прутья решеток в дальнем правом углу, отгораживающие пространство трех камер. Пустых. Вдоль правой стены в пространстве между окон — два высоких несгораемых шкафа с толстыми навесными замками. Приземистый сейф в правом ближнем углу. Два конторских стола с деревянными стульями занимают пространство перед шкафами. Поверхность их пуста и облупившаяся краска покрыта легким слоем пыли. Чуть левее, в профиль к камерам, широкий письменный стол с ворохом бумаг и пивной кружкой составляет пару обитому истертой кожей стулу. Справа от входа под запертыми окнами длинная лавка, по всей видимости, для посетителей — на нее и указывает вам маршалл, направляясь к "своему" столу, на который он водружает керосинку, добавляя пламени, чтобы та освещала всю комнату.
— Вы прибыли в печальные времена для Ист-Энда, — маршалл устраивается за своим столом, повернув свой стул так, чтобы смотреть на вас. — Последнее время здесь происходят странные вещи, день ото дня они становятся все более странными... и страшными. Не все могут это выдержать. Отец Иеремия, боюсь, как раз из последних, поэтому не стоит воспринимать все его слова в буквальном смысле. Как маршаллу, мне следовало бы поинтересоваться, что привело вас в мой город, но... учитывая обстоятельства, мне куда важнее знать, как быстро вы собираетесь его покинуть.

— Гуха.
Слово, выплюнутое Николаем, в своем первозданном смысле наверняка несло массу оттенков, но сейчас, смешанное с кровью, артикулированное через дыру в щеке и приправленное хоть и сдерживаемыми, но все еще болевыми ощущениями, оно несколько потеряло вескость. Зато приобрело загадочную неопределенность, впрочем как и остальная речь Николая.
— Я ехя яхь гуха огху аху яхь, игах егахый, — несмотря на артикуляционную палитру, больше подходящую младенцу-грудничку, Колобок постарался вложить во фразу побольше эмоций, дополняя ими утраченный смысл. Машинально попытавшись ощупать пришпиленным к челюсти языком потери и разрушения в ротовой полости, Николай разразился потоком оставшихся доступных ему звуков, смешавшихся с хлещущей кровью в совсем уж нечленораздельную кашу.
— Что?! Нихера не понятно! Колян! Колян, чё там ващще?! — надрывался Димон, хрипя телефонным динамиком.
— Ихег охый, яхь. Егах угох... ай яхь, — оборвав ответ Димону возгласом, преисполненным неодобрения, Колян уронил мобилу на пол и ухватился за цепь, уменьшая нагрузку на истерзанную челюсть. Двинувшись навстречу противнику, чтобы уменьшить натяжение, и, как следствие, хотя бы часть болевых ощущений, Колян снова прижал к лицу перстень, пачкая кровью простенькую алюминиевую "гайку". Разорванный рот не слишком располагал к поцелуям, но Колобок постарался — равно как и приложить к Харди повторный хук справа.

Томми напряженно вглядывался в маленький экран. Голоса ребят отражались на его лице улыбкой воспоминаний — ведь каких-то несколько месяцев назад главной проблемой их компании был Страшный Мистер Хилл. Ну и, разве что, тупые шутки Ронни, одна из которых даже здесь оставила свой след.
Однако последовавший в конце записи смех заставил его лицо окаменеть.
— Сукин сын... — едва слышно выдохнул он. Осторожно взяв камеру из рук Арли, он пробежался взглядом по кнопкам, отыскивая перемотку. Отмотав три-четыре секунды назад, он снова прослушал смех. А затем еще раз.
— Сукин сын, — повторил он, наконец оставляя камеру в покое. — Почему-то мне кажется, что я знаю этого ублюдка.
И Томми принялся рассказывать о сегодняшней партии в покер. Коротко и по делу весь рассказ занял не больше пары минут, ведь Арли не нужно было рассказывать о событиях в Старом Редстоне. Поэтому Томми, упомянув о том, что поделился произошедшим с Осборнами, вновь вернулся к сухому ветру и смене карт.
— ...Я не видел, кто это был. Но та улыбка, жутковатая ухмылка, приклеенная к размытой фигуре — она чертовски подходит этому хохоту. Вот прям один в один.
Замолчав, он осторожно попробовал чай. В это время в дверь в прихожую осторожно постучали, и в атмосферу мистического кухонного расследования заглянуло красивое женское лицо с доброй усталостью в глазах.
— Привет, ребята, — сказала женщина. В этот момент из-за двери выглянула еще одна любопытная мордашка — годовалого младенца, сидевшего у нее на руках. — Я вам не помешаю?
— Привет, мам. Мы уже скоро, — отозвался Томми. Конструкция его ответа подразумевала, что вторжение мамы будет однозначной помехой.
— Мне нужно приготовить ужин, Том, — с мягкой настойчивостью сказала женщина.
— Я все сделаю, мам. И на стол накрою, — Томми тут же вцепился в возможность продлить кусочек приватности в своем доме. — Ты передохни пока... да, это Арли, мы учимся вместе. А это Марта, моя мама. А это Эшли.
Запоздало представив всех, Томми сделал брату "козу" и поднялся со стула, направляясь к холодильнику, спрятавшемуся в углу среди кухонных шкафчиков.
— Привет, — Марта тепло улыбнулась Арли, и снова посмотрела на сына. — Спасибо, Томми. Котлеты в кастрюле на нижней полке, рис в верхнем шкафчике справа. Вари всю пачку, может что-то тебе на завтрак останется. Если Арли останется на ужин, запасные тарелки на нижней полке у раковины.
Еще раз мило улыбнувшись, Марта вышла, плотно закрыв за собой дверь.
— Извини, — пробурчал Томми из недр холодильника. — Теперь у нас еще минут двадцать... если, конечно, ты не хочешь остаться на ужин.

Досадно. Промахнуться с такого расстояния по мишени размером с мотоцикл из дробовика... да, пожалуй чувство досады будет вполне уместно. Впрочем, я не позволяю ему захватить меня полностью, ведь это лишь очередной сюжетный поворот, да и собственно в мотоцикл я попал, пусть причинив ему вред куда менее значительный, чем планировался изначально.
Что ж, вслед за чувством досады меня должно было постичь — разочарование? Горечь? Ощущение провала? Защитник, роль которого я сейчас исполнял, должен был чувствовать что-то из этого набора, ведь миссия, которую я взял на себя, близилась к финалу, причем совершенно не успешному. Комариный укус дроби, разорвавший шину мотоцикла, никак не мог помешать убийце закончить начатое. Диана стояла прямо перед ним, и, успев на личном опыте познакомиться с его меткостью, я знал, что он не промахнется.
Время тронулось вперед, набирая скорость, но задолго до хлопка глушителя воздух где-то в стороне от меня разорвался другим выстрелом. Чертовски похожим на мой собственный Benelli M4, из которого я так досадно промахнулся. Бритоголовый водитель "БМВ", которого я списал со счетов, полностью сосредоточившись на убийце, оказался в нужном месте в нужное время. И с дробовиком в руках, что только добавляло весомости его присутствию на сцене. И, в отличие от меня, он не промахнулся, выбив седока из мотоцикла и отшвырнув его на снег по другую сторону полицейского "Форда". По всей видимости, убийца тоже списал его со счетов, за что и поплатился.
Впрочем, аплодировать меткому спасителю Дианы не было времени. Я знал кое-что, чего не знал водитель — а именно, что дробь нашему "черному всаднику" была, невзирая на тавтологию, что слону дробина. Нужно было срочно действовать, не давая противнику форы. Хватать Диану, садиться в "Форд" и удирать в метель — вполне себе план.
Вот только я не собирался больше бежать. Еще с того момента, как над перевернутой фурой расцвел пламенный цветок из моих рук, я решил, что больше не буду убегать.

— Але, Колян?..
— Привет, Димон. Я уже в курсе. Сходняк в "Березке" через десять минут. Лови мотор, как подъедешь — не отпускай. Все, жду.

— Да, Димон, и прихвати "Настеньку".
— Чё, серьезно все?
— Пусть будет, там на месте разберемся.
"Настенька" была весьма значимым элементом коллекции Димона: крупнокалиберная снайперская винтовка ОСВ-96 в модификации В-94 "Волга" могла доставить смысловое послание за три квартала прямо в мозг адресата, по дороге пробивая навылет танковую броню толщиной с ладонь. Поэтому заказ на "Настеньку" означал, что все реально может быть серьезно.

"Березка" гудела, но на нежный шепот ветра в листве ностальгического древа это походило мало. Братва была встревожена — наезд был вполне конкретный. Напряженности в атмосферу добавлял факт закрытого бара — Иван Борисович был человеком понимающим, сходняк в его кафе проходил далеко не первый, и ввиду серьезности вопроса братва должна была оставаться трезвой. Поэтому, позвякивая золотыми цепями и арматурой, братва эмоционально обсуждала произошедшее, строила нецензурные гипотезы и прочила страшные кары возможному виновнику.
Такси с Димоном запарковалось у входа вторым рядом и замерло в низком старте. Пресловутое "шеф, два счетчика" от представителя русской диаспоры сулило водителю баснословную выручку, призванную компенсировать возможные проблемы, и отсутствие того самого счетчика в данном случае было только в плюс. Сам Димон, оставив багаж в такси, прошел в кафе и взглядом отыскал Коляна. Тот сидел за своим обычным столиком, но выглядел весьма необычно — вместо удобного тренировочного костюма он щеголял понтовым черным велюровым пальто с белым шарфиком. Неизменными оставались лишь кожаная кепка, которая на удивление не смотрелась диковато в сочетании с пальто, да начищенные до зеркального блеска туфли.
— Садись, Димон, две минутки перетрем, — Колян подвинул стул. — Чё там с Толяном?
— С Пушком? Да нормально, помят слегка, но оклемается. Тут проблема посерьезнее... — Димон присел и уже собрался было толкнуть речь о поруганной чести, как Колян жестом его остановил.
— Не распрягай, Димон, я ж сказал, что в курсе. Толяну своему неустойку выкати для начала, чтоб по-человечески, за нанесенный материальный ущерб. Моральный чуть позже сочтем. Я тут кой-чего разузнал про нашего визитера... В общем, считай, началось наше знакомство с местными. Стерном Харди — слыхал? Экс-мент, между прочим. Сейчас он в больничке ошивается, поэтому мы подождем его дома. Я пойду покурю, а ты объяви братве, что сейчас все порешаем, чтоб не кипешили, и передай Борисычу, чтобы бар открыл. А то парни рванут скоро.
— Лады, сейчас разрулю. А чё ты так приоделся?
— С людьми общаться едем, Димон. Надо прилично выглядеть... для начала, по крайней мере.

— Ребята, а вы что, музыканты?
Таксист, подбросивший Димона до "Березки", и затем принявший на борт второго пассажира, к середине пути решился нарушить молчание в салоне. Двое парней на заднем сиденье, один из которых погрузил в багажник чехол от гитары (собственно, с гитарой) и чехол от виолончели (собственно, с винтовкой), не отличались разговорчивостью. Задав свой вопрос, водитель после третьей секунды тишины, все больше похожей на гробовую, пожалел, что спросил.
— Ага, — наконец отозвался тот, что был в пальто. — Я на ударных, а товарищ на волынке шпарит. Артисты-народники мы, мля.
Таксист сглотнул и решил, что тишина в салоне была прекрасна сама по себе.
Тормознув машину за полквартала до дома Харди, Колян наказал Димону занять удобную позицию с хорошим обзором, а сам направился в дом.

Уныло выглядящий домик напоминал фешенебельную усадьбу агроэкотуризма где-нибудь под Мурманском, причем в разгар сезона. Хлипкая дверь не могла задержать Коляна, который, обойдя дом в поисках трофейного вооружения, остановился в конце концов на кухне, где, сняв пальто, принялся заваривать себе чай — крепкий, черный, с сахаром.

Получив свой кусок окровавленного мяса, Сэм внимательно изучил его, прежде чем впиться зубами в краешек. И все же, каким бы отмороженным ублюдком ни был суперхряк, выросший внутри него, сам Сэмюэл Стивенс оставался парнем, который хоть и повидал ужасов войны, но все еще был двадцатилетним щеглом, который еще полгода назад топтал университетские лужайки на Большой Земле. Поэтому, когда вкусовые рецепторы его языка уловили металлическую тяжесть крови — чужой, человеческой — его вполне закономерно тут же вывернуло наизнанку. Выронив кусок гуковского сердца, Сэмми скорчился в спазмах, исторгая из недр своего желудка...
...чуть более, чем нихера. Морпехи слишком давно жрали в последний раз, чтобы от скудного армейского завтрака осталось хоть что нибудь. Положительным эффектом блевания было то, что мозги Сэма со щелчком встали если не на место, то уж по крайней мере на те рельсы, которые вели в нужном направлении.
— Фу блядь... Вот уж точно, сам жри это говно! — Сэм согласно кивнул фразе, брошенной Томом. И тут же оправдался: — Не, сама по себе тема может и ничего, но бля, вот так, без соли, без приправ? Да ну нахуй.

***

Дорога домой была чертовски долгой. Весь путь в лодке Саманта проделал, обозревая единственным глазом цветастую зелень джунглей, настороженный, собранный, готовый стрелять при малейшем признаке опасности. И даже на базе, в окружении своих, под защитой бронетехники и тяжелого вооружения, червячок сомнения то и дело грыз его в подсознании: "А что, если сейчас все вдруг накроется пиздой?.." Он бессильно сжимал пальцы на оружии, стараясь не сильно привлекать внимание, но ничего не мог с собой поделать. Боль в утраченном глазу по сравнению с этим всепроникающим чувством паранойи была сродни комариного укуса.
А дальше было только хуже. Оружие отобрали, и Саманта спал в лазарете с ножом под подушкой, который украдкой прятал туда каждый вечер. Это было единственное средство, которое позволяло ему забыться лихорадочными пятиминутными урывками сна, прежде чем он просыпался, тараща в ночь уцелевший глаз, и пытаясь выловить в мешанине обычных ночных звуков на базе те, что представляли собой опасность — тихие шаги, щелчок затвора, негромкий говор на вьетнамском. Один раз, пока он сидел снаружи лазарета в компании немногих счастливчиков, сохранивших свободу передвижения и поэтому — право курить, неподалеку раздался визгливый вопль гука. Саманта вытащил нож из-за голенища и швырнул его на звук быстрее, чем даже сам успел повернуться. Доброволец из Южно-Корейской армии, споривший о чем-то с интендантом и необдуманно повысивший голос, смотрел на деревянный ящик с крупами в своих руках, и на семнадцать сантиметров стали, засевшей в досках по самую рукоять. Не будь ящика, и нож торчал бы у него в груди.
После этого инцидента Саманта лишился ножа, и возможности спать вообще. На третьи сутки доктор вкатил ему лошадиную дозу снотворного и подписал приказ о переводе солдата в плавучий лазарет в Тонкинском заливе, ввиду невозможности победить гангрену глазницы в полевых условиях. Море подействовало на Сэма успокаивающе — он мог часами наблюдать за бегом пенных барашков и наслаждаться отсутствием мыслей в голове, хотя спал он по-прежнему плохо. Снижение уровня стресса и улучшенное медицинское обслуживание сыграли свою роль, однако переосвидетельствование Сэм пройти не смог. Кажется, он провалил психиатра, хотя уверенности не было. Вообще, чем дальше шли дни, тем меньше оставалось уверенности вообще.

Большая Земля встретила его военным пособием, ненавязчивой сочувственной заботой родных и... полным отсутствием перспектив. Он совершенно не знал чем заняться. Продолжать учебу в колледже после того, чему он научился в Настоящей Жизни, казалось совершенно идиотским занятием. Психиатр, предписанный военным госпиталем, говорил о том, что нужно время и долгая работа, чтобы справиться с психологической травмой. Саманта понятия не имел, о чем треплется холеный ублюдок в костюмчике, который наверняка даже ствола в руках не держал. Он лишился глаза, да, но не чувствовал себя травмированным. Таблетки, которые ему выписывали, исправно поглощал унитаз. Алкоголь и трава успешно заменяли транквилизаторы и антидепрессанты, хотя Сэму и приходилось притормаживать иногда, видя неодобрительные взгляды родственников — ведь его расходы давно превысили все мыслимые выплаты военного департамента.
Все чаще он сваливал из дома "к друзьям" и ночевал в мотелях. По ночам ему грезились джунгли.
А затем, в очередной визит к психиатру, которого тот добился только после трехдневного названивания, Сэм вдруг понял, что плоховато помнит последние события. Впрочем, кому они были интересны?..

Жизнь полна вопросов. Большинство из них остаются без ответов, часть получает ответы неверные, и отдельные счастливые экземпляры удостаиваются ответа верного. Но для многих вопросов нахождение ответа — это не самоцель. Ведь сам вопрос, заданный в нужное время и в подходящем месте, может очень круто изменить чью-то жизнь.

***

— Йоу, чувак! Ты знаешь, что забрел в небезопасный район, чувак?
Вопрос, заданный лицом афроамериканской национальности, украшенным набором золотых зубов, и укомплектованным грузным телом в цепях и татуировках, свободными провисающими джинсами, бейсбольной битой и десятком товарищей чуть меньшей упитанности, отличавшихся друг от друга лишь цветом штанов, был по своей сути призван круто менять жизнь каждого опрашиваемого по отдельности.
Но в этот вечер, окутавший Нью-Рэйвенвуд в целом, и окраину квартала русской диаспоры, вплотную примыкавшей к гетто (а некоторыми топографически неграмотными личностями с гетто и отождествляемой) в частности, привычный вопрос не возымел привычного эффекта. Опрашиваемый субъект, одетый вопреки местной моде не в джинсы и кроссовки, а в тщательно начищенные черные лакированные туфли и удобные синие спортивные штаны с тремя белыми полосками узнаваемого бренда по бокам, вместо демонстрации бледности лица, тремора конечностей и неизъяснимого желания поделиться ценностями с ближним, лишь недоуменно глянул снизу вверх из-под кожаной кепки на источник звука и сказал с явным русским акцентом:
— Небезопасный район? Здесь? Да ты походу в Бутово ни разу не был... чувак.
Что-то было в голосе русского, что заставило лицо афроамериканской национальности задуматься о смысле жизни, бытия и приоритетах. Однако общество товарищей во-первых придавало уверенности, а во-вторых не позволяло ударить в грязь лицом, поэтому следующей репликой пришлось комментировать угрожающую жестикуляцию и размахивание битой в опасной близости от лица русского:
— Йоу, мазафака! Ты что-то имеешь против моего района?! Я тебя щас так разукрашу, мама не отмоет!
— Слышь, чмо, — недоумение в голосе русского сменилось недоброжелательностью, а ругательство, простое, знакомое и понятное, неожиданно сбило остатки боевого настроя и до кучи отозвалось тупой болью где-то внутри. — Мамку мою не трогай, перхоть. Не дорос еще, лошара, со взрослыми людьми родителей поминать в беседе. Думаешь, раз собрал шайку тупых отмороженных дебилов, которых мамы в детстве недолюбили, а папы перелюбили, так теперь можно к прохожим с невежливыми вопросами подрывать? А если в ответку прилетит? Не ожидали, а? Чё вылупились, обезьянки неприрученные! Извиняйте, бананов нет, не завезли! Пшли нахер отсюда!
С каждым новым обидным словом лицу африканской национальности становилось все хуже, равно как и упомянутым в оскорблениях товарищам. Невзирая на то, что часть ругательств была не очень понятна ввиду прямого перевода с витиеватого русского языка, а часть вообще и на ругательства не очень была похожа, к концу монолога вся группа корчилась на асфальте в спазмах, будто только что съела тележку просроченных хотдогов вместе с продавцом.
— И это я еще не матерился, утырки, — сплюнул русский, доставая из мятой пачки сигаретку и направляясь куда-то в закат. Оброненное слово отозвалось дружным стоном.

***

Закусочная "Березка", вывеску которого украшало натуральное березовое полено, к которому очень охочей до творчества, но не очень мастерской рукой было пририсовано остальное дерево, была однозначно центральным по значимости, и почти центральным по расположению, местом в квартале русской диаспоры. Владелец закусочной, Иван Борисович, считался неофициальным лидером эмигрантов, и его заведение представляло собой нечто вроде мэрии или ратуши. За исключением того, что в административном здании обычно бухать нельзя, по крайней мере, в открытую. Сегодня в закусочной было спецобслуживание, что собственно означало только то, что за банкет платил кто-то один, и в данном случае этим одним был сам Иван Борисович. Банкет, впрочем, находился уже в той стадии, когда его основная причина становилась достаточно туманной, чтобы перестать отличать день рождения от поминок.
Царящий в зале гул, фоном для которого были звуки шансона, отдаленно напоминающие музыку, до дальнего угла зала долетал с трудом, позволяя Николаю, Дмитрию и еще нескольким молодым людям спортивного телосложения, которых Николая поголовно называл "Толянами", вести светские беседы.
— ...и, короче, он такой грит: "В пятницу все будет!" А я грю: "Слышь, братюнь, сегодня пятница!", и волыну достаю. Он смотрит на волыну, на календарь, на меня, потом опять на волыну, и такой "И впрямь пятница уже... как время-то летит!", а сам быстро-быстро кассу выворачивает!
Рассказ Дмитрия был встречен одобрительным гоготом Толянов. Николай тем временем с неопределенной ухмылкой осматривал зал, но казалось, что смотрит он куда-то намного дальше, чем окружающие интерьеры "Березки". Дмитрий, разлив по рюмкам водку, ткнул товарища в плечо, привлекая внимание:
— Слышь, Колян, чё такой невеселый? Последнюю ж банду нигерскую отстроил сегодня, из тех что наглели! Борисыч тебе и так в пояс кланяется, а после этого вообще — гля какую поляну накрыл! Отдохнем как люди пару деньков, а то с приезда все работаем и работаем! А потом и домой можно махнуть, правильно я говорю?
Николай машинально покивал головой, опрокинул в себя рюмку водки, хрустнул малосольным огурцом и взглянул на Димона.
— Не едем мы домой, Димон.
— Чё?..
— Через плечо, Димыч! Водки выпей, выдохни, и слушай. Я тут, пока мы негров гоняли, послушал о чем люди говорят. Нью-Рэйвенвуд — особенное место. А нам уже давно нужна территориальная экспансия...
— Экс...чё?
— Забей. Расширяться нам надо. Заводы, банки, пароходы — это все хорошо, но если застрять на месте, загнемся. Поэтому будем работать здесь. Начнем, как обычно, с малого — гопстопы, крышевание, контрабанда, все как обычно... Заодно и с местными познакомимся. Ну ептыть, первый раз что ли?
— Ну... Это да, не первый, но... чё, вот так сразу?
— Неизбежность процесса обуславливается пассионарностью вовлеченных субъектов, а излишнее ожидание приведет к стагнации.
— Чё?!
— Нечего кота за яйца тянуть, говорю.

Николас улыбнулся и коротко поклонился ведьме, надеясь, что скрежет его зубов не слишком слышен. Светлана, или Стелла, или Лейла, черти ее забери, только что в очень милой женской манере расписалась перед гостями в полном военном бессилии их дома. Какая, мать ее, прелесть...
— Здравствуй, Стелла. Да, все нормально, — с трудом удержавшись от того, чтобы наградить конюшую гневным взглядом, он выдавил вымученную улыбку в ответ, и повернулся к Хелене. — Приветствую вас, мать Оттойя. Я не мастер, но и непрофессиональному взгляду понятно, что карета ваша призвана лишь оттенять ее прекрасных пассажирок.
Николас чувствовал, что вся эта светская лесть начинает приходиться ему по вкусу.
— Мы с вашим... Джеком собирались выпить вина. Не желаете ли присоединиться, дамы? — чуть запнувшись на том, кем действительно является кучер, Николас решил обойти этот вопрос вообще, назвав того по имени. Посмотрев на Джека, он больше ничего не сказал, молча предоставляя "кучеру" право распорядиться находкой Николаса по своему усмотрению.

— Какой истории? — спросила Мадж, заканчивая с небом. — А других рисунков у меня много. Сейчас покажу!
Она аккуратно поставила кисточку в стакан с водой, ловко спрыгнула с табурета назад и выскочила из кухни, оставляя Арли наедине с недобро лязгающей стиральной машинкой и незаконченной картиной. К счастью, отсутствовала она меньше минуты, и вернулась с потрепанным альбомом, от которого, по сути, осталась только картонная обложка, удерживающая целый ворох листов для рисования различной степени измятости и разрисованности. Мадж отодвинула картину в сторону и принялась выкладывать свои творения.
— Это я солнце рисовала, а это лес ночью, а вот птица, она у нас за окном на ветке сидела целых минут пять, но я все равно не успела, пришлось по памяти дорисовывать, а это Эшли, он здесь спит, и у меня плохо получилось, но маме очень понравилось, а это...
Рисунки сменяли один другой, разлетаясь цветастым веером по обширной поверхности обеденного стола. Это были обычные рисунки пятилетней девочки, хотя и среди них проскакивали признаки неблагополучности — потерянная кукла, тёмный подвал, ребенок с разбитой тарелкой в руках. Сложно было сказать, имели ли какие-либо из этих картин такое же значение, что и горящая церковь. Например, темный лес легко мог быть тем самым лесом, а потерянная кукла символизировать самого Ронни. Лишь одна картина, которая обнаружилась в ворохе листов, вызывала вполне определенные эмоции.
— Это я у Томми из учебника срисовывала, — сказала Мадж, демонстрируя цветастую картину, над которой довлело закатное небо. За буйством красок, в которых угадывалась осень, можно было едва угадать очертания домов и деревьев, и эта картина ничем не отличалась бы от всех прочих, если бы Арли не видела ее вживую. Именно так выглядел Старый Рэдстон, когда они увидели его впервые с вершины холма.

— Что ж, Джек, — Николас оценил маневр оппонента и отточенность его движений. — Придется мне положиться на твое слово. А пока твои госпожи щебечут с моими, предлагаю тебе выпить вина. Кстати, я Николас из дома Маре, и, как ты наверняка заметил, мне плевать на правила этикета и разницу наших положений.
Приглашающе махнув в сторону дома, Николас проследил взглядом за тем, куда Джек положит золоченую коробочку: под седло в карете, или же в карман. Сам он планировал занять один из многочисленных небольших "кабинетов", которые приметил во время своей прогулки по дому — уютное место для светских бесед и выпивки. А Джек, со всеми его манерами, выглядел достаточно светским собеседником.

— Ооо... — многозначительно протянул Тэдди, с видом знатока понимающе кивнув головой. Это "ооо" становилось с каждой секундой еще многозначительнее, потому что после этого Тэдди замолчал, сосредоточенно отмеряя ложками заварку и раскладывая ее по чашкам. Было видно, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не сказать что-то, или же пытаясь сформулировать слова как можно более обтекаемо. Впрочем, многозначительное молчание, сгустившись до предела "можно вешать топор", неожиданно разрешилось, когда Тэдди наконец выпалил разрывающий его изнутри вопрос:
— Вы его девушка, да?

— Не знаю, — отвлеченно ответила Мадж на вопрос, продолжая возить кисточкой по холсту. Ее движения были сосредоточенными и уверенными, и рядом с холстом почти не было пятен краски, мазков мимо бумаги и прочего бардака, что весьма отличало процесс рисования от других пятилетних детей, которых Арли могла видеть. Буйство красок на холсте в значительной степени преобладало красным и оранжевым, и напоминало эффектное полотно абстракционистов. Наверняка какой-нибудь любитель искусства мог бы с удовольствием приобрести этот шедевр детского творчества, если бы картина каким-нибудь образом попала на выставку современного искусства.
— А на что похоже? — вдруг спросила Мадж, посмотрев на Арли очень взрослым взглядом. Развернув свой холст, она слегка придвинула его к девушке, позволяя разглядеть получше.
И в этот момент Арли могла понять, что все это время смотрела на рисунок вверх ногами. Потому что на картинке пятилетней девочки, которой по возрасту было положено рисовать простые домики, зеленую травку с солнышком и аккуратными облачками, а также вездесущее "палка-палка-огуречик-вот-и-вышел-человечек"... да, на картинке маленькой Мадж была изображена церковь.
Не слишком большое, чуть кривобокое здание наверняка было церковью в маленьком провинциальном городке, ведь только на крыше церквей располагается крест. И эта церковь горела. Багровые языки пламени вырывались из дверей и окон, целиком охватывали крышу, до поры щадя крест, и оранжевые отблески этого огня ложились на окружающие деревья и пожелтевшую осеннюю траву.
Наверное не стоило задаваться вопросом, почему маленькая девочка рисует пожар — семья МакНевиллов не слыла самой благополучной в городе.
Но конкретно этот пожар был знаком Арли.
Возможно, даже слишком.

'Стеклянный' Патрик усвоил урок, который ему преподало мироздание в Роупсвилле. Тяжелый урок, ценой за который стала дыра в плече, пусть и зажившая быстро, но до сих пор напоминавшая о себе, стоило только по привычке облокотиться на эту руку. Еще дороже обошлось ухо — пусть Патрик и смирился с испорченным "фасадом", но теперь ему приходилось привыкать к изменившемуся восприятию окружающих шумов.
И он сдержал обещание, данное себе. Поезд, деньги на который столь любезно — в конце-то концов! — предоставил ему священник, увез его подальше от прошлого. По крайней мере, так Патрику казалось, когда он сошел на станции, чувствуя себя другим человеком. И тут же направился на поиски работы, а не бара, как делал раньше, несмотря на ноющую боль в наскоро перевязанном плече и дергающую боль в оторванном ухе. Более того, заработав почти целый доллар на разгрузке телеги, груженой каким-то барахлом (хотя Патрика и преследовала мысль о том, что пара господ, которым он помогал разгружать телегу, не являлись собственниками багажа), он не направился прямиком в бар, а пошел в церковь, где в чаше для пожертвований оставил половину своей выручки.
Сидя в тишине молельного зала, он осторожно впускал в себя годами гонимую мысль о том, во что же он превратил собственную жизнь. Нет, раскаяние не нахлынуло на него непреодолимой волной — все же, в свое время это был достаточно осознанный выбор, альтернативой которому была лишь пуля в лоб. Но сейчас... сейчас пришло время выбираться из грязи.
Оставшиеся деньги Патрик потратил на доктора, который обработал его раны. Следующая подработка, найденная в тот же день, позволила ему провести ночь на нормальной постели, а не под забором. Через неделю Патрик прикупил себе новый пиджак взамен простреленного падре, и получил стабильную работу посыльного при магазине скобяных товаров — клона того, который он раздумывал навестить в Роупсвилле — за баснословную зарплату в 8 долларов в неделю. Жизнь начинала налаживаться...
...и закончила в день получки. Воздержание от выпивки, чуть не вылившееся в delirium tremens — термин, с которым Патрик был знаком не понаслышке — вылилось в срыв, как только в кармане Патрика зазвенела честно заработанная монета. Стаканчик виски казался отличной наградой за тяжелую трудовую неделю, и был бы ей, если бы был только один... Но, как уже упоминалось ранее, иногда Патрик просто не мог остановиться.
На пароходе "Леди Бейн" Патрик очутился случайно — он рассчитывал просто поднести багаж старой леди, получить свои десять центов и вернуться в бар, однако судьба распорядилась иначе. Похмелье, мучавшее Патрика, вылилось в нелестный ответ на, в общем-то, отчасти обоснованную просьбу чернокожего парня, а дальше случилось примерно то же самое, что и в Роупсвилле.
Увидев, что после обмена "любезностями" черномазый схватился за ствол, Патрик похолодел. В прошлый раз Провидение недвусмысленно намекнуло ему о том, что путь, которым он шел последние годы, ведет куда-то не туда. Сейчас Патрик не особо надеялся на второй шанс. И что было намного хуже — после перестрелки в Роупсвилле Патрик каждое утро проверял боезапас в своем револьвере, чтобы быть уверенным в отсутствии досадных осечек, но этим промозглым дождливым утром ему было не до того...

Вдох.
Воздух сладкий, как мед... но теперь он с привкусом крови.
Догнали, врубились, разбросали как кукол тряпичных. Шинта бабу с луком увидал — только тетива тренькнула. Крутнулся волчком, подпрыгнув на бегу, обнял, руку с ножом перед собой держа и глядя, как лезвие с глухим стуком врезает одежды под левой грудью, находя сердце. Обхватил крепче, к себе прижимая и вглядываясь в затуманивающиеся глаза.
Некрасивая, с грязным лицом, с волосами немытыми, со страхом неотвратимой смерти во взгляде. Невыразимо прекрасная в свой последний миг.
Впился губами в губы, дождавшись, когда прочертится на них кровавая дорожка, побежит тонкой каплей по бледной щеке. Вкусил вытекающую жизнь, облизнулся, чувствуя, как хрустит грязь на зубах вперемешку с алой влагой.
На снег уложил бережно — прощай, милая.
Поднялся, оглядываясь, и приглушая ледяное пламя, плещущееся в глазах. Девице, удравшей за кусты, вслед посмотрел со значением, нож окровавленный подбросил в руке, будто следом хотел метнуть. Пожал плечами, клинок вытер, спрятал.
— Герн, Фрит! Живым возьмите, — бросил молодым, бегущих за молодым, вдогонку, и к старику пошел.
Помолчал, слушая разговор старца и Эмина. От хлопка Тромовой тяжелой ладони покачнулся, углубившись подошвами сапог в утоптанный снег на пару пальцев, осклабился.
— Погоди, брат. Расход не доход, посчитать надо сначала, — ответил непонятно. Присел, оказавшись с коленопреклонным стариком на одном уровне, глазами встретился.
— Зря, дед. Сам же понимаешь теперь, что зря? Империи строятся и рушатся, короли и лорды мрут в своих пуховых перинах, перепачканных дерьмом и кровью, и сегодня тебе еще есть кому кланяться, а завтра раз — и нету. А Север, он... ну, сам понимаешь, да?
Сказал с какой-то легкой грустью, не ожидая ответа на свои философские вопросы. Вздохнул, улыбнулся.
— Но тебе повезло, я тебя не убью. Это, конечно, не значит, что ты выживешь... — замолчал, прислушался к женскому крику и детскому плачу оттуда, куда Гуннар ушел. — Но от того, что ты мне скажешь, будет зависеть, убью ли я кого-нибудь еще. И как убью. Смерть разная бывает, сам понимаешь.

— У меня мобилки нет, — сообщил Томми как нечто, само собой разумеющееся. — Ничего, в школе пересечемся, а Дин знает мой домашний.
Когда рука Руби легла ему на локоть, он засуетился, чувствуя неловкость и за выкуренные сигареты, и за то, что ему поплохело, и за охренительные истории, которые вывалил на ни в чем неповинную девушку.
— Да-да, конечно. Извини, если напряги устроили тебе... Я уже в норме, спасибо.
В доказательство своих слов Томми встал, и у него это даже получилось достаточно твердо. Впрочем, он чувствовал себя все еще недостаточно хорошо, чтобы вызваться помочь в уборке, и при этом не разгрохать тарелку с сэндвичами или не расплескать остатки кофе. К тому же, у него пылали кончики ушей, и он надеялся, что это не слишком заметно за его неряшливыми волосами. Ведь, кроме неловкости, прикосновение Руби вызвало и другие эмоции...

Ухо, его любимое правое ухо... В молодости в нем болталась толстая золотая серьга, которую впоследствии пришлось вынуть, чтобы не шокировать бизнес-партнеров... То самое ухо, которое так любила целовать Дороти...
Все рано или поздно превращается в пыль, и теперь вместе с ворохом воспоминаний его ухо — ну, по крайней мере, немалая его часть — валялось в дорожной пыли. Боль от раны была не столь сильна, как шок — Патрик, несмотря на обилие прожитых годов, часть из которых вряд ли можно было назвать безопасными, никогда раньше не терял частей тела. Пара выбитых зубов не в счет, их по крайней мере не видно, пока в зеркало не глянешься.
Но ухо — оно ж вот! Было. А теперь его нету, и только в голове звенит, будто обухом ударили. И прикрывать чем-то придется. Шляпу набекрень носить, или волосами как-то... Кошмар. И так видок был не самый свежий, а теперь вообще.
А вот у падре-то патроны закончились! Патрик слышал шесть выстрелов, хотя два последних звучали весьма мутно из-за звона в голове. Но тем не менее, теперь в барабане Маккоя было пусто, а у Патрика еще целый патрон. Но падре при этом прикрывался прохожим, и вообще был божьим человеком, убивать которого было не очень прилично для такого хорошего парня, как Патрик. Впрочем, с другой стороны, падре сам нарывался, и ранил не то чтобы слишком уж праведного, но уж точно не закостенелого грешника...
— Сукин вы сын, святой отец, — в сердцах сплюнул Патрик под ноги, и пошел восвояси.
Это было правильное решение. В конце концов, святой же человек, да и все под Богом ходим, надо будет в церковь зайти и свечку поставить, что живой из такой передряги выбрался. Сэкономить на стаканчике, и поставить. Дороти-то всегда в церковь ходила, вся такая набожная на людях была... А стоило только ночи спуститься или с посторонних глаз уйти, превращалась прямо в кошку дикую — необузданную и страстную! Укусов и царапин-то сколько было, ээх... и правому уху доставалось больше прочих...
На этом воспоминании из глаза Патрика выдавилась сухая слеза обиды. Резко развернувшись на каблуках, он поднял револьвер и выстрелил. Не из мести или чувства справедливости — просто прежний Патрик, который еще не был 'Стеклянным', не мог поступить иначе.

Коридор в доме МакНевиллов представлял собой небольшое пространство метра четыре в длину и полтора в ширину, казавшийся еще уже из-за втиснутой в него мебели. Большой добротный дубовый шкаф для одежды со слегка перекошенными дверцами и следами долгих прожитых лет на темной лакированной поверхности соседствовал у входа с погрызенной временем тумбочкой, похожей на галошницу и застеленной аккуратной салфеткой. Поверхность тумбочки, по всей видимости, предназначалась для ключей и сумок, но в данный момент удерживала на себе склад предметов различной степени надобности: россыпь ключей, зажигалок, чеков и визиток вперемешку с заколками-невидимками, бумажник, маленькая косметичка, маникюрный набор, десяток женских расчесок с преобладающими тремя цветами длинных волос на щетине, пара шлепанец, карманное зеркальце со сколотым углом и целый ворох металлических деталей, похожих то ли на головки для ключей, то ли на фитинги для водопроводных труб. Над тумбочкой висело очень старое и очень красивое зеркало почти в полный рост в массивной дубовой раме, вполне подходящее под прилагательное "роскошное". Поверхность зеркала была вычищена так, что грань между реальностью и отражением терялась из восприятия. Дальше по коридору стоял еще один шкаф поменьше и поновее, из-за приоткрытой двери которого выглядывал хвост поливочного шланга. На полу в коридоре лежал истоптанный ковер неопределенного цвета, поверхность которого была завалена обувью всех размеров и фасонов. Среди обувного хаоса было проделано несколько дорожек, ведущих к дверям: из-за открытой двери слева доносился лязг стиральной машины, прямо по коридору из щели в двери виднелись меняющиеся цветные сполохи, сопровождаемые бормотанием телевизора, а справа из-за какой-то из двух закрытых дверей доносился младенческий писк и угуканье.
Как только Арли перешагнула порог, Тэдди протиснулся мимо нее и захлопнул дверь. Гавканье Боба и — согласно обоснованным сомнениям Тэда — дедушки, заметно стихло. Брэдли, поймав ответную улыбку Арли, засмущался, и не опуская пальца с "козявкой", удрал в комнату с телевизором. Тэдди, галантно предложив девушке пару растоптанных тапочек, свернул в открытую дверь налево, за которой обнаружилась достаточно просторная, но плотно заставленная мебелью кухня, в которой и погромыхивала стиральная машина.
Обеденный стол был оккупирован армией кистей и красок, дислоцированной на обширном поле ватмана, и возглавляемой пятилетней художницей с длинными темными волосами, собранными в хвост. Девочка, не поднимая взгляда от творчества, обронила нейтрально-вежливое "здрасьте", а Тэдди принялся орудовать в шкафчиках, доставая пару больших потрепанных чашек, прозрачный пакет с безымянной заваркой черного чая и жестяную банку с надписью "Чили".
— Это на самом деле сахар, — пояснил он надпись на банке, и кивнул на девочку. — А это Мадж. А вас как зовут? И где ваш опросный лист?

— Дьявол! — выругался Патрик, когда револьвер в его руках бессильно пшикнул вместо выстрела. Сам Патрик вряд ли смог бы определенно сказать, была ли это обычная брань, или же он пытался призвать на помощь какие-то потусторонние силы в противовес тем, которые, похоже, помогали его оппоненту. Взведя курок, он снова прицелился в падре.

"Рок-н-ролл на коммуникациях"* был расхожим выражением среди хряков, оттянувших хотя бы один подъем** во Вьетнаме. Сам Сэмми смутно осознавал его значение, но вот суперхряк, поселившийся в нем, четко знал, что собирается делать. Поддержка Тома была как нельзя кстати, и пламя в единственном глазу Саманты вспыхнуло боевым безумием.
Джунгли приняли их обоих в свои объятья, и окружающая тишина приглушила яростный огонь суперхряка, оставаясь тлеть ровной искрой веселой ненависти к гукам. Он пробирался вперед с жаждой встретить противника лицом к лицу, чтобы вгрызться в него зубами и ощутить вкус вражеской крови. Сэм мог только с благоговейным ужасом следовать тенью в подсознании бога войны, в которого он превращался.
Том замер, и Саманта, периферийным зрением засекая отсутствие движения товарища, тоже замер, исследуя джунгли. Но только с его подсказки Сэм смог обнаружить лаз, тщательно замаскированный листвой и мхом. По всей видимости, наблюдательность Саманты изрядно пострадала, после того как тот лишился одного глаза.
Кровожадно ухмыльнувшись, суперхряк насрал на все инструкции и достал нож. Зажав его в зубах, Сэмми закинул винтовку на плечо и принялся медленно и аккуратно разгребать лаз.
— Пжикжой, — не выпуская ножа, шепнул он товарищу, намереваясь полезть внутрь. Тот факт, что он не был "туннельной крысой", и более того, ни разу не подходил под нее габаритами, в отличие от того же Тома, ничуть не мешал ему рваться вперед.

Эта ночь должна была быть другой...
Но я слишком люблю импровизации, чтобы сожалеть о несбывшихся сценариях.
Эта ночь могла бы быть другой, но она такая, какая есть, и в этом своем воплощении — эта ночь прекрасна.
Стена огня, многометровый костер из разбитой фуры, ставший фоном для нашей сцены — великолепен. Да, я больше не считаю эту сцену только своей, зеленоглазый убийца заявил на нее свои права, ворвавшись в нее на своем хищном черном байке. Только самоубийца выбрался бы в такую метель на федеральную трассу на мотоцикле — или тот, кому плевать на смерть.
Черный пистолет с глушителем в руках убийцы — шедеврален в своей лаконичности. Он выплюнул целый рой смертоносных ос, от которого я, при всех своих талантах, не смог уклониться окончательно. Одна из них укусила меня в плечо, и я улыбаюсь, падая на снег. Кровь будет хорошо смотреться на белом, а боль придаст контрастности моим дальнейшим действиям.
Черный непрозрачный шлем, скрывающий лицо моего визави — идеален. У смерти не должно быть лица, хоть я и ощущаю легкую гложущую тоску по сапфировому блеску. Но осознание того, что внутри черной коробки бьется все то же голубое пламя, греет мне душу.
И даже Ди, обреченно взирающая на своего убийцу, взмывшего над ней словно карающий черный ангел — прекрасна в своей беспомощности.
Если бы я мог, я бы поаплодировал убийце.

Но я не могу, поскольку беспомощное состояние Ди в данное мгновение влечет только один финал сцены. И он идет в разрез с моими планами.
Что ж, сюрпризы, которые я приготовил в декорациях, останутся пока невостребованными. Впрочем, в импровизации есть свои плюсы, ведь способ, которым я могу остановить убийцу, тот привез с собой. Ведь мтоцикл — достаточно большая цель, чтобы я не промахнулся на таком расстоянии из дробовика. И мне не нужны тонкие расчеты скорости и вектора движения цели, угла атаки, дульной энергии оружия, поражающей способности заряда и прочности бензобака мотоцикла.
Мне достаточно тонкого художественного мазка — направить ствол и нажать на спусковой крючок.

Преподобный тоже сверкнул оружием, что тут же вывело конфликт на новый уровень. Патрик мысленно чертыхнулся: попросил мелочи, называется! Чего стоило проявить, блин, смирение?.. Задумавшись об этом, он смотрел в глаза падре, пока тот толкал свою проповедь, и вдруг вместо угрызений совести и стыда совершенно неожиданно понял, что его все это до чертиков забавляет.
— Падре, у вас рот не сводит одно и то же шпарить год за годом? — насмешка над святым отцом вышла весьма скользкой, поскольку затрагивала Священное Писание в целом, а Патрик, несмотря на не самую праведную жизнь, был все же хоть чуточку, но верующим. Однако, как и в случае с необдуманной демонстрацией револьвера, остановиться Стеклянный уже не мог. Прямо как с выпивкой, и этот факт развеселил его еще больше.
Треклятое солнце слепило глаза, отчего фигура падре плыла в дрожащем над землей воздухе. Патрик моргнул слезящимися глазами и шагнул чуть в сторону, к теньку, который давала поленница.

Роупсвилл. Вот уж точно, выдавать бы веревку и мыльце каждому приезжему, чтоб с тоски не помирали. Это ж надо, станция, и без хоть самого захудалого бара! Черт, да хоть бы лоточник, у которого найдется стаканчик. Так нет же.
Сухость во рту претендовала на звание новой пустыни штата Невада. Патрик с невыразимой тоской взглянул на голубя, с наслаждением высасывающего капельки влаги из грязного отпечатка копыта. Что ж, еще денек, и Патрик сам не побрезгует отсутствием стакана, за родство с которым и получил свое прозвище. Хотя, конечно, здесь своя история, которую он с удовольствием рассказал бы любому засранцу, что расщедрится на глоток, если бы в этой дыре нашелся подходящий засранец и хоть капля спиртного!
'Стеклянный' Патрик не был злым человеком. Но долгосрочное отсутствие живительной влаги, и длительное пребывание в столь тоскливом месте, как Роупсвилл, вселит беса в кого угодно, верно? При том, что возможности убраться отсюда не было решительно никакой — деньги в карманах Патрика уже давно не задерживались надолго, поэтому билет на прибывающий поезд следовало добыть, не имея их. Магазин скобяных товаров выглядел в этом плане все более привлекательно, и Патрик уже было совсем решился зайти туда, чтобы решить вопрос с наличностью пламенной речью, подкрепленной пистолетом на поясе, как вдруг Провидение ниспослало ему знак.
Наверняка это было Провидение, ведь в качестве знака по другую сторону железнодорожной насыпи явился человек с крестом. Прищурившись, поскольку солнце било ему в глаза, Патрик узнал в человеке преподобного Уильяма Маккоя, и это был куда более верный знак от Провидения. Человек с крестом, по слухам, не приемлющий спиртное — при том, что сам Иисус воду в вино превращал! — был просто обязан поделиться с Патриком наличностью, чтобы хоть как-то оправдать свое недостойное поведение в глазах Господа.
Нет, конечно же, Патрик не собирался грабить преподобного, что вы! Просто он собирался вежливо попросить у него денег, как бы невзначай положив руку на рукоять своего армейского кольта. Обычно это действовало.
— Эй, преподобный!.. — громогласно начал было свою пламенную речь Стеклянный Патрик, и тут же сбился на хриплый кашель. Справившись с последствиями вселенской засухи во рту, он вытер бороду тыльной стороной ладони и продолжил:
— Послушайте, падре! Не найдется ли у вас пары четвертаков для прихожанина? На билетик не хватает.
Патрик приподнял край своего потрепанного пиджака, демонстрируя оружие, и посмотрел в глаза святому отцу. И только после этого он вспомнил вторую часть слухов про местного Падре, которые гласили, что преподобный стреляет как дьявол. Несмотря на то, что Патрик и вовсе не собирался стреляться, правильность выбранного подхода к преподобному с такими талантами теперь резко ставилась под сомнение.
Впрочем, сдавать назад было уже поздно — честь не позволяла.

Приклад ткнулся в плечо милым соседским восьмидесятикилограммовым сенбернаром по кличке Отдача. То ли Его Величество Морфий, несмотря на опасения Тома, не до конца отпустил Саманту, то ли у последнего чересчур разыгралось воображение, но Сэм отчетливо увидел, как пуля, выплюнутая из ствола в его руках, несется вперед, расталкивая густой и неподатливый воздух перед собой. Медленно и долго, целую вечность, кусочек свинца несся вперед, чтобы в завершении своего бесконечного пути...
...бесполезно впечататься в дерево, едва всколыхнув ветром солому на шляпе узкоглазой девахи. Над ухом громыхнула М40, но два глаза Тома помогали ему не больше, чем один, который остался у Саманты — пуля разорвала зелень над плечом ВиСи. Та не обратила внимания на ответный огонь, отправив еще одну пулю куда-то за спины солдат, оставшихся прикрывать своих.
— Во дает, сучка. Заговоренная что ли? А ну-ка, левый глаз, от борта... — Саманта недобро ухмыльнулся, прицеливаясь.

Присел Шинта обратно, слушая. С жадностью вглядывался в иссеченные старостью, недоеданием и беспощадным холодом губы старика, похожие на кору столетнего дуба, как шевелятся те, выталкивая слово за словом, выстраивая их в единый рассказ — сбивчивый, но искренний.
— Север грядет, — эхом повторил, когда старик закончил, продолжая вглядываться тому в рот. — Всё не зря.
Улыбнулся мыслям своим, сбрасывая пелену жадного внимания, которая, казалось, поглотила его целиком во время рассказа. Оглянулся на ватагу.
— Слыхали, а? Север грядет! — воскликнул с детским восторгом, и снова на старика посмотрел. — Хороший рассказ, Свен. Слышишь, я называю тебя по имени, это важно! Смотри на меня.
Тронул деда за подбородок, мягко, но настойчиво заставляя того смотреть себе в глаза, и заговорил так же мягко и настойчиво, разъедая жгучим уксусом вопросов смиренность старика. И с каждым словом в глазах Шинты мелькало нечто — будто некто очень старый, старше гор, лесов и снега, лениво приоткрыл глаз, чтобы взглянуть на наскучившее ныне, но занимавшее его когда-то действо.
— Ты ведь помнишь, да? Помнишь их имена? Тех, кто являет собой дыхание Севера, славные имена Гота и Уталла, которые олицетворяют силу, мощь и доблесть сынов холодных заснеженных равнин, которые примут в свои объятья любого, кто погиб в бою с честью? А может быть, ты помнишь и еще более старые имена? Например, имя Ньярры, забытой ныне хранительницы лунного света, нераскрытых секретов и утерянных тайн, защищающей души тех, кто лишил себя жизни сам? А может, ты помнишь больше? Может, ты помнишь Старую Кровь, кровь богов и великанов, что бродили некогда среди людей? Может, ты узнаешь звуки Ее голоса, и желаешь стать Ее частью?
Кивнул на Гарма, выковыривающего из зубов остатки своей жуткой трапезы. Поднялся на ноги, едва заметно качнувшись под налетевшим вдруг порывом ветра, махнул Герну, взял протянутый им рукоятью вперед меч двумя пальцами, аккуратно уронил острием вниз в снег перед стариком.
— Я даю тебе выбор, Свен. Возьми меч и сразись с молодым в последний раз, отправляясь в иной мир с оружием в руке. А хочешь — упади на острие, оставляя честь лишить себя жизни самому себе. А хочешь, накорми собой нашего прожорливого друга, чтобы продолжиться в его чреве и стать его частью. А хочешь, склони голову под топор, показывая Старым Богам свой морщинистый язык — пусть захлебнутся от презрения! Выбери свою смерть, Свен. Такого и боги не каждому предлагают.

— А я тебе скажу, почему мы ничего не делали раньше. Сейчас история не так на слуху, не режет... глаза, что ли. Короче, еще каких три месяца назад если бы я кому-нибудь об этом растрепал, и кто-нибудь стукнул школьному психологу, то сидел бы я либо дома на антидепрессантах, либо в клинике в мягкой палате и плотной рубашке. На самом деле я и сейчас не исключаю такого развития событий, но теперь по крайней мере никто сразу не подумает про посттравматический шок и прочее дерьмо. Да и знаешь, когда такое происходит, не сразу получается собрать мозги в кучку. Так что, могу сказать — ты молодцом в этом плане. Здорово по пунктам все раскладываешь.
Закончив спич, в который получилось ввернуть завуалированный комплимент, Томми пафосно выпустил клуб дыма... и почувствовал, как в голове помутнело. Хорошо, что он сидел, иначе бы сейчас срочно пришлось знакомиться с землей поближе. Мир перед глазами закружился, будто он сидел в десантном вертолете "Чинук", в который прилетел снаряд из русского ПЗРК. По крайней мере, именно так об этом рассказывал дедушка Грант, когда на него нападали приступы охренительных историй про Вьетнам.
По счастью, муть в голове не перебежала в желудок, как это иногда бывало. Следом за этим Томми исторг бы из себя бутербродно-кофейный фонтан, что вряд ли прибавило бы ему авторитета в компании новых знакомых.
— Это... надо чтобы кто-нибудь занялся этим... без лишней шумихи... из меня оратор не очень... — речь Томми замедлилась, а взгляд затуманился, но в остальном он держался молодцом.

Получив в спину стопкой карт, МакНевилл замер, словно вместо плотного картона карты были вытесаны из гранита. Медленно развернувшись, он смотрел на девушку, которая кричала ему в лицо вещи, настолько очевидные, и от этого настолько обидные, что от них хотелось плакать. Тяжело дыша, он открывал рот, пытаясь выдавить хоть слово, но каждый раз ему не хватало дыхания.
— Да ты... сама... я... какого...
Марк, который очень вовремя выступил со своим "остыньте, чуваки", сбил накал страстей, взбушевавшихся в Томми, и заставил взглянуть на ситуацию хоть немного "снаружи". Переводя дыхание, Томми хмуро глядел на Осборнов, выстраивая в голове защитно-обвинительную речь, и в этот самый момент до него вдруг дошло. Причина возмущения Руби была столь же очевидной, как и все те вещи, которые она выкрикивала ему в лицо. Томми тем более понимал ее, потому что буквально минуту назад сжимал кулаки в досаде по той же самой причине.
Они просто друг друга не поняли.
Сейчас за этим карточным столом, за которым разыгралась партия покруче покерной, остро не хватало Ронни с его идиотскими, но добрыми шутками, которые так здорово помогали сгладить ситуацию. Сейчас Томми просто не мог шумно выдохнуть и сесть обратно, тем самым давая понять, что инцидент исчерпан, и можно наконец заняться чем-то полезным.
В то же время продолжить начатое и просто уйти он теперь тоже не мог. Чуть ли не с мольбой во взгляде он посмотрел на Дина.
"Давай же, Монтана! Ляпни что-нибудь!"

Я не сразу понял, в какой момент я допустил ошибку.
Было ли ошибочным решение оставить беднягу водителя догорать в фуре? Джон Сабик, патрульный, холост, пытался кричать во мне о недопустимости такого бездействия, но я не слушал его. Это ведь лишь образ, один из тысячи, который развеется в прах, стоит мне снять маску... или нет?
Было ли ошибкой полагаться на собственное чутье, внезапно проснувшееся во мне, и указывающее на приближение моего оппонента? Мнительность и паранойя имеют те же корни, что и подобное предчувствие, и все же оно в конце концов не обмануло меня... или же наоборот, ввело в заблуждение?
А может, я совершил ошибку гораздо раньше? Еще тогда, тысячи секунд назад, в кафе "У Молли"?

Глядя на водителя черной акулы со значком «BMW» на капоте, я чувствую досаду, разочарование, и ледяное — куда холоднее окружающей стужи — чувство допущенной фатальной ошибки. Его глаза, в которые я вглядываюсь с жадностью бедуина, узревшего проблеск воды на горизонте, в отличие даже от призрачного миража — не блестят. Не отливают сапфировой драгоценностью.
Только благодаря Джону я не вскидываю дробовик, чтобы всадить заряд дроби между его пустых глаз.

А может, ошибки не было?
Ведь восторг вновь переполняет меня, в мгновение ока смывая чувство досады и разочарования, лишь только моего слуха касается новый звук.
Он здесь. По крайней мере в этом я не ошибся.

И пусть он застал меня отчасти врасплох, пусть явился с неожиданной стороны, пусть оказался готов к этой встрече ничуть не меньше чем я...
Все же, теперь это моя сцена.

После слов Руби Томми зажмурился. Крепко, с силой сжав кулаки, будто кто-то саданул ему под дых. Последовавшая речь Марка долетала до него поначалу приглушенно, сквозь густую вату пульса, загрохотавшего в ушах, но через какое-то время он начал слышать его отчетливо, и наконец открыл глаза. Приступ то ли ярости, то ли досады, то ли беспросветной тоски — а может, всего сразу — отступил, и окончание истории Марка он дослушал уже спокойно, покручивая кружку с кофе в руках. Слова Монтаны заставили его прищуриться, будто от зубной боли.
— Забей, Дин, — сказал Томми, глядя на Марка. — Мы не обязаны перед ним оправдываться. А ты, чувак... лучше бы ты просто сказал, что я спятил. Что мы все спятили. Знаешь, я не буду сходить с ума и приносить кого-то в жертву — насколько я знаю, Карр обошелся без этого дерьма. Но мириться с этим я тоже не буду.
Он встал из-за стола, мимоходом бросив взгляд на карты, и молча направился к двери, ведущей в дом. Расклад у Руби был действительно самым отстойным. Но только ее слова могли сейчас остановить Томми от того, чтобы забрать свой рюкзак, сесть на монструозный велик, стоящий снаружи у ограды, и укатить в закат... точнее, домой. Или куда-нибудь еще.

Она понимает тонкую нить второго смысла, вложенного в мои слова. Качает головой, сопротивляясь... чему? Воспитанию? Врожденному чувству жалости? Обычному человеческому сопереживанию? Не столь важно, потому что ее эмоции в этот момент прекрасны — чистые, искренние, неподдельные, и твердо подавленные волевым решением. Внутренняя борьба, отблески которой пляшут на лице Ди вместе с отблесками пламени, заслуживает аплодисментов, и я аплодирую — тихо, незримо, скрываясь под маской Джона.
Крик статиста на фоне сплетается с треском пламени. Второй статист все еще греет снег вокруг себя, и мне все так же нет до него дела. В какой-то момент я даже ощущаю далекий отблеск чувства ошеломления — ведь Джон Сабик, патрульный, холост, и в кошмарном сне не мог представить себе ситуацию, в которой он столь наплевательски отнесется к чужой жизни. Впрочем, Ди солидарна со мной — в этом я теперь уверен, и мне не нужно задавать ей лишних вопросов.
Она делает то, что лучше для нее.
Выживает любой ценой.
И это правильно, поскольку наш бой еще не окончен.
Начало второго раунда возвещает далекий рокот мотора. Я слышу его, мерное биение стального сердца в паре километров от нас, и этот звук едва слышно, но очень настойчиво прорывается сквозь душераздирающие крики съедаемого пламенем водителя фуры, до которого нам обоим нет больше дела. Я слышу его, и я замечаю, что Ди тоже чувствует его — участившимся пульсом, расширенными зрачками, мелкой дрожью в пальцах, обреченной мольбой в голосе.
Я не двигаюсь с места, глубоко вдыхая морозный воздух.
— Нам некуда ехать.
В отличие от Ди, в моем голосе нет обреченности. Более того, я не уверен, что хладнокровный тон Джона смог в достаточной мере скрыть... радость. Восторг. Упоение!
Потому что теперь я чувствовал зеленоглазого убийцу. Так же остро и ярко, как Джона Сабика, патрульного, холостого, как будто я сам был таким же, как он.
Возможно, все это было следствием удара об асфальт, и я просто не заметил, как приложился головой. Но мне казалось — нет, я был уверен! — что понимаю убийцу. Ощущаю его желания. Его цель.
Ведь его цель пересекалась с моей, и это роднило нас сильнее, чем братьев-близнецов. Благодаря этому родству, а возможно, благодаря каким-то безумным мыслям Джона, я понял, что мне нужно сделать.
Я шагнул вперед к Ди, но моей целью был полицейский "Форд", поэтому на девушку я не обращал больше внимания. Наверное, в моих глазах плескалось легкое безумие от переполнявшей меня радости.

Я достаточно хорошо представлял себе итог, но последовательность действий, которая должна была привести к этому, была несколько туманной, поэтому я шел к "Форду", слабо понимая, что мне от него нужно. Однако я так же знал, что до того, как черный, как ночь, автомобиль не спеша доберется до нас и исторгнет из своего нутра зловещего пассажира, у меня есть пара минут в запасе, и я собирался сполна воспользоваться ими.
На заднем сиденье лежал дробовик, который перекочевал мне на плечо. В багажнике стальной змеей свернулась шипованная лента — четыре метра острого металла, которые я бросил на снег у переднего колеса "Форда". Там же нашелся пятиметровый буксировочный трос — два стальных крюка и пятнадцать тонн предельного усилия на разрыв —, толстые жгуты высоковольтных проводов для "прикуривания", и наконец, огнетушитель.
Богатство для какого-нибудь сталкера в эпоху постапокалипсиса, все эти вещи сейчас имели ценность и для меня. Заведя мотор и открыв капот "Форда", я накинул на минусовую клемму аккумулятора "крокодил" и прицепил другой конец к шипованной ленте. Второй провод вцепился в ленту, а "крокодил" другого конца лег рядом с плюсовой клеммой.
— Ди! Подоедини вторую клемму, когда придет время. Я думаю, это будет достаточно очевидно. Возможно, надо будет размотать ленту — защелка наверху, просто срываешь ее, и лента развернется сама.
Отойдя от машины на пару шагов, я поставил у ног огнетушитель, снял с плеча дробовик и повесил вместо него свернутый мотком буксировочный трос. Проверив заряды в дробовике, я аккуратным пинком уронил огнетушитель плашмя, и сгреб ногой небольшой сугроб над ним.
Черный автомобиль приближался, прогрызая яркими фарами снежную темноту перед собой. Чем ближе был он, тем больше восторга переполняло меня, хоть я и еще раз предусмотрительно оглядел свою сцену — декорации были расставлены так, что подъезжающий автомобиль мог видеть меня, "Форд" с открытым капотом, и Ди, стоящую возле него. Фоном для нас был гигантский костер фуры.
Все остальное должно было стать сюрпризом, и ощущение того, что эту сцену пишу я сам, сломало даже хладнокровие Джона.
— Золото, Ди. Сколько золота вокруг!.. — прошептал я, растягивая губы в ухмылке.

— Да, — коротко обронил Томми, продолжая "осмотр местности" и вполне закономерно не находя ничего хоть сколь-нибудь подозрительного или необычного. Все так же колыхались под легким сквозняком занавески на окнах дома Осборнов, все так же неприступно закрытой выглядела задняя дверь, и ничто не нарушало целостность зелени, окружавшей столик в саду.
Томми, впрочем, и не ждал что-то найти. Он просто тянул время, переживая внутреннее ликование после слов Монтаны.
- "Ты... Что-то почувствовал?" - "Да, Дин! Черт побери, я впервые за долгое время почувствовал, что я не псих!"
Наконец сев на место, Томми едва сдержал рвущуюся на лицо улыбку, спрятавшись за чашкой кофе, из которой он шумно отхлебнул.
— Итак, кажется пора выложить карты на стол, — он посмотрел на разбросанные по столу карты и усмехнулся. — Не знаю, кто из нас продул, но пришло время моих охренительных историй.
Прикурив еще одну сигарету, Томми уставился куда-то поверх плеча сидевшей напротив Руби и принялся рассказывать спокойно и размеренно, будто читал заметку из газеты. Это было легко, ведь он тысячу раз прокручивал в себе эту историю — в том виде, в котором он мог ее изложить кому-то знакомому. Присутствие Дина немного облегчало задачу, ведь тот, по крайней мере, мог подтвердить ту ее часть, которая касалась полной чертовщины.
— Как вы знаете, прошлой осенью под предводительством мистера Хилла были организованы курсы выживания для учеников школы Пайнкон. Во время похода произошел прорыв дамбы, и двое ребят пропали без вести. На этом официальная версия заканчивается, и начинается то, что я сам бы назвал "дерьмо собачье", если бы услышал это от кого-нибудь другого...
Томми рассказывал не спеша и обстоятельно, тем не менее не размазываясь на художественные описания и ненужные подробности. Такой стиль помог ему обойтись без дрожания голоса, когда он рассказывал о произошедшем с Ридом, и о том, как Ронни остался где-то там, на другой стороне, о которой в свое время спел Оззи. Он рассказывал по порядку, но уже с теми знаниями о событиях, которые получил после: о значении тотема, который потревожил мистер Хилл, о необходимости убийства священника, в котором он сыграл решающую роль, и о том, как ритуал Карра, в котором принимал участие Монтана, помог вытащить их оттуда... почти всех.
— ...и теперь я постоянно думаю только о том, как вытащить Рона. Эти мысли занимают меня настолько, что я иногда перестаю видеть, куда еду, — Томми невольно бросил взгляд на свои саднящие ладони. — То, что сейчас произошло, этот ветер и смешанные карты... короче я думаю, что это какой-то дух, о которых говорил Карр. Не знаю, как он сюда попал и что здесь делал, но это однозначно часть этой хрени, в которую мы тогда вляпались.
Томми замолчал ненадолго, и потом бросил быстрый взгляд на Марка.
— Давай, чувак, скажи что я спятил.

Налетевший из ниоткуда горячий сухой ветер заставил Томми на мгновение прикрыть глаза...

...и инстинктивно отшатнуться назад: внутри здания церкви что-то рухнуло с душераздирающим деревянным треском, и язык пламени, длинным щупальцем хлестнувший из разбитого окна, чуть было не лизнул его по лицу. Обзор загородило хмурое лицо с хлебными крошками в неряшливой бороде.
— Отвали, ну! Кому сказал!
Вилы, недвусмысленно нацеленные в живот Тому, заставили того попятиться еще дальше. Кроме треска пламени, из церкви больше не доносилось ни звука. Где-то недалеко были слышны всхлипы.
Смог ли бы Томми что-нибудь сделать для Рида, если бы успел прийти раньше, чем церковь догорела?
Томми с остекленевшим взглядом уставился в огонь, чувствуя на своих мокрых от слез щеках его горячее дыхание...

...тяжелое и затхлое, словно воздух в запертом наглухо подвале. Кто-то пришел в сад семьи Осборнов, прокрался в него вместе с горячим ветром, и сейчас хозяйничал за столом, словно трикстер, готовящий очередную проделку. Томми видел лишь едва уловимые очертания фигуры, и странным образом никак не мог сфокусировать на ней взгляд. Лишь улыбка — широкая и самодовольная ухмылка, достойная Чеширского Кота — бросалась в глаза, пока незнакомец не зашел за спину МакНевиллу, чтобы перетасовать и его карты.

А затем реальность со звуком видеомагнитофона, снятого с паузы, вернулась.
— Это... — пробормотал рядом Дин, и Томми тут же продолжил:
— ...какое-то полное дерьмо.
Даже не взглянув в свои карты, он хлопнул ими о стол мастями кверху и встал, оглядываясь и пытаясь обнаружить незнакомца, входящего в дом или скрывающегося в листве, или перемахивающего через забор. Он догадывался, что это могло показаться глупым, что вряд ли кто-то еще видел их незваного гостя, и вполне возможно что это очередной фортель, выкинутый его перегруженным стрессом мозгом. Но признаться в этом себе было равноценно признать тот факт, что ему уже нужен психиатр.

Вокруг воцарился ад, а Саманта улыбался.
Конечно же, это была улыбка психа. Маньяка, упоровшегося бабушкиной аптечкой и вбежавшего в супермаркет с бензопилой. Или коктейлем Молотова, хер ли разницы, лишь бы веселье, кровь, кишки и крики умирающих. Минометные взрывы, еще секунду назад рвавшие барабанные перепонки, теперь звучали как роскошные ноты перкуссии симфонического оркестра. Гуки, сновавшие по кустам, напоминали безумный театр теней. Над ухом кто-то восторженно кричал, и голос был подозрительно знакомый и родной. Саманте потребовалось несколько секунд, чтобы осознать происходящее и завалить наконец свое довольное хлебало. В конце концов, снайпер, которого он только что снял, пусть и с помощью Джо, кажется, вынес мозги их капралу.
Вокруг воцарился ад, и Саманта был этому чертовски рад.

Бешеная поездка окончилась где-то в глухом лесу, и после короткой перебежки пейзаж сменился. Саманта оглядывал окрестности уцелевшим глазом и тяжело дышал, оскалившись. Когда парни двинулись вперед, он глянул на Тома, разглядывавшего в прицел хибару, развернулся к лесу, из которого они вышли, и присел на одно колено, прижав приклад к плечу.
— Давайте, парни. Мы здесь с Томом покараулим этих пидарасов. Как доберетесь, свистите, прикроете нас.
В голосе Сэма было слишком много радости для того отчаянного положения, в котором они оказались.

Короткий номер службы спасения сияет на исцарапанном экране телефона безмолвным криком о помощи. Но сегодня, в эту вьюжную ночь, никто не услышит его — я вижу, что номер не набран, и меня это совершенно устраивает, как и тот факт, что владелец этого телефона находится, по всей видимости, в отключке.
Мое внимание отвлекает другой крик о помощи — реальный, надрывный, на пределе человеческих возможностей, доносящийся из кабины фуры, облизываемой языками пламени со всех сторон. И я наслаждаюсь этим криком, но в моем удовольствии нет места садизму — я переполняюсь сопереживанием и состраданием, купаясь в буйстве чувств, которые вызывает во мне звуковое воплощение чужой боли. Это просто другой уровень, восторг от красочности действа, яркости и неподдельности эмоций.
Что может гореть ярче декораций? Конечно же, статисты.
Я смотрю на Диану, и почему-то целое мгновение думаю о том, как бы кричала она, обнаружив себя в ловушке из пламени.
— Я могу попробовать его спасти.
За этим озвученным предложением помощи прячется еще одно предложение на выбор: не вмешиваться. Что-то подсказывает мне, что Ди правильно поймет их оба.

Вспыхнувшее пламя разрастается — точно так же, как и мой восторг. Это восхитительно! Волна теплого воздуха обнимает мое лицо, и все рефлексы сигнализируют мне: опасность! Взрыв неизбежен! Беги же!
Но я медлю. Долгие две, три, пять секунд, стоя на ободранном асфальте шоссе, проглядывающему сквозь снежный настил, я жду, пока пламя вступит в полную силу.
Я не могу сказать точно, чего я жду. Может, я хочу убедиться, что водитель фуры подаст признаки жизни, успеет выбраться и избежать участи быть сожранным огнем. Может, я хочу убедиться как раз в обратном — что он уже никуда не денется из созданной мной огненной ловушки.
А может, я просто любуюсь пламенем?
Ведь теперь, глядя на него, я понимаю, что мне действительно был нужен огонь. И совсем не потому, что я замерз за эту бесконечную зимнюю ночь.

Я отхожу назад, когда пламя расправляет плечи, гротескным Атлантом упираясь в чернеющее над головой небо. Я отхожу, внутренне преклоняясь перед его мощью, и внутренне же ликуя — ведь я породил его!
Чей-то слабый голос на краю слышимости поначалу не может привлечь мое внимание, полностью сконцентрированное на творении, а мгновением позже я смотрю на его обладателя, слышу его и даже понимаю отдельно взятые слова, но их общий смысл ускользает, словно вода сквозь пальцы...
...словно искорки, истлевающие в полете...
По всей видимости, это водитель легковушки, неудачно подвернувшейся на пути поверженного левиафана. Я смотрю на него, и сейчас у меня даже в мыслях нет предложить ему помощь, или даже удостоить ответом. А ведь минуту назад, выбираясь из машины, я еще думал о том, чтобы проверить наличие жертв.
Джон, ты такой непостоянный! Мне это нравится в тебе.

Точку в нашем безумном диалоге ставит взрыв. Незнакомец взмывает в воздух, подброшенный волной, чтобы затем безвольно упасть на снег. Я фиксирую в сознании тот факт, что видимых повреждений у него нет — все же, мы успели отойти достаточно далеко от эпицентра — но непродолжительный полет с последующим падением на снег, под которым скрывается твердый асфальт, вполне мог раскроить ему череп.
Впрочем, через это долгое и тягучее мгновение взрывная волна добирается до меня, и избавляет от досужих размышлений о чужой судьбе.
Сбитый с ног, я группируюсь в полете и приземляюсь на плечо, перекатом гася инерцию. Поднявшись на ноги, я снова любуюсь огненным цветком, с ревом рвущим воздух и обжигающим глаза — на том месте, где только что была многотонная фура.

Багровость лица Доусена могла спокойно конкурировать с цветом советского флага, но Саманте было плевать. Пусть бы сарджа прямо сейчас и прямо здесь, на стрельбище, хватил удар — тот, кто нынче оккупировал центр управления полетами в мозгу Саманты, еще бы и отпинал хладный труп Доусена по яйцам, нимало не заботясь о приличиях. Не считая, разумеется, того, что в руках Сэма был пистолет, и он собирался высадить всю обойму в ненавистную рожу.
Не удалось. Пистолет выпорхнул из рук словно по мановению волшебной палочки, и пока Саманта разрывался между желанием пасть ниц с криком "Аллилуйя!" и броситься на сарджа в рукопашную, Доусен исчез. Вместо него перед Сэмом стоял Первый Президент Соедиенных Штатов Америки, генерал Джордж Вашингтон, сэр.
Маячащего на его фоне дядю Сэма, выглядящего немного карикатурно, Саманта поначалу даже не заметил, хотя его присутствие тоже добавляло величия в момент.
Ведь генерал звал его в рай.
Происходящее в раю ничуть не смутило Саманту — он еще на гражданке знал, что представления об аде и рае у богословов и фанатов не имеют ничего общего с реальностью, если эти метафизические явления вообще существуют. А в армии рай и ад могут быть какими угодно, лишь бы по уставу. Судя по пирогам, летящим в хиппи, и довольным ухмылкам солдат, этот рай был полностью одобрен ВМС США.
В какой-то момент Сэм отвлекся на орущего хиппаря, а в следующий — понял, что толпа ждет именно его реакции. И в его руке уже был пирог, сунутый заботливыми товарищами, возможно даже самим генералом Вашингтоном.
— Знаешь, приятель, для хиппи в тебе слишком много гомофобии, — Сэм почувствовал, что тот, кто управляет им, тот воинственный, злой и опасный, будто чуть подвинулся, давая ему возможность говорить. И в то же время Сэм чувствовал, что то, что он говорит, нравится его темному напарнику. — Ты говоришь "пидарасы" так, будто это какое-то ругательство. Так нельзя, ай-ай-ай, — он картинно погрозил притихшему хиппарю пальчиком, а затем взвесил в руке пирог, будто бы прицеливаясь. Но вместо броска он поднес его к лицу и смачно откусил. Пирог оказался с черникой, с хрустящей сахарной корочкой, и был вкусным как сама жизнь. С трудом прожевав и чуть не захлебнувшись слюной, Сэм продолжил, напустив на лицо добрую улыбку старшего брата, который объясняет младшему, что к чему в сексе:
— И да, знаешь, ты прав, приятель. Мы принесли во Въетнам смерть. Очень много смерти на штыках наших винтовок, на гусеницах наших танков, на озерах напалма, выливаемых нашими бомбардировщиками на джунгли. Кто-то скажет тебе, что это делается во имя свободы и демократии, и будет чертовски прав. Но я тебе скажу еще одну правду. Каждый, — он обвел толпу широким жестом, чувствуя, как объединяется с ней в своих мыслях, стремлениях и порывах, — каждый сукин сын, кто заслужил себе место в этом раю... он просто любит убивать.
Добрая улыбка на лице Саманты превратилась в злобный оскал. Он размахнулся надкушенным пирогом и запустил его в хиппи с такой силой, что — он был уверен — голова этого пацифистского мудака взорвется как гнилой орех, смешивая мозги с черничной начинкой. Этим броском будет доволен и генерал Вашингтон, и сам дядя Сэм.

— Приношу свои глубочайшие извинения за то, что потревожил вас, милые дамы.
Николас с честью выдержал взгляд старушки, но тут же мысленно поклялся себе, что в ее присутствии в жизни не рискнет хоть намеком упомянуть ее возраст. Взгляд пожилой дамы был похож на выпад рапиры, и в нем чувствовалось не меньше прожженности жизнью, чем во взгляде тетушки Стерре. Но Николас догадывался, что если в ответ на колкость тетушка Стерре может утопить в словесном яде, эта дама мило улыбнется, а затем утопит обидчика в чане с ядом в буквальном смысле.
Улыбнувшись, он снял шляпу и слегка согнулся в почтительном поклоне.
— Смею предположить, что адресом я действительно ошибся. Нас должны были ожидать леди Аннеке и леди Дебора, о чьей красоте наслышан весь Донмай, однако я нахожу здесь двух ослепительных божественных созданий, чей досуг я нарушил своей попыткой известить о прибытии представителей Великого Дома Багир в лице леди Стерре и леди Лины... Пожалуй, мне следует поискать другой Лимонный павильон.
Николас не был мастером в придворных речах, однако он знал, что лесть является немаловажной их составляющей, и вообще, комплименты дамам еще никогда не вредили кабальеро. Впрочем, он также понимал, что давно не практиковался, и поэтому его конструкции в итоге могут звучать напыщенно и даже грубовато... но он был готов рискнуть, на правах представителя далекого Малого Дома. Все же правильное первое впечатление можно было произвести лишь однажды.
Закончив свою речь, он остался стоять в дверях, сохраняя на лице улыбку и ожидая продолжения.

Саманта с трудом удерживал равновесие, и матерился, продвигаясь все ближе к рукоятке бритвы. О незаметности в такой ситуации речь не шла, но гук все равно не видел его. То ли узкоглазый ублюдок был слишком занят чем-то другим, то ли не обратил внимания на новую угрозу, пусть и в десятки раз меньше его самого.
Что ж, он еще успеет пожалеть об этом, когда штык-нож будет медленно взрезать ему шею.
Вслед за этой мыслью Сэм отстраненно подумал, что нож, возможно, окажется слишком коротким, а шкура гука — слишком толстой, и придется изрядно попотеть, чтобы перерезать глотку размером со школьный автобус. Но в этот момент проклятый ви-си, будто заподозрив неладное, начал трясти бритвой в своей потной руке. Саманта закономерно сорвался, едва не оттяпав себе полголовы острым краем бритвы, и пока он летел к бесконечно далекому полу внизу, в уши ввинчивался мерзкий смех узкоглазого.
Смерть была неминуемой, и Сэм внутренне сжался, предчувствуя удар, от которого все кости в его теле превратятся в труху. Падение длилось будто бы бесконечно, позволяя ему прочувствовать все оттенки животного ужаса, но пол неумолимо приближался, готовясь поставить точку в жизни очередного джи-ай.
Неожиданно прямо над ухом кто-то сказал:
— Бесконечность — не предел!
Сэм не узнал голос, но сама фраза каким-то образом отвлекла его внимание, потому что он перестал падать. Точнее, ощущение падения никуда не делось, но теперь он чувствовал его.
Он летел.
Его руки раскинулись широко в стороны на полсотни метров, а в груди вместо сердца рокотало аж восемь турбореактивных "Пратт-энд-Уитни", позволявших его потяжелевшему до восьмидесяти трех тонн телу держаться в воздухе.
Он больше не был рядовым морпехом, он стал...
Боингом "бэ-пятьдесят два" мать его "Стратофортресс" в модификации "джи" для сверхдальних перелетов! И летел он прямо на сраный Ханой, неся в своем нутре двадцать две тонны подарков на рождество чертовым гукам! Ощущения было восхитительными. Как в детстве, когда тебе снятся полеты, и дух захватывает от раскинувшегося под тобой мира, похожего на изысканный вязаный бабушкин коврик с игрушечными домиками, рядом с которыми копошатся двуногие муравьишки. Вот только теперь Сэм мог одним усилием воли изрешетить этот ковер из двенадцатимиллиметровых авиационных пушек, или же превратить его в озерцо бушующего пламени, сбросив свои "подарки".
Команда, поступившая по радиосвязи, заставила Сэма ощутить ответственность. Он не должен размениваться по мелочам, ибо ему предстоит положить конец войне. Уничтожить логово змей. Отрубить змее голову. Раздавить гадюку... хм, похоже, слишком много змеиных ассоциаций. Впрочем, Кремль, который вдруг оказался прямо перед ним посреди пагодок Ханоя, олицетворял собой кроваво-красную гидру коммунизма, пожирающую свободный мир, так что ассоциации с серпентарием были вполне уместны.
Что ж, пришло время поставить точку.
Небольшое усилие воли, мысленный приказ, такой же естественный, как вдох или ковыряние в собственном носу — и двадцать две тонны кассетных зарядов с напалмовой смесью устремились вниз. Сэм прикрыл глаза в предвкушении теплой волны, которая должна вот-вот взметнуться снизу и слегка подбросить его — ведь теперь он чувствовал руками-крыльями воздушные потоки...
Секунды шли одна за одной, а взрыва все не было. Саманта удивленно открыл глаза.
— Ну что, Саманта, покажи, как будешь валить комми в джунглях. Быстро, блядь!
Доусен был в своем репертуаре. Сэм почувствовал, как заболела голова, фокусируя боль в правом глазу, как стали влажными руки, сжимавшие пистолетную рукоять, и каким тяжелым стал ствол в руках. Что происходит? Он спит на ходу, и приснил себе полгода во Вьетнаме? Он ведь на стрельбище, над ухом знакомая брань Доусена, а впереди, в сорока ярдах...
Гук. Тот самый, чье горло фонтанировало кровью, когда их отделение попало в засаду по дороге на блокпост. Выстрелы. Кровь. Гранаты. Смерть. Ранение. Все смешалось в один бесконечный водоворот, и Сэм на мгновение ощутил, что захлебывается и тонет в воспоминаниях, как в мутной воде.
А потом кто-то внутри него снова взял руль в свои руки.
Ствол в руках Саманты медленно повернулся и посмотрел Доусену в лицо. А рот Саманты искривился в злобной усмешке, и выплюнул слова одно за другим:
— Хочешь посмотреть, как я валю комми в джунглях, сардж? Но я уже делал это. Я умею. Так что... иди-ка ты нахуй.
Палец потянул крючок, а затем еще и еще.

Глядя, как карты уверенно порхают в пальцах Руби, Томми отстраненно подумал, что соглашаться на игру на желания с таким профессионалом было достаточно опрометчиво. Впрочем, ее же заявление о безвредности проигрыша должно было его успокоить... если бы Томми беспокоило это.
Кружка с надписью "Давай поговорим" выглядела, как рекламный баннер "Спрингс" в промозглый осенний вечер. Чиркнув зажигалкой, Томми прикурил и выпустил небольшой клуб дыма, стараясь не слишком выглядеть как Крестный отец, сидящий за покерным столом с мэром и шефом полиции.
— Я бы сказал, что жизнь — отстой, но кофе у тебя слишком хорош, — острота была так себе, но надо было с чего-то начать.
Ронни, конечно, придумал бы лучше...
— ...Поэтому можно сказать, что жизнь налаживается. Раны я уже зализал, сейчас покурю, поем, и стану похож на человека.
Криво усмехнувшись, Томми поставил кофе и взял в руку бутерброд, мельком взглянув на карты. Зрелище было не самым впечатляющим.
— А как добирать? Ставок-то нет... а то я б повысил. Просто берем по кругу, пока кто-нибудь не свистнет "Вскрываемся?"

Что-то было в Оскаре, что заставляло Николаса нет-нет, да и посматривать в сторону слуги. Это было не ощущение угрозы — в этом Николас все же доверял чутью. Но что-то настораживало в поведении простецкого крестьянина, словно незамысловатый парень из народа играл в какую-то свою игру, сложную, запутанную, но скрывающую истинные его намерения. Фальши в его выходках и поведении не было, но цель их — следование ли врожденной эпатажности, или произведение какого-то определенного впечатления на окружающих — ускользала от понимания Николаса, и это заставляло уделять ему толику настороженного внимания.
В остальном Николас мало-помалу начал наслаждаться поездкой. Тетушка Стерре придремала в дороге, что само собой повесило внутри кареты тактичное молчание. Николас обменивался с Линой вежливыми взглядами, не упуская возможности полюбоваться точеной фигуркой новоиспеченной далекой родни. По счастливому стечению обстоятельств родство леди Лины с самим Николасом было весьма условным, поэтому он не испытывал какой-либо неловкости.
От размышлений его отвлекла остановка кареты, а последовавшее за этим замечание тетушки Стерре, по сути достаточно нейтральное, но от этого не менее едкое, заставило его едва заметно улыбнуться и адресовать эту улыбку Лине: гляди-ка, тетушка в своем репертуаре!

— Сад — это здорово, — неопределенно сказал Томми, то ли восхваляя идею посидеть в саду вместо кухни, то ли подчеркивая исключительность наличия собственного сада при доме. Мысли его прыгали с одного на другое, совершенно не спотыкаясь об обычную легкую неуверенность от нахождения в незнакомом доме, а словесная пикировка между братом и сестрой заставила его еще раз ухмыльнуться. Это было так... по-домашнему.
Предложение сыграть в покер Томми встретил вполне равнодушно. Он приблизительно знал выигрышные комбинации, и отец показывал базовые принципы для игры, но хорошо "считать карты" он так и не научился. К тому же, сейчас его куда больше интересовала другая мысль.
Можно ли было рассказать им?..
Придумать отмазку для своего неловкого наезда на брата Руби не составляло особого труда. Вряд ли кто-то стал бы проверять его на детекторе лжи или чем-то подобном, да и в конце концов, кому были интересны истинные причины его загонов? Нет, дело было скорее в том, что Томми хотел поделиться этим с кем-нибудь. Ведь, по сути, кроме Кимберли, ему было не с кем поговорить о произошедшем. Рид, по словам Дэвидсон, исчез в пламени вместе с церковью Старого Редстона, сама Арли уехала во Флориду, а Ронни... про Ронни нельзя было думать без боли. Карр что-то говорил про силы, которые получил Томми, но верить бредням богатого чудика, и уж тем более продолжать с ним общаться — для этого нужны были куда более веские причины, чем нарушенное душевное равновесие МакНевилла. К тому же, кажется, Карр был против попыток спасти Ронни, а мириться с этим Том никак не мог.
Впрочем, предложение Руби сыграть в покер на желания не подразумевало отказа, и это был неплохой способ как минимум скоротать время.
Будь здесь Ронни, он сейчас стопудово предупредил бы, что в случае его выигрыша Руби должна будет снять свитер...
— Идет, — отрывисто бросил Томми. Возможно, даже слишком резко, поэтому он отвернулся, глядя в расцветающую зелень сада, и вдыхая аромат кофе, горячая кружка с которым покалывала ладони.
— Сдавай, — добавил он уже мягче, и осторожно взял сигарету.

Тонкие пальцы морфия оказались куда цепче, чем думал Саманта. Пока мимо мелькали джунгли, а тело подпрыгивало вместе с кузовом джипа на ухабах, все было еще более-менее нормально. Ну что такого странного, в том, что морпех ведет внутренний диалог с наркотой? Однако, когда джип остановился и под ногами оказалась твердая земля, реальность дала толстую морфиновую трещину.
Он был дома. Точнее, стоял у дома, весь такой из себя невьебенный солдат — в руках ствол, на ногах армейские берцы и вьетнамское дерьмо, в камуфляже и с дырой в башке, замотанной бинтами. Ветеран пришел с войны, открывайте двери. Дикость и неуместность собственного вида здесь, на родной улице, ошеломляли, и в то же время Сэмми чувствовал, что так надо, что он нужен именно здесь, и именно такой. Выбитые окна и разбросанные вещи не сразу бросились в глаза, однако когда он их заметил, руки сами собой крепче сжали винтовку. Здесь что-то произошло, причем не только в его доме, но и у соседей, и сейчас кто-то, ответственный за беспорядок, ответит по полной программе военно-полевого трибунала. Встать, Сэм-судья пришел!
Он стоял на месте, настороженно оглядываясь, пока вдруг не услышал конское ржание и топот копыт. В первую очередь в голову полезли ковбои, фильмов с которыми Саманта пересмотрел в детстве. Он уставился на угол дома соседской девчонки, на которую вместе с остальными ровесниками мужского (и, возможно, некоторых — женского: движение хиппи с их "фри лав" набирало все больше оборотов) пускал слюни в пубертатных снах. Но оттуда выскочили не ковбои, и даже не отряд размалеванных индейцев, а вполне серьезно настроенный отряд кавалерии.
От бравого крика офицера хотелось то ли заплакать от счастья, то ли блевать от перенасыщенности киноштампов. Но прежде, чем Саманта успел по всей форме ответить, гадая, чего это кавалерист не обращает никакого внимания на морпеха, опередившего его на столетие по уровню экипировки, офицер умчался вместе с отрядом, скрывшись в клубах пыли. Сэм машинально глянул себе под ноги и...
Дикая боль охватила его. Ног не было, и всего остального тела тоже не было. Было лишь дерево, грубый толстый брус, слегка ошкуренный и покрытый оливой для защиты от дождя и гниения, и как в этом дереве, которое теперь заменяло ему тело, помещалось столько боли, понять было решительно невозможно. Сэм задохнулся, поняв, что ему больше нечем дышать, и попытался закричать — но кричать с почтовым ящиком вместо головы тоже сложновато. От боли Саманта зажмурился, только через мгновение сообразив, что технически глаз у него тоже быть не должно.
Открыв глаза, он понял, что боль отступила, но на ее смену пришел животный страх. Он снова был собой, но стоял не на земле, а на лезвии огромной бритвы, и надпись на ней отчетливо указывала на вьетнамское происхождение. Лам О Виет Нам. Как лягушка проквакала. Было жутко страшно, но ничего не происходило — столетия летели вперед, как минуты. Сэм уже подумал было, что ему суждено умереть здесь от старости, а не от страха, как вдруг появилась рука, которая взяла бритву за ручку. Огромная, бесконечная, волосатая, грязная желтокожая рука.
Сэм оскалился. Уж теперь-то он точно знал, что делать.
— Давай, сука. Сюда, блядь, подходи. А хотя лучше стой на месте. Подожди чуток, сейчас я подойду. Только не дергайся. Стой, блядь, и не шевелись, я сказал. Я иду, тварь.
Он двинулся вперед, к рукояти, с трудом балансируя на лезвии. Любое неверное движение могло закончиться падением — в бесконечную темноту, или на бритвенную остроту, и не важно, что из этого было хуже. Ведь Сэм не собирался падать, он собирался добраться до руки, а по ней — до глотки ее обладателя, и его речь, толкаемая больше самому себе сбивчивым шепотом, переходящим то в рык, то в речитатив, походила на молитву, или боевой клич, или что-то еще. Ему предстоял долгий и трудный поход, но морская пехота не сдается, мать вашу!

Восторг в глазах Шинты.
Яркий, неприкрытый — так мог бы смотреть малыш на свой первый в жизни восход солнца над бескрайним Севером, когда пламенный шар медленно расправляет свои бесчисленные лучи-руки, поглаживая теплым прикосновением каждый листок на дереве, каждую песчинку на камне, и каждую снежинку заставляя искриться ярче алмаза на королевской короне.
Так смотрел Шинта на танец старости и молодости, на вечное соперничество опыта и бесстрашия, мудрости и ловкости, знаний и силы, впитывая в себя каждое мгновение боя.
Исход закономерен, и все же Шинта закатил глаза, взмахивая руками, когда топор раскроил голову старика. Не разобрать за кого он болел, слишком много в жесте и досады, и удовлетворения сразу.
Только улыбнулся еще широко, осознав последние слова старика. Шинте не нужно пояснений, кто придет.
Опустив голову, слушал Эмина, задумчиво достав нож — тот, что чуть короче собрата — и покручивая его в пальцах. Когда Эмин закончил, кивнул неопределенно, глядя то на Гарма, то на труп старика, орошающий снег кровью из пробитой головы, и словно прикидывая что-то в уме. Затем подошел к старику, меч Герна из руки взял осторожно, владельцу вернул. Потом взрезал лохмотья на ребрах, обнажая плоть, а следом — взрезал плоть, обнажая печень. Чавкнул влажно ножом, поднял к лицу окровавленную ладонь, всмотрелся в мясо, едва заметно отливающее синевой. Впился зубами в краешек, пожевал задумчиво, скривился, сплюнул в сторону смачно, отшвыривая ошметок от себя, словно проказу, харкнул еще раз, утирая розовую слюну, на Гарма глянул со странной смесью брезгливости и уважения:
— Фу, блядь... как ты их жрешь...
Головой покачал, вытер нож, снегом руки умыл, снежок крутобокий скатал и в рот закинул, пожевав как следует.
Вздохнул, глянув сначала в сторону подлеска, где скрылся малец, затем в сторону, куда девица убежала.
— Это ты хорошо придумал, брат, — усмехнулся Трому. — Бери всех молодых: Сварта, Герна, Фрита. Волками по следу пойдете. Если девка до тракта успеет добежать раньше, чем вы ее нагоните, значит Север пощадил ее. А если нет — ну, Сварт всяко первый, а там уж разберетесь. Потом к Седым Камням выдвигайтесь, там встретимся.
Махнул рукой, провожая в путь, отвернулся, глядя на поле боя, усеянное телами.
— Этих — обезглавить, и на ветви. Каждому на груди — вот такую руну, — чиркнул лезвием по снегу, вырисовывая простенькую вязь. Жутковатое послание, восхваляющее Гота и Уталла, но понятное лишь тем, кто знает имперский.
— Этому... — на тело старика посмотрел, задумался на мгновение, а затем развел руками виновато, заговорил негромко, быстро и сбивчиво, будто оправдываясь.
— Эх, костер бы тебе сложить, Свен, хороший такой, чтоб пламя до небес, да не обессудь, времени нет совсем, даже камнями забросать некогда... Оставляю тебя волкам, уж прости, и пойми, и не поминай лихим словом с той стороны... Но, знаешь, волкам-то волкам, да не просто так...
Огляделся быстро, подбежал к скарбу, снятому в качестве трофеев с поверженных тел, пошарил, доставая имперский меч, вернулся назад и вложил деду в руку.
— Вот так. Вот так будет хорошо. Не держи зла, Свен.
Поднял голову, осмотрел ватагу. Блеснуло что-то в уголке глаза Шинты, или показалось? Поди разбери.
На Эмина посмотрел, кивнул — теперь уже вполне определенно.
— Как с телами закончим, вперед по следу. Но если — когда! — найдем, мальца не убивать. Я Свену обещал. Гарм! Головы потом соберешь, и понесешь. Только будь добр, не сожри по дороге.

Здравствуй, морфий.
Это послание обращено к тебе, потому что ты сейчас мой единственный друг, который слышит меня, понимает меня, успокаивает меня, хранит меня и вообще — морфий, ты знаешь что ты охуенен. Это послание преисполнено благодарности за избавление от боли, от которой я бы наверняка сейчас дристал в штаны. Но в то же время оно преисполнено тревоги — ты, ссука, слишком охуенный, я боюсь на тебя подсесть. Я видел наркоманов в той, оставшейся на другой стороне планеты, цивилизованной жизни, и они там представляли собой жалкое и отвратительное зрелище. Но здесь, в глухих джунглях, путь наркомана заканчивается в придорожной канаве возле дешевого шалмана дядюшки По, в вонючей куче отбросов, только повалявшись в которой, перед самой смертью ты узнаешь, что это останки твоего предшественника, сдохшего здесь незадолго до тебя. Я не хочу сюда... и все-таки ты охуенен, морфий.

Примерно так думал Стивенс, трясясь в джипе, пока колеса его отматывали остававшиеся до блокпоста километры. Дыра в голове, занимавшая сейчас место левого глаза в черепе, не шла ни в какое сравнение с дырой в душе. Вырванный из тела кусок мяса, казалось, утащил с собой бОльшую часть того, что люди с Большой Земли называли цивилизованностью, потому что Саманта сейчас не чувствовал ничего, кроме холодной, спокойной и всепоглощающей ненависти.
Эти узкоглазые ублюдки забрали его глаз.
И если раньше он был готов убивать при необходимости, убивать в качестве самообороны, убивать, чтобы сохранить свою жизнь или жизнь товарищей, то сейчас он жаждал убивать
Поэтому, когда джип остановился, Саманта вылез из него, не дожидаясь команды, и, прижав приклад к плечу, медленно начал обводить уцелевшим глазом окресности. Может быть, эти ублюдки забрали один его глаз, но у него еще остался второй.

Ее тонкие пальцы неспособны остановить меня.
Возможно, если бы она захотела, она бы приложила больше усилий. Больше мольбы в голосе, больше цепкости в хватке, больше уверенности в словах о том, что нам необходимо отсюда уехать. Возможно, тогда бы я послушался ее, и мы бы просто сели в машину, развернулись на заснеженном дорожном полотне и отправились обратно в Саммерфилл — навстречу убийце или спасению.
Эта ветка сценария осталась непрописанной, потому что я не в силах — да и не желаю — сопротивляться своему желанию.
Мне. Нужен. Огонь.

Перевернутая кабина возвышается над развороченными снежными завалами головой кита. Рядом лежит опрокинутая туша полуприцепа и попавшаяся на его пути в неудачное время мелкая рыбешка — легковая машина. От места аварии исходит жар — перегретые тормозные колодки, изувеченный метал, раскаленный от высоких оборотов двигатель, выплеснутое масло. Терпкий запах технических жидкостей бьет в нос недвусмысленным сигналом опасности. Если в поврежденных машинах остался кто-то живой, ему срочно стоит покинуть это место.
Возможно, с моей помощью.

Зажигалка в моей руке будто обретает собственную волю, выбрасывая язычок пламени. Палец скользит по регулятору, выкручивая его на максимум и превращая небольшой источник огня в игрушечный огнемет. Пять-семь секунд такой работы, и пластик начнет плавиться.
Но у меня нет столько времени. Дрожь в руках становится почти неконтролируемой, когда я жадно вглядываюсь в пламя, оттягивая мгновение броска.

Отчет Урбино о состоянии военных сил Дома вполне ужимался до простого словосочетания "все плохо". Все было настолько плохо, что Николас чуть ли не наяву увидел, как к дому-замку подъезжает десяток карет, забитых под завязку хорошо вооруженными неразговорчивыми людьми, как за несколько ударов сердца улица пустеет, освобожденная от зевак, и как через несколько минут над домом взмывает в небо яркий столб пламени. А затем местные глашатаи будут вещать о пожаре, произошедшем в резиденции недавно вернувшегося Дома Багир, и как огонь унес жизни всех членов Дома. Политика всегда была грязным делом.
Впрочем, Урбино обмолвился о подкреплении, которое должно было прибыть из островных владений Дома Багир, но его численность, состав и уровень подготовки оставались величинами неопределенными, а поэтому рассчитывать на них не стоило.
Погруженный в невеселые мысли, Николас обходил замок, машинально отмечая точки обороны, места для часовых, маршруты патрулей и комнаты, в которых можно было бы — и нужно было бы — расквартировать охрану. За этим занятием он провел остаток дня, все больше убеждаясь, что архитектура дома была идеально продумана для обороны его малыми силами — полсотни хорошо обученных солдат вполне могли бы сдерживать здесь целую армию достаточно продолжительное время. Впрочем, Николас также понимал, что неприступные снаружи крепости всегда пытаются взять изнутри — это значительно экономит силы и ресурсы.
К ужину он явился с заготовленными темами для обсуждения с Опорой Дома, а также с неизменным клинком под мышкой — он твердо вознамерился шокировать местную моду если не полным доспехом, то хотя бы здоровенным отрезком стали в качестве ежедневного аксессуара. Пистоли по-прежнему прятались на поясе, прикрытые полами куртки-жакета.

Донмай определенно производил хорошее первое впечатление. Возможно, оно было весьма превратным, поскольку последний крупный город, который видел Николас, был охвачен огнем, смрадом, болезнями, запустением, мародерами и одичавшими местными, готовыми вырвать глотку за кусок хлеба. В сравнении с этим пристань и портовая зона Донмая, заполненная простым людом, олицетворяла собой средоточие жизни и процветания.
На берег Николас ступил с фаталистичным спокойствием, отмечая и зоркие взгляды некоторых своих спутников, готовых ко всему в новом мире, и легкую беспечность иных. Сам он, скорее, склонялся к последним — шаг в сторону дома был сделан, и очень не хотелось омрачать начало долгого путешествия дурными мыслями и предчувствиями. Но все же он был готов встречать Донмай — хоть объятьями, хоть сталью.
Город впечатлял как масштабами, так и контрастом. Восхождение к середине напоминало возвышение по лестнице карьеры, власти и богатства. Разительные перемены в окружении бросались в глаза, пока узкие и грязные проулки сменялись широкими и чистыми улицами, одежда и манеры горожан улучшались с каждой пройденной милей, а фасады зданий из слепленных из чего попало времянок превращались в шедевры архитектуры. А собственные владения Дома Багир поражали воображение — и только глядя на них, Николас по-настоящему понял значение как слова "Великий" в качестве титула перед названием Дома, так и тот факт, что Великих Домов может быть не более тридцати одного.
Замечание Урбино о возможности замка выдержать осаду тут же натолкнули Николаса на мысль о прочей охране. А вслед за этим он задумался о своей роли внутри иерархии дома Багир — роль начальника охраны явно была занята сеньором... то есть, конечно же, лордом де Ренуаром. Самоуверенный и чуть нагловатый бретёр был достаточно симпатичен Николасу, чтобы не вызывать внутренних протестов против его командования. Сам Николас в мирное время видел себя как капитаном дворцовой стражи, так и простым лейтенантом в подчинении де Ренуара. Но в случае открытого военного конфликта — а сложившееся впечатление о взаимоотношении домов позволяло предусматривать и такое развитие событий — Николас был уверен, что его боевой и командирский опыт значительно превосходит таковой имеющийся у любых новоявленных членов дома.
Впрочем, об этом следовало поговорить с леди Джессикой, и собственно де Ренуаром. А пока Николас, обжив свою комнату тем, что сгрузил на кровать сверток с доспехом, отправился на поиски Урбино.

— Дава-а-а-ай!
Крик давил на уши, словно вода на глубине десятка футов, без труда прорываясь сквозь близкий грохот ружей. Знакомый голос Ронни был неузнаваем, и куда больше подходил сейчас какому-нибудь дрилл-сержанту из фильмов про Вьетнам — злой, резкий, командный. И команда была вполне недвусмысленна: в руке Томми было зажато грубое самодельное копье, а впереди буквально в двадцати шагах среди кустов маячила спина священника. Черная сутана развевалась на ветру, напоминая крылья падшего ангела.
Рука Томми сжалась крепче, но предательская дрожь все равно шатала наконечник копья из стороны в сторону, пока он бежал, перепрыгивая через кусты, а вековой лес нависал над ним незримым наблюдателем...

"Мы не можем просто бросить его!"
Рука Томми дрожала, с трудом удерживая маркер. Пронзительный скрип, который издавал кончик маркера, то и дело проскальзывая по белому пластику информационной доски, вызывал дробную поступь стада вспугнутых антилоп по спине. К счастью, Кимберли, отделенная толстым стеклом карантинной палаты, не могла слышать этот звук, а интеркомом они по обоюдному согласию перестали пользоваться еще в прошлое посещение — по нему нельзя было говорить тихо, а вещи, о которых говорили дети, если бы их услышал посторонний, привели бы их обоих прямиком к психологу.
"Я пыталась, видишь к чему это привело?"
В глазах девочки стояли слезы, когда она прижала доску с ответом к стеклу со своей стороны. Томми видел ее бледность, чуть тронутые синевой губы, запавшие глаза, а чуть сместив взгляд, мог заметить кошмар для любой девочки — пересохшую кожу рук. И все же, медицина продвинулась далеко вперед со времен средневековья — сейчас жизни Кимберли угрожала разве что бюрократическая волокита, волна которой наверняка поднялась до самого министерства здравоохранения.
Томми шмыгнул носом, вытер свою доску, и начал писать упрямо и размашисто:
"Мы не можем. Он бы не бросил на..."
Короткий удар по стеклу привлек его внимание. Кимберли хмуро смотрела куда-то в сторону, прижав к стеклу ладонь, и Томми, подняв взгляд, увидел чью-то фигуру, которая приближалась по коридору. Медсестра, врач или даже уборщица — это было уже неважно. Томми настрого запретили видеться с больной из-за "вызываемого его визитами подавленного психологического состояния".
Томми спешно стер написанное, бросил доску на столик и перед тем, как бегом броситься в другой конец коридора, вымученно улыбнулся и коротко хлопнул по стеклу напротив ладони Кимберли. Стеклянное "high-five" эхом зазвенело в стерильном пластиковом пространстве...

— Ты чего, баклан, совсем опух?
Томми медленно поднимался, разглядывая свои расцарапанные об асфальт ладони. За велосипед точно можно было не беспокоиться — этот агрегат пожалуй мог пережить прямое попадание кумулятивного снаряда. А вот руки... Ничего, руки заживут. Вместе со всем остальным — подняв глаза, Томми увидел гаечный ключ в руке парня, и совместив его с решительной походкой и грубым окриком, получил неутешительную сумму в виде предстоящих увечий.
Впрочем, сейчас его куда больше волновал сам факт реальности происходящего. Слишком многое занимало сейчас мысли МакНевилла, и реальность, несмотря на всю тавтологию, была не такая уж реальная.
— Извини, приятель, — наконец пробормотал Томми, отворачиваясь к велосипеду. Впрочем, извинений в его голосе было примерно столько же, сколько во фразе "Да пошел ты".

"Пожалуйста, подождите."

Led Zeppelin — Immigrant Song: ссылка

Большой палец мягко, почти нежно нажимал кнопки уличного терминала. В голове Пако было легко от закинутой в организм наркоты, и пожалуй только благодаря этому он не вбивал клавиатуру в недра терминала с каждым нажатием. Сейчас от его ярости не было никакого толку, она только мешала, и все же задавить ее совсем он физически не мог.
Но сейчас он должен был быть предельно осторожен в выбираемых выражениях.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Это один доллар. Он не стоит практически ничего, особенно в сравнении с теми тысячами, которые падали на этот счет не так давно. Но, пожалуй, сейчас он столь же ценен для тебя, сколько жизнь владельца этого счета. И все же, рядом с этой единицей может появиться несколько нулей.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 10$
Комментарий для получателя: 
Например, один.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 100$
Комментарий для получателя: 
Или даже два. Надеюсь, я тебя заинтересовал, Дон?

Буквально через минуту терминал мигнул, уведомляя о получении платежа. Пако медленно выдохнул сквозь сжатые зубы, открывая дополнительную информацию о трансфере.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Продолжай.

Это был успех — небольшой, можно даже сказать, микроуспех. Но для того, что задумал Пако, были важны любые победы, независимо от их размера. Тем более, что сражаться ему сейчас предстояло не на кулаках.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1000$
Комментарий для получателя: 
Я могу продолжать еще долго. Ты ведь знаешь, кто я, наверняка догадался по фамилии. И, как ты мог заметить, теперь я знаю, кто ты.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
И че ты теперь хочешь? Медаль? :)

Пако пришлось взять небольшой перерыв. Стена здания неподалеку претерпела легкие архитектурные изменения, но это позволило сербу взять себя в руки. Он не должен выходить из себя в этом диалоге, не должен показывать своих эмоций, не должен провоцировать собеседника, не должен... слишком многого.
Это были танцы на льду.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Ты знаешь, чего я хочу. Вопрос только в цене.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Я ждал десятку! Где моя десятка?! :(

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Она будет здесь, когда я увижу, что Малика цела и невредима.

На этот раз ответ пришел с некоторой задержкой, показавшейся Пако вечностью.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Вложенный видеофайл: Unnamed0001.mp9, продолжительность: 0:00:14с. Нажмите для начала проигрывания.

Видеофрагмент, приложенный в качестве ответа, не отличался шедевром операторской работы. Камера была закреплена напротив бетонной стены, покрытой потеками плесени и бурыми разводами. Из стены на уровне пары метров от пола торчал крюк, через который была перекинута цепь, заканчивающаяся наручниками. Браслеты охватывали запястья обнаженной женщины, чье тело было покрыто кровоподтеками, синяками, язвами, царапинами, следами от ожогов и уколов, а свободные места были настолько залеплены грязью, что естественный цвет кожи практически не угадывался. Ее голова была опущена, и копна неряшливых спутанных черных волос закрывала лицо.
И все же, Пако не мог ее не узнать.
Камера была настроена так, что показывала только женщину и кусок стены, и эта неподвижная картина в своей статичности напоминала трейлер к фильму ужасов. Через несколько секунд после начала записи в кадре появилась мужская рука, подсунувшая планшет под лицо девушки, и хриплый голос отрывисто и насмешливо произнес:
— Читай.
Девушка вздрогнула всем телом и послушным бесцветным голосом лишенного жизни автомата тихо зачитала:
— Она будет здесь, когда я увижу, что Малика цела и невредима.
На этом запись обрывалась. Чтобы вернуться к терминалу и снова набрать сообщение без риска сломать старенький аппарат, Пако потребовалось гораздо больше времени.
Если так будет продолжаться, скоро на шум от разрушений сюда подтянется патруль.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 5000$
Комментарий для получателя: 
Она не выглядит особенно целой и невредимой.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Мне кажется, ты недооценил ее состояние минимум на пару тысяч! :) Мне поправить дело на недостающую сумму?!

Лед почти ощутимо хрустнул. Если бы у Пако было время на игры воображения, он мог бы отчетливо представить разбегающиеся во все стороны тонкие трещины на черной поверхности льда. В детстве они однажды выбрались на замерзшее озеро Царска Бара покататься на коньках. Пако уже тогда отличался весом и габаритами, и старался кататься у берега, но легкая и неуловимая Малика заезжала на середину и оттуда дразнила старшего брата. Тогда он чуть не провалился, пытаясь доказать неизвестно что неизвестно кому, ведь даже сама Малика отвесила ему поздатыльник, пряча слезы страха.
Сейчас он снова ощутил, как твердая поверхность под ним едва заметно опускается вниз, предвещая непоправимое.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 2000$
Комментарий для получателя: 
Сколько будет стоить ее неприкосновенность?

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
А у тебя деловой подход, мне нравится! :) Давай посчитаем. Мой доктор приведет ее в порядок тысяч за 15, плюс надбавка за срочность, плюс непрофильная работа — короче тысяч 30 будет. Но ты ведь не зажмешь чаевые, а? :D И, допустим, чтобы мои ребята пару недель ее не трогали, по нашему сложившемуся тарифу это будет еще 14 тысяч ;) Сможешь округлить итоговую сумму так, чтобы мне понравилось? %)

Пако сглотнул тягучую слюну и закашлялся. Оказывается, он не дышал все это время, пока шел ответ.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Пятьдесят тысяч.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Ты нравишься мне все больше! :D Я люблю круглые цифры. За это я даю тебе целых 24 часа кредитного времени! И я уверен, что ты не хочешь просрочить платеж ;)

Пако не представлял, где он раздобудет даже озвученные пятьдесят кусков. Но сейчас это было неважно.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Сколько будет стоить ее жизнь?

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Обычно я толкаю своих девочек не меньше чем за поллимона... :) Арендой они отбивают примерно эту сумму, пока живут. Просто бизнес :) Но тот кусок мяса, в который она превратилась за эти полтора месяца — даже не знаю. Я же не спекулянт, в конце концов! Плюс, как я говорил, ты мне понравился! :D Давай сойдемся на триста кусков? И с тебя расходы на трансфер, а то мне ее даже трогать противно, не то что в свой шаттл сажать.

Отправитель платежа: Пако Гжданич
Получатель платежа: Малика Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Идет.

Отправитель платежа: Малика Гжданич
Получатель платежа: Пако Гжданич
Сумма для перевода: 1$
Комментарий для получателя: 
Окей, братишка, две недели! :D С тобой приятно иметь дело.

Сеанс связи был окончен, но Пако еще долго нависал над терминалом горой — недвижимой и непоколебимой. В глазах серба стояли слезы, но даже они не могли потушить бушующую там же ярость. Каждый смайл, который употребил его собеседник в переписке, отправлялся в длинный список запланированных увечий.

— Босс, мне нужно... нет, не Церебро, как ты мог подумать, а кое-что подороже. Пятьдесят тысяч. Взамен я могу предложить только это.
Пако бросил на стол Диктатору папку с документами по Кипру, включая распечатки последних переговорв. В конце концов, в одиночку у него не было шансов — ни собрать триста с мелочью тысяч за две недели, ни вырезать всех до единого на том злополучном острове. И кроме разведданных по имуществу группировки, а также по рейтингу угрозы, у Пако больше не было ничего.
Кроме последнего довода, но серб понятия не имел, как к ней отнесется загадочный кореец. Восток — дело тонкое.
— У них моя сестра.

И вот это случилось.
Ты никогда этого не ждешь. Нет, конечно, ты догадываешься, что пока ты лупишь из всех орудий по озлобленным джунглям, среди которых едва угадываются замотанные в тряпье злобные узкоглазые рожи, а по тебе остервенело лупят в ответ — ты наверняка догадываешься, что один из этих сукиных детей вполне может выцеливать тебя. Ты догадываешься об этом, ты думаешь об этом, ты даже можешь наделать в штаны пару раз при одной мысли об этом.
Но все же — ты никогда этого не ждешь. Потому что каждый раз, если тебе повезло пережить это более одного раза, это происходить охренеть как неожиданно. Просто из ниоткуда появляется жужжащая на ультразвуке железная херня, которая впивается в твое тело, в мгновение ока прогрызая кожу, плоть и кость, если тебе уж совсем не повезло.
Саманте не повезло. Удар выбил из него все мысли, и лишь темная сущность, стоявшая у штурвала, тихо шептала ему в ухо, перекрывая негромкими словами отдалившийся шум боя, повторяя одно и то же на разные лады, словно бесконечная пластинка ненависти.
— Лежи и не вставай. Лежи, блядь, и не вставай. Сейчас ты полежишь, и вокруг все закончится. И только тогда ты встанешь. Что, думаешь не встанешь? Хер там! Хер всем! На воротник, блядь! Встанешь как миленький. И, если гуки победят, ты еще вскроешь глотку тому ублюдку, который придет засувенирить твою винтовку. Просто достанешь нож и вскроешь ему глотку. Понял? Окей. А пока отдыхай. Лежи. И не вставай...

Пако бежал. Выжженная земля горела под ногами, от недалекого рева, похожего то ли на стену огня, то ли взвывающего на высоких оборотах движка шагохода, закладывало уши. Пепел залеплял глаза, сбивал дыхание и лез в ноздри. А впереди... Где-то впереди была Малика. Он не видел ее, но знал, что она там. Поэтому останавливаться было нельзя.
"Не убегай."
Чей-то знакомый голос ввинтился в уши, перекрывая рев в ушах. Ага, черта с два сейчас Пако все бросит, и перестанет бежать. Там ведь Малика, а позади, кажется, наступает...
Безумие. Всего-то.
Рев в ушах рассыпался на отдельные вполне различимые звуки. Пако на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их, ощущение бега куда-то испарилось. Он лежал на земле, а над ним возвышалось лицо безглазого уродца, и впервые за очень долгое время первым желанием Пако после прихода в себя было не съездить по лицу спасителю, а поблагодарить.
Слишком много эмоций стало протекать за выстроенную им стену ярости к миру.
— Добро, полежу, — прошептал серб, отводя взгляд в небо.

День обещал быть жарким.
Земля уже выдохнула ночную прохладу, капельки росы испарились под безжалостными солнечными лучами часа два назад, и столбик термометра, который каждый раз себе представлял Сэм в таких случаях, медленно и неуклонно полз вверх, грозя прорвать запаянный конец у верхней шкалы и гейзером взметнуться в безоблачное небо. Изредка налетающий ветерок позволял лишь надеяться, что это произойдет нескоро.
Временные и весьма условные удобства, предоставляемые военной базой в Кхесани, тоже остались где-то там, позади, в двух или чуть меньше часах езды. Что более дерьмового можно было придумать для начала дня, чем тащиться на поиски какого-то ублюдка, который залил рацию блок-поста кока-колой?
Саманта практически не сомневался, что пропажа связи произошла по вине своих. За все время пребывания во Вьетнаме он успел насмотреться на косоруких идиотов, которые могли воткнуть клеймор не той сторой, шмальнуть в своих на патруле, обжечь себе руку при взведении фальшфейера... да что уж там, он сам был точно таким же косоруким идиотом первые две недели, но ему повезло — выжить, уцелеть и обзавестись необходимым опытом.
А еще — чутьем. Тихим голосом на подкорке, который подсказывал ему, что нужно делать.
Например — не находиться в остановившемся транспорте посреди леса. Не быть "сидящей уточкой".
Например — не верить мнимой безопасности окружения, потому что хитрожопые гуки могут прикинуться придорожным кустом так, что ты этого и не заметишь.
Например, просто и тупо быть готовым ко всему. Всегда.
Конечно, это изматывает. Зато позволяет жить.

Поэтому сейчас, как только джип скрипнул ручником, Саманта перехватил винтовку за цевье и выбрался из открытого кузова, уперевшись рукой в отмытый борт и успев целое мгновение полюбоваться игрой солнечного зайчика на матовом металле цвета хаки.
Больше он не отвлекался, уперев приклад в плечо, сняв винтовку с предохранителя и опустив ствол чуть к земле. Вокруг было тихо и спокойно, и это напрягало до усрачки.

      На этот раз Говарду не повезло. Никто не окликнул его по пути на место стоянки экспедиции, никто не поинтересовался, откуда у доктора такой смятенный вид, и, в конце концов, никто не спросил даже банальное и столь любимое американцами "Как дела?" Обычно словоохотливый Блэкуэлл сейчас был просто не в состоянии инициировать беседу самостоятельно.
      Оставленный наедине со своими мыслями, он сел у костра, машинально подкинул дров в огонь и, глядя на пламя, неожиданно вспомнил одну из своих первых вылазок в американские пустоши.
      Британский гарнизон только расквартировался в Бостоне, и в ожидании утрясания юридических проволочек солдаты маялись бездельем. Офицеры, зная о том, как вредно безделье сказывается на дисциплине, организовали марш-броски для отдельных отрядов, занимая руки солдат делом, а головы — никому по сути не нужной разведкой местности, о которых местные знали куда больше приезжих. Разумеется без несчастных случаев не обошлось, и доктор в компании нескольких солдат отправился за два дневных перехода в отдаленный лагерь лечить пострадавших. Ночь в пустоши встретила его бесконечным небом с рассыпным покрывалом звезд, почти непроницаемой темнотой, наполненной тихой и незаметной ночной жизнью прерии, и звуками потрепанного банджо, которое взял в руки их седой как лунь проводник.

      Тогда Говард не понимал этой музыки. Классическое воспитание предполагало изучение шедевров музыкального творчества, чья ценность подтверждалась десятилетиями истории и тысячами, если не миллионами, слушателей концертных залов. Народная музыка оставалась в стороне от этого, и тем не менее, у нее были свои тысячи и миллионы поклонников. Говард сумел осознать это только сейчас, когда ритмичная и немного грустная мелодия, всплывшая в памяти, срезонировала с настроением так сильно, что доктор погрузился в некое подобие транса, просто глядя на пляшущие язычки пламени.
      Пожалуй, даже Шопен был бы здесь не очень уместен.
      Он не помнил, в какой момент к костру подсели братья Шелби, но их присутствие разрушало магическое очарование Дикого Запада, которое испытывал Говард. Поэтому, пробормотав извинения, он поспешил спрятаться в фургон, где в темноте и просидел в попытках уловить утраченное настроение до самого момента, пока его не вывел из задумчивости окрик Магрит.
      — Что... Миледи, как... вы же... я вас... кхм... — ошеломленный Говард не смог сформулировать мысль, а затем и вовсе отбросил ее как ненужную сейчас. — Так, одну минутку. Надо зажечь лампу, иначе я ничего не увижу. Вот, теперь давайте посмотрим, что у вас с рукой. Да, крови немало... Сейчас промоем. Кто вас ранил? Неужели этот инде... кхм... впрочем, неважно. Порез неглубокий, но задета мышца. Я наложу тугую повязку, но вам нужно будет воздержаться от нагрузки на руку пару дней. И... — доктор несколько запнулся, но продолжил сухим врачебным тоном: — И вам необходимо будет снять блузку. Я, конечно, могу отрезать рукав, но все же, думаю, прореху будет зашить проще, чем пришивать рукав целиком.
      Вежливо отвернувшись в сторону, он принялся разматывать бинт.

Напряжение, возникшее между парнем с крестьянским лицом, и Вигго, можно было пощупать. Или разрубить, если уж на то пошло.
Николас сидел за столом, отложив вилку и положив руку на рукоять огромного меча, лежавшего у него на коленях. Собирался ли он вступиться за Оскара, которого видел впервые в жизни? Вряд ли. Просто когда назревает драка, оружие лучше держать наготове.
Но Николас смотрел на Вигго, и видел, что напряжение, страх, ненависть и недоверие исходят только от Оскара и от людей, собравшихся в шатре. Сам Вигго был спокоен и задумчив в своих рассуждениях о судьбе коленопреклонного человека перед ним. Сравнение с вышколенным доберманом обрело новые оттенки — теперь Николас мог оценить размах силы, доступной Вигго. Открываемые порталы, двери, волшебный шатер — все это не имело отношения к людям, и поэтому выглядело как красивые, но пока что бесполезные спецэффекты. Но вот такие рассуждения о том, чтобы превратить живого человека в животное, причем без угрозы или презрения, а именно как достойная альтернатива нынешнему положению простолюдина — это внушало... нет, не страх — Николас не боялся сверхъестественного, и не уважение — поведение Вигго было далеко от идеалов, привитых в семе Гарсиа — но заставляло считаться с его мнением.
Ведь, насколько Николас мог судить, Вигго действительно не видел в этом ничего плохого.
А еще Николас понимал, что как бы он ни был быстр, и как бы ни был неотвратим удар тяжелого клинка — мысль, которой опытный маг может сплести сильное заклинание, все равно окажется быстрее.
Незримое противостояние завершилось. В словах Вигго, которыми тот ответил на уколы и нападки, чувствовалось родительское наставление непутевым чадам.
Николас скрипнул зубами и вернулся к еде. В конце концов, это была не его война.

Вдох.
Воздух сладкий, как мед... но теперь эта сладость тонко сдобрена страхом. Терпкий аромат, далекий и неуловимый, но именно такой — названный высоким словом "изысканный" — делает вкус ярче, разнообразнее, отчетливее. Дарит радость, вызывая улыбку на лицо.
Но Шинта не хотел улыбаться. Наверное, челюсть устала.

Уходят. Бегут, гонимые страхом. Тащат с собой все, что смогли похватать в спешке, все, что сочли ценным. Вызывая рефлекс хищника при виде загнанной жертвы. Они боятся Ночи.
Правильно, наверное.
— Взять, — Шинта шипит, и в оскале на его лице нет места улыбке. — Кого получится — живым.
Выпрямившись, он коротко машет второму отряду, указывая клинком на спины убегающих. По горлу не провел следом — значит, убивать без необходимости не стоит. По крайней мере, сразу. Ведь два халлера за голову, а отрезанную голову нести куда легче, чем тащить пленного.
А после Шинта достает второй клинок, и вот нет больше Шинты — лишь ледяная ярость меж двух лезвий берет разбег.

Дальнейшие поиски.

Транзитный пропуск ТотБанды, позволявший джипу беспрепятственно пересечь границу Лайфстрима, не предполагал остановок аж до самого Экцельсиора. Поэтому Пако пришлось не слишком официально проехать под днищем джипа, негромко матерясь на ухабах. Когда блокпост остался позади, он разжал пальцы и перекатом ушел в сторону с проезжей части, едва избежав столкновения с фурой. Водитель возмущенно обсигналил серба, тот в ответ показал универсальный жест средним пальцем, и на этом проникновение в Лайфстрим состоялось, можно считать, без инцидентов.
Первое, что бросалось в глаза в Лайфстриме — здесь было светло. И чисто. И дышалось легче. И люди проходили мимо без извечной отупевшей тоски в глазах. Здесь не было аляповатой кричащей рекламы, освещающей улицы Технокорпа, не было хмурых охранников, следящих за подобием порядка в Патруле, и не было грязи и отбросов, устилающих узкие и неприветливые улочки Гетто. Лайфстрим был похож на ожившую картинку с обложки журнала — яркий, светлый, отмытый и облагороженный. "Мы сделали вашу мечту реальностью," — обещали светлые стены небоскребов. "Ты этого достоин," — шептали гнутые арки мостов и эскалаторных переходов. "Здесь наступает будущее," — читалось между строк неброских информационных вывесок.
Ненависть Пако к городу стремительно брала новую планку высоты. Ведь он знал, что стояло за этим уровнем жизни.
Скрипнув зубами, серб отправился вглубь квартала, стараясь не отсвечивать перед безучастными объективами видеокамер и избегая мобильных сканеров. Его тесак был без блокировочного кейса, а у него самого не было пропуска, и все это делало его нежелательным объектом внутри охранного грида Лайфстрима. Цель его путешествия, смутная поначалу даже для него самого, по мере продвижения вперед вырисовывалась все четче. Шесть цифр, обозначающих номер машины — это все, что у него было, и можно было потратить не один день, чтобы обойти квартал в поисках нужного номерного знака. Однако будущее предоставляло свои бонусы, как минимум в виде единой справочной системы.

— Ничем не могу вам помочь. Эта информация является конфиденциальной.
Клерк, своими манерами до боли напоминавший недавно усопшего Паоло Сирано, наверное, чувствовал себя королем в своем царстве сведений и информации. И сейчас Его Величеству не было дела до прошения какого-то смерда, явившегося без записи, без допуска и, в конце концов, без подношения.
Пако вздохнул. В отличие от клерка, он знал, что тонкое армированное стекло, которое отделяло посетителя от работника, не сможет не то что остановить, но даже хоть сколько-нибудь задержать удар, ускоренный мышечными усилителями, а автоматическая шоковая турель, расположившаяся в потолочной нише над входом, не успеет даже навестись. И именно это — то, что хотелось сделать Пако сейчас больше всего, чтобы сбить надменное выражение с лица клерка, предпочтительно вместе с лицом — делать было нельзя.
— Послушайте... Джеймс, — Пако наклонился к стеклу ближе, будто бы вчитываясь в бэйдж сотрудника, но на самом деле просто сокращая мнимое безопасное расстояние. Клерк нутром почувствовал сгустившуюся атмосферу, машинально попытавшись отъехать в кресле подальше от окна, но тут же уперся колесом в тумбочку. Пако помолчал, смеряя клерка взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Эти сведения являются открытыми согласно Закону об общественно-доступной информации. Я могу сейчас пойти к вашему начальству и написать заявление о вашей некомпетентности и злоупотреблении служебными полномочиями...
Интеллигентная речь из уст Пако всегда производила ошеломляющее впечатление на тех, кто его не знал, и клерк не стал исключением. Дождавшись, пока его брови удивленно поползут вверх, Пако закончил:
— ...А могу просто дождаться конца вашего рабочего дня. И мы продолжим наш разговор без этого тоненького стекла, разделяющего нас.
Серб как бы случайно оперся ладонью на основание перегородки. Легкого нажима было достаточно, чтобы стекло надсадно скрипнуло, пуская длинную трещину. Шоковая турель повела стволом, фокусируясь на спине Пако, но ввиду отсутствия признаков продолжения агрессивных действий автоматика сочла происшествие не несущим угрозы безопасности. Серб слишком много знал об поведенческих алгоритмах, чтобы глупо подставляться.
Клерк сглотнул, пальцы его вспорхнули над клавиатурой, и через несколько секунд Пако изучал выведенную на выносной экран для посетителей информацию.
— Благодарю вас, Джеймс, вы оказались исключительно полезны. Обязательно оставлю положительный отзыв о вас.
От улыбки Пако клерк побледнел еще сильнее.

— ...все никак не соберутся, это ж денег стоит в Экцельсиоре, куда там с нашей пенсией, а вот Марта, да, та самая из тысяча четыреста шестнадцатой, каждый день на новой машине, ну не каждый, но все равно меняет их как перчатки, а перчатки кстати у нее от Люфиенто, я-то в этом разбираюсь, сколько их рекламы видела — по коже сидят, автоподогрев, смена цвета, и на ощупь как щечки красавицы, и сама девушка вроде приличная, а вот машины разные, и кавалеров за ней я одна лично уже с десяток насчитала, эх молодежь, не то что раньше-то...
Поток красноречия был неостановим. Пако, впрочем, и не пытался, лишь изредка наводящими вопросами возвращая монолог в интересующее его русло, и глядя на раскинувшийся за перилами балкона Лайфстрим. Пейзаж был великолепен, а пожилая Констанция, коротавшая время на залитой солнечным светом открытой террасе жилого комплекса за чашкой какао, была неожиданным светлым напоминанием о родине. Там, у подъездов, построенных в прошлом столетии, сидели точно такие же Констанции — ровестницы подъездов. Они знали все про всех, и каждого, кто с ними вежливо поздоровается, они были готовы угощать домашним какао, свежей выпечкой собственного приготовления, и историями — сотнями, тысячами историй из своей и чужой жизни, отдельных, законченных, начавшихся, затянувшихся и переплетшихся с остальными в дивную паутину мировоззрения человека, прожившего без малого век и видевшего, как мир с бешеной скоростью меняется вокруг него. Сейчас маленькая чашечка в огромной руке Пако казалась детским сервизом, и синтетический напиток, наполнявший ее, был лишь отголоском воспоминаний, но все же — это был настоящий отдых. Поэтому Пако и не торопил старушку, растягивая спокойные мгновения.
Лишь когда монолог Констанции перекинулся наконец на искомый объект, Пако встряхнулся, как пес, нашедший след.
— ...не всем везет, да, вот Владику из тысяча триста восьмого совсем не везет, бедняге, он же азартный, как мой второй муж, царствие ему небесное, всю жизнь на корпорацию отработал и стабильно ползарплаты спускал в казино, приходилось от него деньги прятать, когда наличка еще в ходу была, а потом и пароли от счетов меняла, да только не помогало это, а вот Влад тоже такой, только не с казино, а с кулачными боями подпольными, и не спрашивайте, откуда я это знаю, вот знаю и все, и не везет ему бедному, проигрался недавно крупно очень, уж и люди приходили плохие, ошивались тут под дверью, да вот прямо сегодня и видела одного такого, молодой и на вид приличный, а не поздоровался даже, не то что вы, молодой человек, вот где сразу видно, что родители за воспитанием следили...
Прощание с Констанцией затянулось еще на полчаса.

— Да что за хрень... такие бабки за аренду, и здесь свет отрубают...
Вошедший еще раз щелкнул выключателем, закономерно не дождавшись результата. Пако потратил лишние десять минут на подготовку, выкрутив все лампочки и плотно задернув шторы, тем самым обеспечивая порядочный полумрак. Проникнуть в квартиру Влада было несложно благодаря все той же Констанции, рассказавшей между делом о запасных электронных ключах, хранившихся внизу на вахте. Добыть ключ тоже не составило особого труда, при том, что серб заодно выяснил, что он не первый, кто интересуется запасными ключами азартного игрока. По всей видимости, Пако успевал весьма вовремя — уже завтра он мог бы найти здесь полицейские ленты и полиэтиленовый мешок.
— Если ты платишь еще и за безопасность, то ты действительно переплачиваешь, — серб удобно расположился в кресле, прикрыв глаза и коротая ожидание. Влад молниеносно выхватил из-за пояса шоковый пистолет, вглядываясь в силуэт в темноте.
— Очень медленно, мужик. Руки за голову и вставай. Только реально медленно, у меня боевой процессор!
— У меня тоже, — ухмыльнулся Пако, — поэтому я знаю его косяки.
По-прежнему не открывая глаз, он резко поднялся, вставая из кресла. Выстрел разорвал темноту, и большое зеркало, которое Пако снял из ванной и установил напротив входа, брызнуло осколками. Серб, стоявший за углом, вырвал оружие из руки Влада, легонько — действительно легонько, а не как получилось с Сирано — ткнул его кулаком под ребра, и только после этого открыл глаза.
— Ты только что умер, Влад. Рэкетиры, перекупившие твой игорный долг, забрались в твой дом, забрали все ценное, и убедившись, что твоих средств не хватает, отрезали тебе все пальцы, затем вырвали язык, ноздри и уши, оставив истекать кровью посреди собственной квартиры. Из тебя вышло отличное назидание другим должникам.
Влад хрипел, опираясь на стену и силясь вдохнуть, и не мог что либо возразить.
— Так будет, если ты не возьмешь меня на работу. Обычно я беру дорого, но в твоем случае это обойдется в стоимость папки с документами, которые ты получил пару дней назад в качестве выплаты за карточный долг одного неудачливого в покере клерка. Ты ведь до сих пор так и не нашел, кому ее впарить, чтобы получить нормальную наличку, правильно?
Пако говорил спокойно и даже немного буднично, а в конце своей речи вообще вытащил из пистолета батарею и вернул оружие Владу. Тот перестал хрипеть и, судя по смене выражения на лице, принялся усиленно соображать.
— Да, она еще у меня, — наконец сказал он, по всей видимости прикидывая выгоды из сложившегося расклада, и тут же добавил: — Но здесь ее нет, и ты ее хрен найдешь сам!
— Если бы было иначе, я бы уже ломал тебе пальцы, — согласно кивнул Пако. — Но я знаю, что ты держишь ее в защищенной ячейке в банке, и доступ туда есть только у тебя самого. Отсюда и проистекает наше взаимовыгодное сотрудничество. Сегодня тебя собираются конкретно пугнуть, возможно с переломами, но я выбью для тебя отсрочку. После этого ты отдашь мне папку и мы разойдемся. У тебя будет время найти деньги или свалить подальше, это будет уже не моя проблема. Согласен?
Вопрос был достаточно риторический, но у Влада нашлись возражения.
— Давай ты сначала разберешься с боевиками, которые придут по мою душу. Там и перетрем за папку, она тебе похоже очень доро...
Пако скрипнул зубами, сдерживая поднимающийся внутри гнев.
— Воу-воу, чувак, полегче! Ты ж помнишь, без меня тебе не видать документов! — Влад выставил руки перед собой, пытаясь отступить в стену. — Я просто думаю... ну, короче, ты как-нибудь поможешь мне с деньжатами еще, лады? Мне нравится жить в Лайфстриме.
Пако шумно выдохнул, заталкивая гнев обратно в глубины души.
— Сколько ты должен? — хмуро спросил серб.

— Ни. Хрена. Себе!
Восторгу Влада не было предела — на его глазах Пако только что уделал троих гопников, вооруженных станнерами и арматурой, в отбивную. В одиночку! Голыми руками! Серб не разделял его восторга, поскольку понимал, насколько был близок к провалу. Пока он перехватывал первого из нападавших и разбивал в кровавую кашу лицо второму, третий почти добрался до Влада. Лишь нечеловеческая скорость Пако позволила ему ухватить гопника за шкирку и не дать арматурине повстречаться с черепом своего временного работодателя.
— Чува-а-ак, с такими талантами тебе бы на ринге выступать! Слушай, епт, точно! Сегодня как раз бои! Давай, чувак, пару боев, и папка твоя! Я поставлю на тебя, нормально поднимусь, и мы в расчете! Тебе ж это как два пальца, и это будет куда больше, чем у тебя налички есть! Реальная тема, соглашайся!..
Азарт захватил Влада целиком. Пако смотрел на него и понимал, что паренек теперь с этой "реальной темы" не слезет. Как было бы просто сейчас разбить ему лицо и забрать папку с бездыханного тела... Но к сожалению для того, чтобы получить эту папку, лицо должно было оставаться целым.
— Сранье... Ладно. Какие там правила?

Толпа ревела. Первые ряды брызгали слюной и бросались на ограждение, потрясая деньгами. Чуть поодаль на возвышении серьезные мужчины в костюмах подливали вино утонченным дамам в вечернем платье, и смотрели бои на голопроекторе, дававшем самые сочные ракурсы. Но здесь, внизу, у ринга, запах пота и крови пьянил, заводил и будоражил толпу, выпуская самое дикое внутри каждого, и снимая тонкий лоск цивилизованного налета с человека.
Пако вытер кровь с кулака, сплюнул кровь из разбитой губы, утер кровь вперемешку с потом с лица. Крови было многовато. К счастью в раздевалке был умывальник.
— Молодцом, здоровяк, молодцом! Я на тебе уже весь долг отыграл! — Влад только что не танцевал, прыгая по раздевалке, пока серб молча пачкал белоснежное полотенце кровавыми разводами, вытирая торс. К его собственному удовлетворению, кровь по большей части была чужая.
— ...Давай, еще пара боев! На последнем можно будет пятьдесят кусков влегкую срубить, прикинь! На тебя сейчас соотношение ставок просто бешеное! Чува-а-ак, ты просто золотая жила! Где ж ты раньше был в моей жизни...
Пако не слушал, глядя по монитору на текущий бой и оценивая противников. Ему придется схлестнуться с победителем, поэтому стоило познакомиться с ним хотя бы заочно.
Расклад выяснился почти сразу. Мелкий и щупловатый азиат на первый взгляд не шел ни в какое сравнение со здоровенным и местами даже жирноватым бугаем со сложным норвежским именем. Но Пако мысленно поставил на него и не ошибся: уже через две минуты бугай тяжело дышал, пытаясь хоть раз попасть по юркому противнику, безуспешно махал кулаками, напоминая ветряную мельницу, и получая один за одним удары по болевым точкам, попадая в заломы и захваты. Азиат был чертовски быстр — не быстрее самого Пако, насколько серб мог судить, но все же. А это означало, что бой будет очень долгим, очень изматывающим и... серб мысленно отметил двойной перелом локтевого сустава, который только что заработал норвежец. Слишком далеко увел руку после удара, попался в захват, небольшое усилие — и до свиданья. Да, бой, кроме всего прочего, будет очень травматичным, чего серб себе позволить не мог.
— Сколько времени? — спросил Пако.
— Уже полночь, — Влад оборвал свои восторги и удивленно посмотрел на серба. — Ты что, спешишь куда?
— Да, — гигант отшвырнул полотенце в сторону, поднялся на ноги и принялся натягивать майку. — Мы закончили.
— Чувак... Эй, ты чего? Да тут реальная тема же, бабло рекой просто, ты куда собрался?! Мы так не дого...
— Именно так мы и договаривались, — Пако тяжело посмотрел на Влада, и тот поперхнулся фразой. — Я избавляю тебя от рэкетиров и помогаю погасить долг. Навара в сделке не было. И, предполагая твои дальнейшие возражения, я позволю себе напомнить: сегодня днем ты умер в своей квартире. Помнишь, да? Азарт довел тебя до смерти. Задумайся... чувак.
Пако отвернулся от замолкшего Влада и продолжил одеваться. Молчание длилось долго, и его не прерывал ни рев толпы за стеной, ни яркие кадры с монитора, на которых азиат продолжал ломать норвежцу конечности. Наконец Влад тяжело вздохнул и сказал, доставая телефон:
— Я вызову такси. Для владельцев ячеек круглосуточный прием.

Пако пришел в себя в полицейской камере. Он смутно помнил, как потерял осторожность на выходе из банка — в руках его была драгоценность, приковывавшая к себе все его внимание. Он стал читать файлы прямо на улице, с первых же строк забыв обо всем на свете, и вполне закономерно получив шоковый разряд от обнаружившего его незарегистрированную личность и незарегистрированный тесак мобильного сканера.
Впрочем, сейчас это было уже неважно.
— Предупреждение. Проявление агрессии и причинение ущерба муниципальному имуществу вызывает применение нейтрализующих мер. Система срабатывает автоматически. Предупреждение. Повторное проявление агрессии или продолжение беспокойного поведения вызывает увеличение мощности шокового заряда. Предупреждение...
Система оповещения не затыкалась. Камера делалась на совесть, и даже мышечные усилители обычно не позволяли причинить окружению сколь-нибудь существенный ущерб, поскольку шоковые заряды рассчитывались на подавление в первую очередь имплантанов. Обычно заключенным хватало двух-трех зарядов, чтобы осознать тщетность своих попыток побега. Особо буйных пятый-шестой заряд повышенной мощности отправлял в глубокий нокаут.
Пако выдерживал уже восемнадцатый. Он считал их машинально, валяясь на полу в луже собственных нечистот в минуты покоя после диких судорог от перегруженных имплантантов. Тело уже давно исторгло из себя все, что могло, и все же в глазах серба постоянно стояли слезы.
Шокер сейчас был единственным средством, которое приносило облегчение.
Ярость вновь подкатила к горлу. Одним рывком поднявшись с пола, Пако бросился на стену, впечатывая кулак в глубокую выбоину, образовавшуюся в армированном бетоне. Каменная крошка брызнула во все стороны, и обнажившийся арматурный прут с протяжным звоном лопнул. Через мгновение заряд попал сербу в затылок, вновь бросая на изгаженный пол камеры и корежа тело судорогами.
Девятнадцать.
Это будет очень долгая ночь.

Влажный грунт хлюпал под ногами, обнимая ботинки. Саманта старался не слишком шуметь, продвигаясь вперед — не то, чтобы это было необходимо, поскольку рев мотора джипа, переваливающегося по грязи, не услышал бы за полкилометра только, пожалуй, совсем уж глухой или беспросветно тупой Ви-Си. А Саманта по собственному опыту знал, что совсем уж глухих или беспросветно тупых Ви-Си можно встретить где угодно, только не в лесу.
Так вот, бесшумное передвижение не требовалось, но голос внутри Сэмми требовал соблюдать осторожность, смотреть в оба глаза и слушать в оба уха, а звуки собственных шагов или кряхтенье товарищей могут здорово этому помешать.
И на этот — очередной? — раз чутье не подвело. Уловив в кустах тусклый солнечный зайчик, Саманта всмотрелся в пестрящую зелень вокруг. Наметанный глаз художника выцепил перемотанный тряпьем ствол старого доброго АК, а живое воображение моментально дорисовало к этому стволу две худые грязные руки, тощее тело в лохмотьях и горящие ненавистью раскосые глаза.
Сердце в груди гулко стукнуло, проваливаясь куда-то вниз, пока Саманта обшаривал кусты по обеим сторонам дороги, находя все новые и новые стволы, очертания тел и плохо замаскированные руки, сжимающие оружие. Он точно знал, что гуки их видят, и отсутствие стрельбы означало только то, что они хотят, чтобы морпехи подошли поближе. А затем — кинжальный огонь с двух сторон дороги, кровь в песке, крики умирающих и еще один пропавший без вести взвод. Намба тен, короче.
— Контакт на десять и два, — Саманта и сам не понял сразу, кто решил сдавленно прошипеть его ртом, предупреждая товарищей. Голос был чужой, хриплый и злой, и в нем не было ни грамма страха, который на самом деле испытывал боец. Не иначе, та темная сущность, поселившаяся где-то в его затылке, решила взять руль в свои руки.
— Когда скажу, все на землю. Раз... два... Вниз!
Та же неведомая сила, что взяла контроль над голосом, швырнула Саманту лицом вниз за откос дороги, заставила тут же перекатиться в сторону и добавить во всю мощь легких для парней, которые оставались у джипа и не слышали предупреждения:
— Контакт на десять и два!
А руки уже сами тащили приклад к плечу, наводя ствол на злые джунгли, которые вот-вот начнут плеваться смертью.

Вписка в лагерь Магго прошла нормально. Впрочем, после бравого выступления похмелье накатило на Райли с новой силой, вмиг посшибав весь кураж. Слегка зеленеющий лицом музыкант вяло осматривал окрестности, куда большее внимание уделяя не обитателям или обстановке, а укромным кустам или тихим уголкам, где можно было бы вволю поблевать, если что.
Но не пришлось — прогулки на свежем воздухе, дополненные парой глотков винца (надо же было отметить успешное внедрение во вражеский лагерь!), быстро поправили здоровье, и через некоторое время Райли снова был бодр и весел. На волне этой веселости он и обратил внимание на странное собрание лагерного народонаселения неподалеку от конюшен. И судя по бодрым крикам, там явно не крупу продавали, а назревала вполне себе драка. Такого события музыкант упустить никак не мог, моментально присоединившись к зевакам и быстро протолкавшись вперед, чтобы лицезреть действие, так сказать, из первых рук.
Увиденное заставило его сначала нахмуриться — четверо здоровых мужиков собирались лупить хоть и оружную, но бабу. Гортанные же выкрики последней заставили его и вовсе погрустнеть — баба оказалась эльфкой. Тут же всплыл в памяти северянин со своей потаенной обидой на нильфов и скоя'таэлей. Наверняка б сейчас либо присоединился к мужикам этим, либо просто бы мимо прошел. Чего бы и Райли пожелал, и был бы прав со всех сторон.
И подумал Райли вскользь о том, что вот именно из-за такой херни не предвидится в ближайшее время глобального мира между эльфами и людьми. Потому что мимо проходят что те, что другие, когда непотребство случается не со своими.
Вздохнул музыкант, сплюнул хмуро, за ус себя дернул, да и вышагнул вперед, понятия не имея еще, что такого сказать собирается.
— Эй, мужики, глядь что деется!.. "Заебись начало, всегда прокатывает. Хорошо, внимание к себе привлек, а дальше-то что?!.." — Кажись сейчас эльфке-то уши пообрывают! А выйдет ли по-честному?.. "Ой дурень бородатый, какая нахер честь у этих безродных... выкручивайся давай!" — Коли один на один, так я б на эльфку серебряный поставил-то против этого увальня! Поддержит кто, хлопцы, аль супротив выставится?! "И то хлеб... теперь бы с эльфийкой до того ж договориться..."
И пока толпа переваривала информацию, Райли напряг извилины изо всех сил, глядя эльфийке (со своей крылатой татуировкой и острыми ушками симпатичной, что уж там, это-то Райли в первую голову приметил!) в глаза, и медленно подходя ближе:
— Эй, краса! Как там это... Wett vita? Тогда надо это... Bid... Bead... А, во, Beade! Значит, beade этой... блядь, как оно там... Res's, что ли... Aeved? Wett vita, beade res's! Neen brea!* Надеюсь, что ты меня aeved, иначе тебе пиздец, и на красивые глазки не посмотрят...
Остановившись на безопасном расстоянии от эльфийки, Райли достал лютню. Если мужичье одобрит идею псевдо-честного поединка и позарится ставками, то музыка поможет превратить бой в зрелище независимо от исхода. Если же нет... ну что ж, хоть на поминки эльфке сыграет.

Время расплаты.

— Босс, мне нужно Церебро.
Это становилось похоже на какую-то странную традицию. Пако снова пришел к загадочному корейцу с просьбой о внеплановом "выходном" и нескольких дозах наркоты. Снова огромный серб был внутренне готов к затяжным переговорам и угрозой увольнения. И снова кореец одарил его коротким взглядом со своим профессионально- и расово-непроницаемым выражением лица, и молчаливым кивком выдал карт-бланш.
Когда-нибудь Пако наверняка во что-то выльются все эти долги, но сейчас это было неважно.
И вновь серб скользил по узким, но достаточно чистым улицам Технокорпа, одним своим видом и мрачным выражением лица отбивая желание окликнуть его. Впрочем, жители Технокорпа из без того не слишком тащились от общения в реальном мире, предпочитая мир виртуальный.
Пако ненавидел этот город. Насквозь подчиненный корпорации, безжалостный и бездушный, он высасывал все человеческое из людей, заменяя их имплантантами, техникой, рекламой, кредитами и прочей фальшью. Но поскольку Пако не интересовали другие люди, он ненавидел его за то, что город высасывал все человеческое и из него самого. Он и не осознавал этого, пока весточка о Малике не затронула что-то в его душе, изъеденной злобой, не заставила взглянуть на самого себя и с — нет, не ужасом и не отвращением, но какой-то беспросветной тоской отметить в себе те же бездушные и лишенные человечности черты, что и в людях, населявших Нью-Вашингтон.
Оставалась лишь ненависть, но не та сжигающая все на своем пути боевая ярость, а тихая и ненавязчивая, даже несколько ленивая, ставшая привычной и повседневной, переливающаяся спокойными красками в зависимости от погоды, количества встреченных за день отморозков или суммы сбережений на счету.
Пятьдесят оттенков ненависти.
Очередной небоскреб оказался нужным. Пако обошел его по периметру, засекая камеры и патрулирующих охранников. Безмолвная стена бетона и армированного стекла, возвышающаяся до небес, была не такой уж неприступной. Противопожарные лестницы опутывали ее легкой и незаметной, но все еще непрерывной сеткой, и добраться до них было достаточно просто... для обладателя мышечных усилителей. Впрочем, Пако избрал другой путь. Сейчас ему нужно было не так уж много — одинокий владелец пропуска вне зоны обзора камер. Дальше оставалось сделать только то, что Пако делать умел.
Возможность для "другого пути" предоставилась достаточно быстро — запарковавшееся неподалеку такси выплюнуло тучного мужчину, и тот, смешно переваливаясь, побежал ко входу в здание. Пако перехватил его по пути, просто закрыв лицо огромной рукой, затащив в подворотню и вырубив коротким ударом. Теперь у него было около десяти-пятнадцати минут до того, как не добравшегося домой постояльца хватятся.
А этим местом стал турникет на главном входе — имея пропуск, Пако просто сделал морду кирпичом, и прямо на глазах вахтера прошел через лобби. Вахтер проводил его долгим взглядом, но все же не решился окликать гиганта — причин останавливать его не было, а габариты визитера отбивали всякое желание выдумывать себе проблемы. Пробравшись внутрь здания, Пако сверился с планом пожарной эвакуации и, едва слышно поскрипывая подошвами армейских ботинок по псевдомраморному полу, отправился на поиски задней лестницы. Чертов небоскреб пестрел этими признаками дешевой роскоши — дешевая керамика под мрамор на облицовке, аляповатые светильники, искусственная зелень в коридорах, призванная радовать глаз постояльцам... пожалуй, сейчас Пако просто из принципа разбил бы кому-нибудь из здешних лицо.
В таком расположении духа он и добрался до квартиры Сирано. Здесь он уже не слишком церемонился — охрана на верхние этажи забредала редко, и поэтому Пако просто аккуратно выдавил дверь, уперевшись в нее плечом. Полуторасантиметровые дуги ригельного замка жалобно тренькнули, лопаясь под чудовищным давлением, и дверь открылась внутрь, при том что конструкция петель предполагала открытие наружу.
На постояльца в лице Паоло Сирано это произвело неизгладимое впечатление. Тощий клерк застыл посреди своих недешевых аппартаментов со смешанной гримасой шока, удивления и ужаса на лице. Возможно он был готов рассказать Пако все, что тот попросит, и отдать все что угодно, но, к сожалению, просто не успел — Пако в три шага сократил разделявшее их расстояние, и накопившаяся в сербе ярость при виде кинувшего его информатора выплеснулась в один короткий удар.
К полной неожиданности самого Пако, который собирался для начала немного побить клерка, чтобы тот стал разговорчивей, челюсть Сирано влажно хлюпнула и вмялась внутрь вместе с половиной лица. Похоже, серб просто не рассчитал усилий. Машинально потерев кулак, Пако удивленно посмотрел на изувеченный труп у своих ног — расплата наступила как-то слишком быстро, и вместо чувства удовлетворения вызывала лишь разочарование и раздражение.
Вдобавок к этому, пока Пако переоценивал сложившийся расклад, на этаже раздался вой сирены. Ублюдок наверняка поставил себе биометрический датчик. Времени было в обрез, и Пако принялся искать хоть что-нибудь ценное, чтобы компенсировать себе легкую неудачу в осуществлении возмездия. Однако на глаза не попадалось ничего — не тащить же с собой плазменный проекционный телевизор с эффектом полного погружения, размером в полстены?.. Уже слыша топот ног по коридору, Пако краем глаза ухватил знакомый цвет кредитного чипа, уголком выглядывавшего из-под подушки.
А дальше началось веселье. Обрюзгшая от повседневного безделья охрана первой волны не представляла для серба никакой угрозы — он покорно поднял руки, подождав, пока в комнату набьется побольше народу, наставляя на него свои пистолетики и станнеры. Просто, чтобы меньше было бегать.
Через сорок четыре секунды Пако вытер свежую кровь с костяшек пальцев и отправился в коридор. Вот-вот должно было подоспеть подкрепление, и там наверняка будут ребята посерьезнее, а серьезные разборки в планы Пако не входили. Нужно было выбираться побыстрее. Вырвав с мясом заблокированную дверь лифта, серб выбрался в шахту и, ухватившись за трос, отправился вниз.
Выбираться через главный либо черный входы уже было бесполезно — Пако слышал топот ног парней, оцепляющих здание по периметру, причем металлический лязг, сопровождавший действо, позволял предположить наличие у охраны экзоскелетов. Это создавало дополнительные трудности при открытом боестолкновении. Впрочем, открытый бой с превосходящим противником в планы Пако не входил. Движением, ставшим уже несколько привычным, серб высадил стену, обрушившись в клубах бетонной пыли всем своим немалым весом прямо на несчастного охранника, стоявшего в оцеплении на углу здания. Стряхнув с себя пыль вперемешку с кровью, Пако поднялся на ноги и уже совсем было собрался убегать подальше, но с удивлением обнаружил зацепившийся за его ногу оружейный ремень, прицепленный, как оказалось, к неплохой на вид рельсовой винтовке.
День, хоть и начинался не очень, завершался вполне неплохо. Теперь лишь оставалось добраться до своих, оценить приобретения, и отправить Малике еще денег. Сейчас Пако мог себе позволить быть заботливым старшим братом.

Снежный шторм отступал, гонимый ветром дальше. Возможно, против своей воли, если бы у бури была воля.
Совсем как мы.
Окружающие нас декорации светлеют, фары отражаются в снеговых завалах вокруг дороги мириадами бриллиантов. Это красивое мгновение, и я наслаждаюсь им в полной мере, позволяя спешащим по своим делам редким водителям обгонять нас.
Диана, скорее всего, не замечает этой красоты, погруженная в свои мысли и отягощенная ношей, взвалившейся на ее плечи. Ведь не каждый день за тобой гоняется бессмертный убийца — но неожиданно сама ирония этого факта заставляет меня оценить момент по-новому.
Я не могу утверждать, что я особенный, хотя мои способности заведомо превосходят способности обычного человека. Бедняга Том, оставшийся лежать у кафе, тому свидетель. Молчаливый и безжизненный. Возможно, из-за его смерти я оставлю почти риторический вопрос Дианы о моей "особенности", подобно ее взгляду или глазам убийцы, без ответа.
Что касается самой Дианы — Ди, как она попросила ее называть — обстоятельства, которые окружают ее, совершенно точно выходят за рамки обыденности. Начиная с достоверного факта наличия бессмертного убийцы и заканчивая неподтвержденными словами о видениях, которые ее преследуют. Все это приводит меня, ценителя хороших постановок, к мысли о глобальном сценарии, который разыгрывается вокруг нас.
Пожалуй, я готов пожать руку режиссеру.
Ведь это по-своему гениально: великолепная снежная ночь, бессмертный антагонист, хрупкая героиня, нуждающаяся в защитнике, и даже видение о смерти в золотистых лучах рассвета в финале. И даже это теплое мгновение, подаренное ее улыбкой...

Золото ослепляет.
Я слишком поздно замечаю движение в зеркале заднего вида, и слишком поздно отвожу глаза от вспыхнувшей позади сверхновой. Фура сжигает фарами дальнего света съежившийся под прожекторными лучами полицейский "Форд".
Кажется, я знаю, кто за рулем.
По какой-то неведомой причине многотонная машина проносится мимо — будто водитель решил поиграть с нами в кошки-мышки на скорости восемьдесят миль в час, или же я сам успел вильнуть рулем в сторону. В кои-то веки я не уверен в том, что на самом деле произошло.
Но я догадываюсь, что произойдет дальше.
— Похоже, твои видения ошиблись насчет рассвета.
Флегматичное лицо Джона рассекает злобная ухмылка. Эта схватка вписана в сюжет, но кто сказал, что я не имею права на импровизацию?

      Осмотр и вскрытие личинки доктор провел, деликатно наблюдая за процедурами из-за плеча Нинет. Смотреть на уточненные и профессиональные действия незнакомки было сродни любованию работой любого мастера, творящего шедевр, будь то скульптор, художник или... к собственной неожиданности, доктор Блэкуэлл вспомнил свое недавнее любование работой другого профессионала — младшей из сестер Тернегг-Ратц, пусть ее искусство обращения с оружием было куда более смертоносным.
      Погрузившись в свои мысли, доктор равнодушным взглядом осматривал окресности, и неожиданно наткнулся на сцену, разыгравшуюся вокруг персоны старшей сестрицы. Не успел он осознать увиденное и сформулировать в себе порыв прийти на помощь цивилизованной даме, попавшей в окружение дикарей, как расклад прямо на его глазах изменился. И как Говард ни пытался деликатно отвернуться, призвав на помощь все свое джентльменское воспитание и британскую выдержку, все же он проводил новообразованную пару ошеломленным взглядом до самой палатки-типи. И лишь когда полог был задернут, а изнутри послышались звуки жаркой страсти, доктор Блэкуэлл наконец вышел из ступора. Покраснев, как плохо проваренный рак — все же природная бледность Говарда отчаянно сопротивлялась любым попыткам краски прилить к щекам, позволяя проступить лишь отдельным неровным пятнам — он шумно откашлялся, извинился и быстрым шагом отправился на прогулку.
      Несколько минут одиночества и свежего воздуха сейчас были ему необходимы как воздух. И вовсе не потому, что британское воспитание могло расценить поведение Маргит только клеймом "распутство", поставив крест на всем кажущемся приличии этой женщины. И даже не потому, что дикость и необузданность произошедшего более-менее нормально укладывались в голове доктора с образом индейца, но никак не с образом высокосветской дамы, которой виделась Маргит со стороны.
      Нет, доктор Блэкуэлл достаточно попутешествовал и достаточно повидал, чтобы избавиться от привычки судить о людях по поступкам, которые не вписываются в окостенелые рамки европейской цивилизации. Пожалуй, дело было в том, что Говард испытал легкое чувство зависти к индейцу, к тому, как просто и прямо тот заявил о своих желаниях, и добился такого же искреннего и прямого ответа. К тому же, еще и положительного. Это чувство зависти вызывало в докторе стыд и раздражение на самого себя, ведь он не мог позволить себе обратиться в такой манере ни к одной из...
      Оборвав свою мысль еще до того, как она сформируется в кощунственное признание, доктор шумно выдохнул, тряхнул головой и волевым усилием заставил себя успокоиться. Подобные переживания были не к лицу ни джентльмена вообще, ни британского офицера в частности. И, в конце концов, со всеми вышеупомянутыми — и неупомянутыми! — дамами ему еще предстоит длительное путешествие.
      Развернувшись на каблуках, он направился через стойбище обратно в лагерь, от которого оказывается успел отойти не на один десяток метров, и отчаянно желая, чтобы его окликнул хоть кто-нибудь, чтобы отвлечь от кавардака, воцарившегося в его голове.

Ее радость от моего согласия помочь заполняет машину теплом. Неощутимо, незаметно — сложное чувство, когда напряженность между двумя уходит, неразрешенный вопрос получает ответ, запертая дверь отворяется, а стена, возведенная словами, предрассудками и жизненными штампами, дает широкую трещину, впуская доверие. Поначалу робкое и осторожное, оно проникает внутрь машины, настороженно и любопытно осматриваясь, словно дикий зверёк.
А затем тепло разрастается в пожар. Я чувствую недовольство в ее голосе, вызванное сравнением с убийцей. Она боится его, зная его возможности, и в то же время презирает его настолько, что даже такое сравнение ей кажется оскорбительным. По крайней мере, именно этот вывод я беру за основу, чтобы понять вспышку ее негодования.
И я греюсь в этом пламени, наслаждаясь теплом эмоций, вызванных мной и только мной. Ведь чтобы вызвать у зрителя ярость и негодование, нужно постараться ничуть не меньше, чтобы заставить его сопереживать или сжалиться. Одна из лучших похвал, которую я могу получить.
Но все же, мне не нужна ее ярость, раз нам суждено путешествовать вместе.

— В твоих глазах есть нечто, — я раскрашиваю флегматичный тон Джона образами, добавляя в сухие слова яркости. — Искра, отблеск пламени, сияние в глубине. Игра света на гранях бриллианта. Блеск сокровища в далеком сундуке. Нечто подобное я видел в глазах убийцы, только во много раз ярче. Должен признать, этот свет привлекает меня, — и вновь двусмысленность фразы, на этот раз нарочная, заставляет губы Джона кривиться в усмешке. — Поцелуй бога. Дьявольски манящее проклятие. Я хотел бы знать, что это.
Фраза оканчивается не вопросом, а утверждением, поскольку я не знаю, догадывается ли Диана, что я имею в виду. Возможно, этот свет виден лишь мне, и теперь мои речи похожи для нее на абсурд.

Она боится его. Боится того, что может случиться, если — когда? Я не могу быть уверен в правильности формулировки вопроса — он нас настигнет. Я могу ее понять в этом, я тоже видел, на что он способен.
Но боюсь ли я? Сложно сказать. Пожалуй, в данный конкретный момент меня устроит любой сценарий.
Она говорит, что все закончится сегодня, на рассвете. Я совершенно машинально бросаю взгляд на указатель топлива — "Форд" был заправлен для городского патруля, а не для долгого путешествия по трассе, при выезде там была едва ли половина бака. До рассвета нам его точно не хватит, значит нас ждет минимум одна остановка на заправке.
— Откуда ты знаешь это? — вопрос ложится как патрон в обойме вслед за фразой Дианы, вслед той уверенности, с которой она утверждает о том, что все закончится сегодня.

Щелк — и свет в комнате погас, избавляя Пако от зрелища потоков крови, хлынувшей из отрубленной головы. Не то, чтобы серба это волновало, но все же.
Когда свет погас, Пако прикрыл глаза, сосредоточиваясь на остальных органах чувств.
В воздухе витал запах страха, нервов, чьих-то давно немытых подмышек, и отчетливый запах крови. Бетонная крошка под ногами отдавалась легкой вибрацией. Из коридора доносились звуки выстрелов, и еще где-то рядом слышалось чье-то тяжелое приглушенное дыхание.
Пако оскалился, зная, что противник его все равно не увидит, но не желая отказывать себе в этом удовольствии — насладиться чувством превосходства.
Короткой, едва заметной иглой кольнуло чувство осознания — старый Пако испытывал гордость и удовлетворение успешным делом, правильностью своих действий, общественной пользой наконец, когда какая-либо операция Молодого Фронта завершалась успешно. Но он никогда не наслаждался своей силой или чувством физического превосходства над противником.
Это были эмоции нового Пако, Большого Пако. И они ему нравились.
Вынырнув из темноты к треугольнику света у дверей, падавшего в комнату из уцелевшей в коридоре лампы, он обнаружил там две фигуры. С размаху впечатав кулак под дых первой, он, не останавливаясь, повторил прием со вторым бандитом... уже после удара обнаружив, что это женщина.
Что ж, Пако всегда был за гендерное равноправие.

Тэмэя завершилась. Воспарила ввысь крылатым змеем, скользнула в траве мира чешуйчатым орлом. Теперь Тэмэя совершенна.
Эштуу - человек-змей. Пока еще только змей. Он не умеет летать. Он не стремится ввысь, но знает, что неспешный путь приведет туда же, куда стремительный полет. Просто это займет чуть больше времени. Он не спешит. Он готов.
Кричат соплеменники — довольны. Коатль — доволен. Одарил их своей милостью, мудростью, покровительством.
Макнул Эштуу палец в ручеек крови, попробовал на язык аккуратно. Чистая капля, яркая, вкус кровяной едва заметный смывается потоком нахлынувшей слюны. Улыбнулся ярко, вскинув голову — редко так делает.
Ведь они пойдут в лес. А что там будет?
Там будет то, что будет.

      Штопать негров доктор Блэкуэлл умел. В отличие от Нового Света, расовая дискриминация в Европе была отчетливо мягче, а конкретно для Говарда так и вообще не являлась вопросом. Он штопал негров, будучи в Африке, он штопал индейцев в Латинской Америке, и даже один раз штопал китайца — но не в пределах Поднебесной, где ему так и не довелось побывать, а всего лишь в армейском медпункте порта Кейптауна, куда порезанного в доках китайского матроса занесли дружелюбные местные. В этом смысле для доктора все люди были вполне себе равны, поэтому шуточка наемника осталась без внимания, равно как и начатое оскорбление его товарища.
      — Мне кажется, вы его за что-то очень не любите. От такой транспортировки он умрет ничуть не менее надежно, чем от заряда дроби, — флегматично бросил доктор, ставя саквояж на землю и выуживая из него пару перчаток. Видя, что наемники не реагируют, он добавил: — Положите его обратно на землю. Только бережно, будьте добры.
      Рядом с саквояжем доктор расстелил чистую простынку, на которую быстро выкладывал необходимые инструменты и склянки. Когда выложенная кучка предметов разрослась до угрожающих размеров, доктор наконец остановился и, схватив одну из склянок, щедро выплеснул ее содержимое прямо на рану пациента, который, похоже, уже потерял сознание. Пациент неожиданно открыл закатившиеся было глаза, вытаращил их и громогласно и в крайне нецензурных выражениях изъявил желание жить.
      — Оу, прошу прощения. Я забыл про морфий, — Говард виновато развел руками, достал из кучки инструментов большой стеклянный шприц и воткнул его куда-то между ребер. Негр снизил громкость воплей до приемлемой, а через какое-то время вообще заткнулся, "уехав" в мир грез с блаженной улыбкой. Тем временем доктор обрезал одежду вокруг раны, промыл ее водой, и принялся ковыряться в ней, орудуя узким скальпелем и пинцетом и то и дело вытирая натекающую кровь бинтами. Извлекаемая дробь складывалась аккуратной горсткой на краю простыни.
      — Кучно пошла, — сообщил он наблюдавшим за его манипуляциями наемникам. — Если бы разлет был побольше, возможно и резать уже не пришлось бы. А так сейчас мы вот этот сосудик перетянем, здесь немножко ушьем, наложим повязочку, и будет жить. Возможно, даже долго.
      На упомянутую "повязочку" Говард бинтов не пожалел, превратив торс несчастного Джека в готовое пособие для мумификации. Он и сам не смог бы объяснить это накатившее вдруг желание замотать человека в бинты. Возможно, всему виной были приступы трусости во время боя, которые доктор теперь хотел загладить успехами на медицинском поприще хотя бы в своих глазах. В любом случае, вряд ли это повредило бы негру.
      А возможно, свое влияние оказала старшая из сестер Тернегг-Ратц, добившаяся чудесных в прямом смысле этого слова результатов одной лишь молитвой. Говард, пытаясь осознать увиденное, мог лишь пожать плечами и выдать сакраментальное "Неисповедимы пути господни", в которое сам же не очень-то верил. Вообще, милые сестрички, чем дальше заходило дело, тем больше являли какую-то иную свою сторону. Тем не менее, когда Магрит обратилась к доктору за уроками полевой медицины, он отбросил в сторону свои сомнения и на пока еще живом пациенте показал основные принципы первой помощи — не дать потерять сознание, не дать истечь, и не усугубить ситуацию неверными действиями. В качестве примера последних он привел транспортировку раненого Джека его же товарищами, которые, по счастью, ехали в отдалении.

      К моменту встречи, произошедшей буквально через полчаса после боя, доктор уже успел снять перчатки, сложить испачканный инструмент в котелок-стерилизатор, и терпеливо дожидался нормального человеческого привала, где можно было бы разжечь костер, накипятить воды, обработать инструменты и перевязать своего пациента, который все еще "плавал" в морфиновом угаре, лежа в фургоне. Поэтому неожиданную встречу посреди диких земель он наблюдал из фургона, и в диалог не вступал, с интересом ожидая развития событий.

      Огромные пасти разверзлись, клацая челюстями и открывая бездонные ненасытные глотки, готовые жадно поглотить любого, кто встанет у них на пути... Доктор моргнул. Клацанье челюстей превратилось в щелканье затворов, бездонные глотки оказались патронниками, поглощающими пули один за другим. Все брались за оружие, и животный страх, одолевавший Говарда, наконец отступил. Нет, он не перестал бояться — страх на поле боя помогает выжить, уж ему, как доктору, это было известно — но теперь это был продуктивный страх, разгоняющий кровь в организме, делающий зрение острее, а реакции резче. А зрелище миловидных сестер, по мановению невидимой волшебной палочки преобразившихся в богинь войны, заставило его устыдиться секундного малодушия.
      — Против? Да я почту за честь сражаться рядом с вами, миледи! — напору в голосе Говарда позавидовал бы и кавалерийский полк в момент атаки. В ответ на заявление о стрельбе исключительно в голову он только восхищенно покачал головой. Эмансипация и феминизм расцветали в Новом свете, не сдерживаемые вековыми традициями и укоренившимися в сознании обывателя привычками. Говарду это было в новинку, и необычность эта была скорее положительной. Азарт в голосе Софии мог зажечь и бикфордов шнур на связке динамита.
      — Не уверен, что готов тягаться с вами в стрельбе, однако гордость не дает мне возможности заранее сложить оружие. Все же, замечу, что проиграть вам... кхм, тебе, будет не меньшим удовольствием, чем победа, — Говард не сразу смог подхватить столь быстрый переход на "ты", но все же наконец сделал над собой усилие. — Прошу прощения за оскорбление вашего слуха низменными выражениями, — извинения, хоть и запоздалые, никогда не бывали лишними. — Пожалуй, я слишком много времени провел среди солдат.

      Известие о крушении "Звезды Севера" достигло ушей доктора Блэкуэлла в не самый подходящий для этого момент. И дело было даже не в том, что в этот момент благовоспитанный и вежливый доктор орал благим матом на тучного лендлорда, являвшегося собственником ломбарда и сдаваемых в аренду двух комнат и каморки в одном из оживленных уголков Лост-сити... впрочем, нет, дело было именно в этом. Мальчишка-газетчик, выкрикивавший заголовок свежего выпуска "Бостон Джеральд", заглянувший к "дядюшке Грегору", как здесь называли старого пухлого еврея-ростовщика, стал свидетелем окончания потрясающей по накалу страстей сцены.
      — Двенадцать доллара в неделю?! Да я за двадцать смогу купить весь ваш клоповник! А на сдачу — и вашу жену! — кричал молодой на вид и прилично одетый джентльмен с ярким британским акцентом. Лицо его, наверняка обычно бледное, багровело отдельными яркими фигурными пятнами.
      — Моя жена не продается за такие копейки! — не менее громко, но куда более хладнокровно отвечал дядюшка Грегор, и мальчишка-газетчик мог биться об заклад с хорошими шансами на выигрыш, что ростовщик в этот момент прикидывал, за сколько действительно могла бы продаться его жена — женщина хоть и в возрасте, но еще вполне очень даже ничего.
      Спор, по всей видимости, достиг финальной точки как раз в этот момент, поскольку джентльмен со словами "Да катитесь вы к дьяволу с такими расценками, сэр!" шумно покинул апартаменты дядюшки Грегора, хлопнув входной дверью. Оказавшись на улице, доктор Блэкуэлл — а это был именно он, — еще некоторое время пыхтел возмущенными политически-нейтральными возгласами вида "Двенадцать долларов! Грабеж!" и политически-реакционными вида "До чего докатилась страна без крепкой управляющей длани Империи!", которые по счастью остались без последствий. Зато мальчишка-газетчик моментально усмотрел в ситуации собственную выгоду. К тому же дядюшка Грегор ему никогда не нравился.
      — Сэр, всего за десять центов я на пять минут стану этой самой дланью! — заговорщицки шепнул он, приблизившись к джентльмену.
      — И каким же именно образом, позвольте узнать, молодой человек? — с сомнением в голосе протянул доктор: "длань" выглядела недостаточно внушительной даже для смехотворной суммы в десять центов. Но мальчишка вместо ответа многозначительно кивнул на свежую кучу конского навоза, расположившуюся буквально в двух шагах от беседующих, а затем — на дверь дядюшки Грегора. Доктор Блэкуэлл, потратив несколько секунд на раздумья, ухмыльнулся и вытащил из кармана монетку в двадцать центов.
      — На сдачу расскажешь мне содержание свежего выпуска и проводишь к ближайшему бару.
      Таким образом, британская честь была восстановлена, обидчик наказан, а Говард обзавелся ценными сведениями, среди которых в числе прочих значилось как крушение "Звезды Севера" и слухи о баснословных богатствах, перевозимых на борту, так и известие о собираемом мэром Лост-сити поисковом отряде. А ввиду крушений планов доктора Блэкуэлла об открытии частной практики, перспективная экспедиция была ему весьма кстати.

      Знакомство с попутчиками и последующее путешествие оказались для доктора занимательным опытом. Ранее ему доводилось путешествовать только в составе регулярных частей армии Ее Величества, и условия в походе обеспечивались с присущей армии педантичностью и бюрократизмом. В маленькой компании путешественников все было настолько же проще, насколько и неорганизованней на взыскательный докторский взгляд. Впрочем, ему хватало такта держать свои претензии при себе, а через несколько дней он привык к некоторым неудобствам настолько, что стал получать от экспедиции удовольствие — не в последнюю очередь благодаря присутствию двух очаровательных сестер Тернегг-Ратц.
      Известие о возможной опасности, а также о ее природе, заставило доктора сначала усмехнуться — ну право слово, оборотни, скажет тоже! Однако заметив на лицах спутников реальное беспокойство, доктор предпочел воздержаться от высказываний, и уделить больше внимания командам его более разбирающихся в оборонном деле спутников. Револьвер, висевший под полой пиджака доктора, придавал некоторой уверенности, хотя доктор ощущал себя зеленым салагой в разгар боя, когда глядел на уверенных в себе сестер.

      Говард не верил своим ушам. Нет, точнее, ушам-то он как раз верил — отчетливый волчий вой не оставлял сомнений о реальности угрозы. Конечно, им было далеко до грозного рычания льва, рыщущего по саванне в непроглядной темноте африканской ночи, и все же по спине доктора пробежался неприятный холодок, который тот задавил усилием воли. Британская выдержка создавалась, помимо всего прочего, и в такие моменты. Но оборотни? Полуволки?..
      — Оборотни? Полуволки? — доктор Блэкуэлл не стал держать наболевшие вопросы в себе, высказав их вслух с изрядной долей нервного скептицизма. — Позвольте, дамы и господа, вы же наверняка шути... Срань господня!
      Только вышеупомянутая британская выдержка позволила Говарду удержаться от предательского вопля ужаса, и ограничиться сдержанным богохульством. Горящие в темноте глаза, оскаленные пасти и неровные очертания огромных уродливых фигур вызывали в душе ощущение какого-то первобытного ужаса. Рука сама собой полезла за полу пиджака в поисках оружия.
      — Господа, кажется они торопятся сюда не для того, чтобы поздороваться, — сжав рукоять револьвера, доктор Блэкуэлл несколько успокоился, ожидая, пока хоть кто-нибудь скомандует старое доброе армейское "залп!". Не то, чтобы он сильно надеялся поразить тварей своими чудесами меткости, но лишняя пуля вряд ли помешала бы.

Вопрос с командованием утрясся сам собой. Нет, не то, чтобы Хальр так прямо уж рьяно возражал против лидера в виде орка. На личном опыте успел убедиться, что зеленокожие вполне себе неплохие что бойцы, что военачальники. И если бы народ решил выбрать орка в командиры, Хальр бы пожал плечами, может ругнулся бы еще беззлобно, и больше в силу уважения традиций, да и пошел бы в подчинение. Но не пришлось.
Башня у варвара никаких эмоций не вызывала. Все равно горы, богами сотворенные, повыше будут. Шел себе, сапогами гальку расшвыривая, и думал не про башню, воздвигнутую невесть кем посреди невесть где, а про то, как скоро у него яйца звенеть начнут под ветром. Трусы-то, хоть и меховые, но все ж голыми ноги оставляют. Штаны бы не помешали хотя бы, торс так и быть, можно напоказ выставлять, перед соотечественниками не стыдно.
С мыслей про горы и соотечественников как-то незаметно Хальр перешел к мысли о родных местах, на нынешнее место чем-то очень похожих. То ли общей суровостью пейзажа, а то ли настроением, которое пейзаж оный в душе вызывал. И вдруг захотелось Хальру малины. Кислой, мелкой и твердой северной малины, а не это водянистое говно из южных земель. Или земляники лесной, у которой ягодки мельче ногтя детского. Или брусники какой, из-под камней пробивающейся. В общем, ягодку ему захотелось, да так, что аж зубы свело и слюна во рту потекла водопадом, только сглатывать успевай или сплевывать.
До башни Хальр добрался, прожигая землю взглядом. Ну хоть бы стебелек, хоть бы кустик! Внутренний двор взглядом обшарил, зелень выискивая. И нашел! За телегами, у самой стены, пробилась поросль остролистая, знакомая каждому северянину — прекрасный десерт, источник витаминов и вообще вкуснятина. Южане-то нос воротить будут, ибо кислая и твердая северная малина окажется на взыскательный и утонченный вкус...
А Хальр медведем к телегам ломанулся, раздвинул осторожно, меч в одну из них положив, и осторожно, словно любимую женщину лаская, обобрал все три ягодки зрелые, оставив штук пять зеленых дозревать на радость следующему страждущему. И сожрал в одно лицо, довольный как тот самый медведь.
А тут в башне вдруг зеленокожая заорала. Знакомое какое-то слово, и пока Хальр с мечом наперевес на манер короткого копья в башню входил, готовый рубить, убивать или упаси Глемселен, спасать — вспомнил: "ловушки" это. Выяснилось, что одну из упомянутых ловушек Керра опробовала собственной задницей. Ну, почти.
А Магнус добрый оказался, Хальр только гыгыкнул басовито в ответ на замечание про Мастера Палача. А что, смог бы. Башку рубить, пока тело крепко зафиксировано, это много ума не надо, даже Хальру понятно.
За компанией, внутрь башни направившейся, пошел в конце — он со своей бандурой все равно не сильно помощник. Ненароком потолок зацепит на замахе, или стенку. Или соседа неудачливого. Тут уж лучше прицелиться хорошо, да потом гаркнуть "Разойдись!" перед ударом, коли придется. А кто не разойдется, сам виноват.

Хальр посмотрел на орка недоуменно. Почесал в затылке, складывая два и два. По всему выходило, что раз Магнус спросил, кто главный теперь, а орк потом сказал "Моя вождь!" — это значит, что он теперь их командир, что ли?
— Да ну нахуй, — сказал неверяще, обводя взглядом людей-северян. На Керру посмотрел, головой тряхнул. Что тут спрашивать?

"Кавалерия легкого поведения. Секс-поддержка регулярной армии. Отряд "Сиськи в авангарде". Рыжеволосое знамя похоти... блядь, да хорош уже! Давай, твой выход, остряк хренов..."
Голова у Райли малость гудела. Сказывалось привыкание организма к жидковатой крестьянской браге, и, соответственно, отвыкание оного от относительно нормальной водки, которую подавали в Оксенфуртских трактирах. Однако ему хватило трезвого ума, чтобы остроты свои придержать при себе, похмыкивая в бороду. Когда Иренка закончила, и в тетрадке Галла появилась новая аккуратная строчка, Райли шагнул вперед.
— Пиши "Рояль". И потому, что инструмент есть, — музыкант качнул пером на берете, указывая на хвост лютни, торчащей из вещмешка, — и потому что в кустах знатно прячусь. Добавь к этому умение считать больше, чем до десяти, получится разведка. Кроме этого, умею камнем трупоеду в глаз с полсотни ярдов — навылет.
Райли красноречиво хлопнул себя по ленте пращи, висящей на поясе, и горделиво заулыбался, вспоминая свой недавний подвиг. Понятное дело, что с полсотней ярдов он изрядно прихвастнул, но какой он тогда был бы бард, если бы говорил только правду?..

Эльфы щебечут что-то неразборчивое, все сразу и хором, прерываясь лишь для громких женских рыданий да надрывных детских воплей. Но с земли не встают, и двигаться вперед не пытаются, предпочитая, кажется, отдаться на милость кому бы то ни было.
Долго такая ситуация продолжаться не может, и половина четвертого отделения тихо выбирается из здания, чтобы исчезнуть в проулке и попытаться забраться в тыл подозрительным эльфам. А заодно рассмотреть их поближе и узнать, не сопровождает ли их кто-то еще, не такой напуганно-мирно настроенный.
Но это оказываются действительно гражданские, что подтверждает и донесение четвертого, и последующий пристальный досмотр под прикрытием пары пулеметов. Группа, восемь взрослых эльфов — две сухие подтянутые старухи с молодой кожей, трое мужчин с разными увечьями и три женщины с одинаковыми глазами, что сразу выдает сестер, — и трое детей мал мала меньше.
При них не находится ни оружия, ни взрывчатки, несмотря на тщательнейший обыск даже пеленок у младенца. Прибежавший с баррикады гоблин-посыльный даже наводит на мысль отправить их дальше в тыл, через мост к раненым, и там оставить для дальнейшего допроса, но оглушительный взрыв со стороны баррикады прерывает размышления.

...Рассвет встретил остатки взвода лейтенанта Аргайла в намеченной точке — на площади в центре города, у подножия снесенной авиаударом ратуши. Остатки оборонительных укреплений указывали на расположение зенитных орудий, но сейчас площадь была пуста. Остроухие успели укатиться к херам собачьим.
Да, впрочем, туда им и дорога. Боевая задача ведь выполнена.
Взрыв на баррикаде, конечно, подпортил картину потерь. Выжившие рассказывали о малявке-смертнице, которую нашли в трущобах и притащили на баррикаду. Не бросать же ее было среди трупов, в самом деле. Теперь она им будет в кошмарах сниться до самого конца.
В такую хуйню, откровенно говоря, сложно поверить, но ее тело нашлось там же, возле эпицентра. По словам очевидцев, гоблин-корпсман, что ее как раз и нашел в трущобах, и единожды спас из перестрелки, словив несколько пуль в тушку, вроде как кровью истекал и вообще при смерти был откровенно. А как взрывное устройство увидел, бросился на нее тигром. То ли опять спасти хотел, то ли придушить напоследок. Упали, говорят, вместе, вот только на этот раз она его от взрыва своим тельцем заслонила. Только пара осколков в ноги пошло, инвалидом может остаться. Еще один джи-ай, тот выживший герой, что чуть ли не в одиночку здание у баррикады занял, тоже взрыватель просек, успел и "ложись!" проорать, и сам подальше откатиться. В общем, только троих парней взрывом посекло насмерть. Ну и девчонку.
Вот такая хурма.
Птички вовремя успели, забрали бедолагу и остальных раненых. А потом, ближе к полудню, грузовик подъехал раздолбанный с семью какими-то хряками. Оказалось, остроухие прорвали фронт на участке капитана Чарльза Дюрена, и ввиду тотального отравления свинцом всего командования, хряки решили, что самое время тактически отступить к своим.
Ну, трибунал решит, правильно они сделали или нет.

Пожалуй, мы можем убегать вечно.
Драма, которая завертелась вокруг нас, превратится в роад-муви. Я остановлюсь на заправке, чтобы пополнить бак, куплю чего-нибудь перекусить, а она будет ждать меня в машине. Я вернусь с пончиками, кофе и сигаретами — сигареты будут обязательны, пачка тонких ей, и какие-нибудь вызывающе грубые — мне. Джону придется потерпеть. Затем мы будем гнать дальше на Юг, развлекаясь очень медленной и очень осторожной беседой, пока от усталости не начнут слипаться глаза. Зная себя, могу сказать, что это будет не меньше чем через трое-четверо суток, однако ей наверняка захочется передохнуть раньше. И тогда мы остановимся в придорожном мотеле, возьмем один номер на двоих, но с раздельными кроватями, и она уснет после душа под монотонную негромкую трескотню телевизора, который я буду смотреть еще очень долго, почти до самого утра, прежде чем позволю и себе провалиться в короткий и чуткий сон.
И мы будем убегать вечно от неотвратимой угрозы, преследующей нас по пятам.
Я прокручиваю этот сценарий в голове, смакуя отдельные сцены и детали, подобно внимательному режиссеру: например, тяжелый запах сигарет в машине, смешанный с ароматом кофе, или легкое чувство неловкости, которое обязано будет повиснуть в воздухе, когда она выйдет из душа в мотеле — с мокрыми волосами и завернутая в дешевый халат. Это была бы прекрасная сцена.
И все же, затем я откладываю его в сторону.
В бегстве есть смысл, когда есть куда бежать. Бежать от чего-то — или от кого-то в нашем случае — бессмысленно, если только бегство не является самоцелью. А я точно знаю, что рано или поздно мне надоест роль беглеца.
— Ты знаешь, как его остановить?
Короткая фраза, наполненная бездной смыслов. Безопасность даже рядом со мной относительна — сколь бы ни был я уверен в своих силах, убийца может избавиться и от меня. Бегство не может продолжаться вечно. А еще — я здесь, я не бросаю тебя, я готов помочь.
Изумрудные глаза моей попутчицы натолкнули меня на мысль, и я с интересом разворачиваю цепочку собственных ассоциаций. Не так давно я жадно рвался вперед, к телу поверженного противника, чтобы добраться до драгоценностей, которые нашел в его глазах, и отступил в разочаровании. Интересующий огонь в мертвых глазницах погас, чтобы позже разгореться вновь, когда враг ожил. И сейчас искра, похожая на этот огонь, мелькает во взгляде Дианы, будоража сознание вопросом возможного родства.
— Твои глаза похожи на глаза убийцы, — мне удается смягчить флегматичным тоном Джона достаточно безапелляционное и, ввиду обстоятельств, двусмысленное заявление.
Указатель впереди, едва заметный в снежной метели, вежливо просит сделать выбор. До федеральной автострады можно добраться разными путями, и по сути, нет никакого значения, куда сворачивать. Я предполагаю, что в самом бегстве нет особого смысла — просто способ выиграть время. Джон, руководствуясь чем-то иррациональным в глубинах своей души, упрямо давит на педаль и удерживает руль, оставляя между нами и преследователем все больше миль по прямой.
Значит, Остин. Пусть будет Остин.

Вопросы. Они кружат над машиной невидимыми птицами среди хлопьев снега, преследуют нас в клубящемся шлейфе выхлопных газов, сдвигаются в сторону с лобового стекла, чтобы через мгновение пытливо прилипнуть к нему снова.
Полицейский "Форд" несется в сторону центра — условно оживленного по сравнению со спящей окраиной. Чуть больше фонарей на улицах, чуть больше светящихся вывесок, редкий прохожий — засидевшийся допоздна клерк или ищущий укрытие от холодов бомж. "Форд" проносится через Саммерфил, пронизывая его насквозь и удаляясь по петляющим улочкам почти строго по прямой от кафе "У Молли". Если продолжать ехать в этом направлении, можно будет попасть на трассу, которая через десяток километров приведет к федеральной автостраде, а дальше — Юг и Мексика, излюбленное место для побега для всех.
Джон выбрал это направление, и я не препятствую ему. Я лишь протягиваю руку и с сухим щелчком выключаю полицейскую рацию на приборной панели. Зеленый огонек у кнопки питания затухает вместе с приглушенными голосами внутри старой черной коробки с надписью "Motorola".
Мне нет разницы, куда ехать. Джон, возможно, надеется убежать, я — нет. Я видел, на что способен убийца, и поэтому я знаю точно, что если скрываться от него, то не "куда", а "от кого".
От нее — дамы с зелеными глазами, плохими знакомствами и вредными привычками.
Я забираю у нее сигарету плавным движением, затем точно так же забираю зажигалку и прикуриваю сам. Не знаю, курит ли Джон — почти наверняка нет! — и, возможно, поэтому вкус дамской сигареты мне не нравится, кажется слишком сухим. Но старое правило этикета, родом еще из колониальной эпохи, когда каждая сигарета скручивалась вручную и считалась прерогативой мужчин настолько, что женщине давали только прикуренную — именно оно кажется сейчас мне уместным. Едва заметный привкус помады, тонкий и цветочный, остается на моих губах, когда я возвращаю даме ее сигарету.
Возможно, она сама не осознает, сколь много сказала мне сейчас своей просьбой о помощи.
— Меня зовут Сабик. Джон Сабик. Как я могу тебе помочь?

Трещит горячий воздух джунглей, разрываемый злыми кусочками металла на сотню частей. Каждый, кто сейчас там, будь он морпех или гук, если он не полный отморозок, хотел бы оказаться где-нибудь еще, насрав на патриотизм, приказы, убеждения, долг перед родиной и какие угодно еще мотивы, погнавшие до сего момента здоровый и целый разумный кусок мяса на войну. Но хотеть - это хорошо, конечно. А сейчас надо убивать. Во имя патриотизма, приказов, убеждений, долга перед родиной и хуй знает чего еще. Желания выжить, например.

Татум.
Кровь хлещет из почти оторванной кисти, щедро удобряя выжженую землю на дне воронки. Туманится сознание, то ли от потери крови, то ли в ожидании болевого шока, который все не идет и не идет. Голову словно ватным одеялом укутали, тепло так вдруг стало, и еще больше нереальность всего происходящего проступила – нет, блять, ну как такое могло случиться-то вообще? Да ну нахуй!
А следом за теплом пришла боль. Нет, даже не так. Ее Величество Боль вступила в свои владения, щедрой рукой выжигая нервные окончания в мозгу, ответственные за передачу болевых сигналов, заливая все вокруг слепящим светом, и нет теперь больше ничего реального, кроме Нее.
Заходится тело в спазме, заходится глотка в крике, и нет сил, чтобы остановить эту блядскую песнь Боли. Сейчас бы счастливо вырубиться, надеясь на силу и мощь Американской Армии, которая вот-вот соберется с силами, и без твоей помощи запихнет гуков обратно в тот Нахуй, из которого они вылезли. А также на расторопность полевых медиков, которые обязательно найдут, вытащат и залатают, ссуки, ведь смогут же залатать, не может быть чтоб не смогли!
Но медлит блаженное забытие, словно наслаждается моментом, растягивает жгучую секунду.

Брэдли.
Не отзывается медик, скотина. То ли пристрелили его уже, то ли занят кем-то посерьезнее. Ну да и хуй с ним, винтовка, родная любимая "эмочка", куда ближе оказалась. Легла обратно в руку, родимая, и очень кстати и вовремя, как будто сама подсказывая, что морпех без винтовки в этом аду нахуй никому не нужен. Рявкнула длинной очередью - и рассыпались ближайшие тени, подступающие со стороны леса, как детские кошмары исчезают при включенном свете. Упали, вжимаясь в землю, кое-кто - и насовсем.
Скатился в окоп, дергая карман с аптечкой. Скользнула в пальцах застежка, явился на свет джунглей Спаситель Американского Солдата При Ранениях, Травмах и Порезах - индивидуальный перевязочный пакет. Вторая застежка раскрывает недра аптечки... и щедро вываливает белоснежные бинты прямо в грязь, намешанную солдатскими ботинками на дне окопа. Заливает кровь глаза, не понять теперь, что стерильнее - бинт в грязи перед носом, или рукав собственный, которым кровь утереть можно.

Смэшер.
Хорошо на краю окопа, видно все. Вон гнездо пулеметное на стыке окопов, пережило минометный обстрел, и теперь огрызается длинными очередями, удерживая остроухих на этом фланге от реализации жгучего желания забраться в заботливо выкопанные солдатскими руками укрытия и вырезать там всех к хуям коммунистическим.
И добраться до него недолго - метров тридцать под вражеским огнем средней плотности. Ну да хуле там, морпех ты или не морпех?
Но перед бегом можно и проредить немного желающих пострелять по гоблинской заднице. Тыкается приклад винтовочный в плечо на отдаче, летят маленькие юркие пять-пятьдесят-шесть в чернеющие на фоне леса фигурки. Падают фигурки, смешно всплескивая руками, подергивают ногами, а некоторые и не шевелятся больше.
Слетает с разгрузки граната, словно сама в руку прыгает. Кольцо долой, цилиндрик - от себя... и улетает он хер пойми куда, зацепившись за коготь. Хорошо, что не в родной окоп. Бахнуло где-то в стороне, осыпая землей остатки буйной растительности.
Дальше - рывок спринтерский к пулеметному гнезду. Окопами оно, конечно, безопаснее было бы, но дальше, да и ты блять морпех или не морпех? Чирикают пули вокруг, не попадая в гоблинскую задницу. Только последняя, перед тем как скрылась за мешками с песком задница вышеупомянутая, смачно хлопает в спину повыше поясницы - аккурат во флягу, что на рюкзаке прицепленная болталась, полнехонькая, а теперь воду через дырку разливает. Ну, всяко лучше, чем почка сейчас бы кровью обливалась.


Хокер.
Саданул по прицелу трясущимися руками, вжимаясь спиной в стенку окопа. Съехала перекошенная планка на бок, свободно болтаясь - слетела с крепления. Гавно вопрос, ремонта на две секунды - но трое за это гавно поплатились. Будут теперь тебе в кошмарах сниться.
Выправил щелчком планку, выставил дистанцию, снаряд свежий загнал в ствол. Можно дальше работать по целям. Сейчас вот только дыхание успокоится, и руки трястись перестанут. Вот-вот. Почти уже. Ну все, все.
Ебаный прицел.

Диана. Королевское имя погибшей принцессы, оно подходило ей так же, как и шоколадный аромат ее сигарет. Идеально вставший на свое место кусочек мозаики, пусть маленький, но все же составляющий туманную пока общую картину.
Яркий центр Саммерфила проносился мимо, уступая место темному пригороду, оставляя позади трагедию в кафе, погибшего напарника и вообще всю прошлую жизнь Джона Сабика. Я чувствовал, как разворачивается мой образ, сбрасывая непримечательную оберточную бумагу рутины. Как хорошо, что я все же решил не бросать тебя, Джон!
Диана оценила мой жест, и промелькнувшая искра в ее глазах вместе с тенью улыбки в уголке рта говорит мне об этом лучше всяких слов. Но последующие ее слова вызывают в разуме Джона только новый ураган вопросов, и мне стоит некоторого усилия, чтобы заставить этот шум замолчать. Логика Джона требует объяснений, и я могу его понять... но сейчас это только отвлекает. Большинство вопросов, которыми он себя терзает, не нуждается в ответе, поскольку ответы не имеют смысла. А испортить сцену ненужными репликами я не могу ему позволить.
Заглушая Джона, я вспоминаю произведения романтической эпохи, в которых благородные рыцари повсеместно спасали прекрасных дев от злых драконов. Аналогия с нынешней ситуацией настолько очевидна, что горькая усмешка кривит и мои губы. Меняются эпохи, проходят тысячелетия, человек изобретает телефон и летит на Луну, а сюжеты страстей, бушующих вокруг его жизни, остаются неизменными, равно как и сам человек.
Диана продолжает говорить. Безопасное место, видение, подозрение самой себя в абсурдности сказанного. Я спокойно продолжаю смотреть на дорогу, тяну паузу, наблюдая за мерным движением дворников по стеклу, чтобы придать больше веса следующим словам.
— Я видел, как на моих глазах один человек менее чем за минуту убил одиннадцать других, а затем с пробитой навылет головой вновь встал, чтобы завершить начатое.
Я пользуюсь присущим Джону хладнокровием как хорошо сидящим костюмом, модулируя голос, и в конце фразы возвращаю Диане ее взгляд. Я знаю, что мои — Джона? — карие глаза не столь необыкновенны, не так эффектны, но все же холодное неодобрение, требование рациональности, требование доверия наконец, получится передать и ими.
Все же сейчас, сидя напротив нее, мне приходится признать, прячась под маской Джона, что изумруд в ее глазах вновь будит задремавшего было змея у меня внутри. Это не те яркие сокровища, что пылали сапфировым огнем в глазницах убийцы, но в них тоже есть схожая искра, заставляющая зверя лениво царапнуть душу алчным когтем.
— Вряд ли сказанное тобой может быть более абсурдным, чем то, что я уже видел. Я повторю: как я могу тебе помочь?

Томми хмыкнул. Рюкзак он, конечно, упаковал чертовски добротно в плане наполнения, особенно если учесть ограниченность бюджета. Однако он и предположить не мог, что в походе им предстоит купание в ледяном потоке из разрушенной дамбы, поэтому в отдельный пакет была упакована только аптечка, да и то только для удобства, ни о какой герметичности речь не шла. Сам же рюкзак, хоть и был сделан из водоотталкивающей ткани, тоже не был рассчитан на продолжительное пребывание в воде и под водой. Горячего с собой у него тоже не было, равно как и термоса.
Поэтому он сделал только то, что мог сделать полезного в данный момент — а именно, подошел к Арли и, поднатужившись, молча взвалил себе на плечо ее рюкзак. Под двойным весом ноги подгибались и вязли во влажной земле, и ценой столь рыцарского поступка могло стать вполне крестьянское падение мордой в грязь. Томми сделал пару осторожных шагов вперед и решил, что с такой нагрузкой холод будет последним, что ему грозит.
Неожиданное молчание Рона привлекло его внимание, и, проследив за его выражением лица и взглядом, Томми наконец снова взглянул на городские крыши.
— Твою мать... А я думал, у меня одного глюки, — печально сказал он. — Этот Редстон какой-то не такой, да?

Томми медленно поднялся, подцепив рюкзак за лямку.
"Засранцы..." — мелькнула хмурая мысль. — "Про курсы выживания трепались все, а про то, что в них есть еще теоретическая часть — ну хоть бы одна сволочь..."
Куда более очевидная мысль о том, что во-первых, не стоило сачковать школу, пусть ради защиты чести семьи, а во-вторых, с расписанием и планом занятий стоило бы ознакомиться самостоятельно, в голову Томми не пришла — для бунтарского мировоззрения виноватым мог быть весь мир вокруг, но не он сам.
Рюкзак так же медленно опустился на стол, и Томми принялся расстегивать карманы один за другим, молча выкладывая на парту их содержимое: контейнер с сэндвичами в фольге, полиэтиленовый пакет, из которого торчал мохнатый краешек бинта и знакомая каждому подростку крышка от Тайленола, теплые носки в прозрачном целлофане, маленький потрепанный компас, и наконец, застегивающийся на молнию пакет из мягкого пластика, в котором лежали черная нитка с иголкой, мыло, зубная щетка и рулон туалетной бумаги. Когда место на парте закончилось, ему пришлось спустить рюкзак на пол, а освободившееся пространство заняли спальник в брезентовом чехле, пластиковая бутылка с водой, зачем-то замотанная в газету, и запечатанная пачка арахисовых крекеров. Поскольку места на столе не осталось, большое пушистое полотенце Томми пришлось положить на стул. Откинув краешек полотенца, он продемонстрировал завернутый в него небольшой топорик с обрезиненной рукоятью и странно широким шипастым обухом. Немного подумав, он достал из кармана свой швейцарский нож и простенькую кремневую зажигалку, и положил их рядом с топориком.
— Не знаю, что тут пояснять, кхм, — сказал он, когда его бездонный рюкзак наконец опустел. — Ну, на самом деле я взял не все, что стоило бы. Например, кхм, у меня нет туристической пенки, но я буду делать подстилку из веток, чтобы в спальник не шла сырость и холод от земли. И туристический топорик пришлось заменить, ну, кухонным. Но он на самом деле такой же удобный. В аптечке, — Томми приподнял пакетик с бинтом и Тайленолом за краешек, — самое необходимое: бинт, йод, активированный уголь, аспирин и Тайленол. А, да, еще фонарик... у меня его нет. И вместо маленького полотенца и дополнительного теплого одеяла я взял одно большое толстое полотенце, чтобы сэкономить место. Мы с отцом так делали. Пожалуй, все... мистер Хилл.
Подняв взгляд, Томми хмуро посмотрел мистеру Хиллу в глаза. Насчет полотенца он соврал — эта идея пришла ему в голову вчера, когда одеяло не хотело впихиваться в рюкзак ни под каким предлогом, но учителю знать об этом было необязательно.

Томми возвращался домой.
Там, снаружи, лил дождь, орала музыка в динамиках пикапа, шутили и смеялись друзья. Там было хорошее настроение, горячий кофе, вкусный пирог и халявная картошка. Там была школа, новоявленный "мистер Хилл" и нормальное живое общение.
Но сейчас Томми возвращался домой.
Отец пришел раньше — наверное, Гарри опять отпустил его с работы ввиду некондиционного состояния. Когда-нибудь это выльется Эндрю в увольнение, но пока что его растоптанные ботинки украшали прихожую, а хрипловатый бас тихо и неуверенно возражал что-то на неразборчивое рычание Гранта, доносившееся из гостиной на фоне телевизора. Наверняка речь шла о нем, о Томми. А еще о послушании, об уважении старших, о сохранении американских ценностей, за которые некоторые проливали кровь на другом конце земного шара... Знакомая пластинка, ничего нового.
Томми проскользнул к себе в комнату, которую он делил с Тэдди и Брэдли, чтобы сбросить вещи. Братья возились на полу в мешанине железа и пластика — Когда-то Эндрю собрал для Томми неплохую железную дорогу, которая перешла по наследству младшим. Кажется, сейчас в разгаре шли Железнодорожные Войны на Диком Западе.
Томми пробрался к своей узкой тахте под окном, стараясь не наступить на игрушки. Это был его угол — пара плакатов Оззи Осборна и Милы Йовович из "Пятого элемента" на стене, гитара под кроватью, тумбочка с учебниками, и целый отдельный подоконник для прочего барахла в коробках и без оных. А еще в окно, выходившее в сад, можно было сбегать из дома, хотя пользовался он этим лишь однажды — когда Эндрю, перебрав, отчего-то слетел с катушек и ломился в их комнату, Томми с братьями пришлось воспользоваться "запасным выходом", прежде чем Марта смогла урезонить отца. Хорошо, что было лето. Хорошо, что это было пару лет назад, и с тех пор ни разу не повторялось. И все же, хорошо что у него было это окно.
— Пливет, Томми, — первым поздоровался Брэдли, выдергивая старшего брата из невеселых воспоминаний.
— Ха, да это же Долговязый Том, охотник за головами, гроза всех бандитов по эту сторону Миссисипи! — хрипло пробасил Тэд голосом Клинта Иствуда. Сама конструкция приветствия давала понять, что утренняя разборка в Тупике уже стала достоянием общественности.
— Давай к нам, сынок, нам нужна твердая рука! — продолжил Тэдди тем же голосом, отчего Брэдли залился смехом.
— Нет, ребят, не сегодня. Я устал, — попытался было отбиться Томми, но от Тэдди было не так-то легко отделаться, и через пятнадцать минут Томми уже защищал строящуюся станцию от наседающих индейцев в лице Брэдли, возводя баррикаду из подушек и одеял посреди комнаты.
Вечер пролетел за игрой, растянувшейся аж до ужина, чему Томми был несказанно рад, имея возможность не попадаться на глаза ни Гранту, ни Эндрю, оккупировавшими телевизор в гостиной. Марта, занятая попеременно то кухней, то Эшли, тоже не дергала братьев — пока те сидели в своей комнате, остальной дом мог не опасаться разрушений. Мадж, заполучившая в свое распоряжение почти весь кухонный стол, занялась рисованием с размахом на эпическое полотно. Дейзи, опять улизнувшая гулять почти сразу после школы, едва не опоздала на ужин, чем заслужила строгий взгляд Марты.
Ужин тоже прошел без особых происшествий под трескотню Тэдди о нравах и обычаях поселенцев Фронтира, которую то и дело прерывала Марта, когда Тэд забирался в не слишком аппетитные подробности, вроде функционального использования коровьих лепешек. Лишь Дейзи украдкой перебросила пару кусочков поджарки в тарелку Томми и вызвалась помыть посуду вместо него — лучшее "спасибо", которое она могла выразить старшему брату.
Вечером, пока отец и дед продолжали просиживать кресла в гостиной, Марта собрала детей на традиционную вечернюю молитву. И, традиционно же, Томми остался в своей комнате, а Дейзи сбежала в ванную. Лежа на своей кровати, глядя в потолок и слушая негромкий речитатив Марты, собравшей младших вокруг родительской кровати, над которой висело распятие, Томми задумался о том, насколько неестественно выглядит эта тяга к высшим силам в их доме.
В какой-то момент он вдруг понял, что это все ему напоминает.
Пыль с гитары слетела от одного дуновения, рука привычным движением подтянула колки, позвякивая струнами. Точность настройки сейчас была не нужна, не режет слух — и то ладно.

Every time I sing, I sing for the Lord,
Glory, glory, glory, amen...

Томми и сам не заметил, как тихий перебор струн, с которого он начинал, перешел в резкие, отрывистые удары, подчеркивающие аккорды и заглушавшие даже бубнение телевизора за стенкой. Он только увидел, как приоткрылась дверь, и в комнату пробрались сначала братья, потом Мадж, ведя за руку Дейзи, а затем заглянула Марта, да так и осталась в дверях, слушая.
Когда песня (в которой, с учетом появившихся слушателей, пришлось замалчивать нецензурные слова в припеве) закончилась, Томми, не поднимая глаз, с шумом затолкал гитару под кровать и лег, отвернувшись к стенке. Тэдди попытался было похлопать, но Марта тихо остановила его, быстро уложила братьев и мягко поцеловала Томми в макушку перед тем, как выйти из комнаты и щелкнуть выключателем.
— Ты классно играешь, — громко прошептал Тедди в наступившей темноте.
Томми не ответил. Он лежал, глядя на рисунок обоев, едва заметный в темноте, и пытался понять только одно: почему Марта улыбалась, слушая песню? Для него самого она звучала чуть ли не как плевок в веру, которой та в последнее время увлеклась. Так почему же это ее не оскорбило?..
Вопрос носился в голове почище белки в колесе, заставляя Томми медленно проваливаться в сон.

— Потому что базовое образование бесплатное?
Томми не был в столовой, когда Хилл обламывал Рида, поэтому рассказы, донесенные до него через призму восприятия учеников, по красочности и спецэффектам могли тягаться с тизером нового боевика с Джетом Ли. Относился он к ним соответственно. Свою ложку дегтя добавляло присутствие Ронни, с которым не удалось перекинуться парой слов до начала уроков и хоть как-то оправдаться. Но сам факт того, что Рон сидел здесь, уже свидетельствовало о том, что он не попался, а робкая надежда на то, что парень забил на свою идею, улетучивалась при одном взгляде на чуть ли не светящегося изнутри Фолка.
Подпорченную репутацию (пусть не в глазах общественности, но в глазах Ронни, и, возможно, Кимберли) могло немного реабилитировать хорошее выступление, и Томми решил рискнуть.
Он сидел на своем месте, чуть развалясь на сиденье, и покручивая в пальцах ручку. Уверенности добавлял забитый под завязку походный рюкзак, стоявший у его ног — одна из причин, по которой Томми едва успел на уроки вовремя. Здоровенная туристическая бандура весила с полтонны, по крайней мере так казалось самому Томми на подходе к школе.

Махнув рукой на прощание, Томми пошел вдоль школы в сторону автомастерской, пытаясь вытряхнуть из головы упорно лезший в нее образ погибшего напарника, за которого нужно мстить.* В конце концов, если их сцапают, то скорее всего обоих, поэтому вопрос мести ляжет на плечи Кимберли.
Так и не определившись до конца со своей дилеммой, Томми сам не заметил, как прошло сорок минут пешей прогулки от школы до автомастерской. По счастью, погода сегодня радовала отсутствием стандартного редстоновского осеннего дождя "с утра и до воскресенья", и даже изредка радовала пробивающимся сквозь висящую в небе бесформенную серую муть солнцем.
Автомастерская встретила паренька стандартным грохотом инструментов, отрывистым шипением пневматических гайковертов и вездесущим визгом болгарки со снопом искр из-под диска — кто-то в дальнем углу что-то остервенело распиливал. Какофония звуков, ароматов технических жидкостей и терпким запахом горячего металла доносилась из распахнутых боксов, заглушая орущее возле каморки менеджера радио.
Потоптавшись немного на парковке перед автосервисом, Томми наконец заглянул внутрь, и поискал взглядом отца. Ноги Эндрю торчали из-под пикапа — собрата "Форда" Ронни, только в разы более ржавого, а из недр машины доносились негромкие позвякивания гаечных ключей и такие же негромкие нецензурные выражения. Около колеса пикапа стояла открытая банка с пивом. Постояв немного рядом с машиной, Томми с трудом поборол в себе неожиданный импульс привлечь внимание отца пинком по растоптанному ботинку. Чертов Голливуд с его киноштампами, и чертов Ронни, который о них напомнил.
— Привет, пап, — сказал он наконец, присев на корточки и дернув отца за штанину.
— О, привет, Том! — Эндрю выехал из-под грузовика на колесной платформе, сел, хлопнув сына по плечу, и тут же приложился к банке с пивом. Сделав несколько жадных глотков, он утер губы тыльной стороной ладони и полез в нагрудный карман за сигаретами.
— Слушай, тут завтра в школе начинаются курсы... — начал было Томми, но Эндрю остановил его жестом и, перекрикивая визги болгарки, сказал:
— Давай на улицу выйдем, я едва тебя слышу!
Пока отец курил на парковке, Томми изложил суть своего визита, параллельно гадая, сколько банок уже успел уложить Эндрю, и начал ли шлифовать их вискарем. От этого практически целиком зависело нынешнее настроение отца, а значит и шансы получить наличность.
Эндрю внимательно выслушал информацию о курсах выживания и мистере Хилле, который решил, что некоторым школьникам они просто необходимы, растоптал докуренную до фильтра сигарету об асфальт, и сказал:
— Черт, сынок, это звучит почти как бойскауты, только странно, что вас тащат туда вместо занятий, а не на каких-нибудь каникулах. Ну да ладно, старина Кросс наверняка знает, что делает, — речь Эндрю была чуть замедленной, но по устойчивому взгляду и незаплетающемуся языку можно было судить, что пока он не добрался до виски. — Насчет наличности... — Эндрю прервался, пошарил по карманам, выудил мятую пятидолларовую купюру и протянул ее Томми. — Держи. Возьмешь в магазине вкуснятины, и попросишь Марту сделать тебе сэндвичи. На первое время хватит, а дальше этот Хилл наверняка научит вас охотиться, ну или жрать жуков, я не знаю...
Эндрю утробно хохотнул своей шутке, Томми вяло улыбнулся в ответ.
— Спасибо, папа.
— Как-нибудь летом выберемся с тобой на природу, как раньше, — Эндрю посмотрел куда-то вдаль, пряча взгляд от сына.
— Конечно, пап. Как-нибудь, — Томми кивнул и махнув рукой на прощание, зашагал в сторону дома. "Как раньше" иногда всплывало в разговорах с отцом, и всегда отодвигалось на "как-нибудь", поэтому он не питал иллюзий на этот счет.

Уже дома, в разговоре с Мартой, Томми вдруг понял, что понятия не имеет, сколько эти курсы протянутся. Вроде кто-то из ребят говорил что-то про десять дней, но насколько это точно? Всецело поглощенный этим вопросом, он даже не заметил, что Марта, занятая глажкой пеленок Эшли, почему-то дважды переспросила имя Честера Хилла, а после этого уточнила телефон школы.
Время до вечера пролетело незаметно, пока Томми по всему дому собирал вещи, необходимые для похода. Свою предстоящую ночную вылазку он подумал было объяснить Марте тем, что ребята решили встретиться накануне курсов и утрясти мелочи, вроде кто что берет, но даже себе не смог объяснить, почему это нужно делать в час ночи. Поэтому оставалось лишь покорно дожидаться, пока дом погрузится в сон, а затем по-тихому выбираться через окно и вытаскивать велик через задний двор на соседнюю улочку, чтобы Боб не шумел.

План был всем хорош, и не учитывал лишь одно обстоятельство — Томми спал в комнате не один.
— Ты куда?
Шепот Тэдди прозвучал в практически гробовой тишине комнаты подобно щелчку взведенного пистолетного курка. Томми, как ему казалось, идеально тихо смог освободить подоконник от хлама и даже повернуть ручку окна, но тут ему в спину уткнулся совершенно резонный вопрос брата.
— Спи, Тэд. Мне... нужно. Я скоро вернусь.
— Я хочу с тобой!
Томми глянул на брата. Тот сидел в своей кровати, уже свесив босые ноги на пол и нашаривая тапочки. И если первый вопрос прозвучал несколько сонно, то во второй реплике от сна не осталось и следа — Тэдди почуял приключение.
— Тебе нельзя, Тэдди. Ложись спать, — в шепоте Томми скользнули строгие нотки.
— Ты сбегаешь из дома? Как тогда, когда мы прятались от папы?
— Нет, я скоро вернусь.
— А куда ты?
— По делам.
— Можно мне с тобой?
— Нет.
— Но я хочу!
За время диалога Томми успел открыть окно настежь. В конце концов, он не собирался тратить всю ночь на то, чтобы уговорить младшего брата лечь обратно спать. Но именно в этот момент проснулся Брэдли.
— Мама? — сонно пролепетал он, не утруждая себя шепотом, и сопровождая свой вопрос шумным зевком.
— Все хорошо, ложись спать! — одновременно шикнули на него Томми и Тэд.
— Писять, — буркнул Брэдли, ловко парируя все направленные на него наезды. Тэдди вздохнул и, подойдя к кровати младшего, вытащил из-под нее горшок.
— На, садись. Штаны снять не забудь... — сказал он уже в голос, помогая Брэдли выбраться из кровати.
Томми, обрадованный, что у Тэдди появилась новая забота, успел свесить за окно одну ногу, когда из туалета донесся шум смываемой воды, и через секунду, прошлепав босыми ногами по коридору, дверь в комнату открыла заспанная Мадж, явившись в ореоле света от коридорной лампочки. В левой руке она держала плюшевого зайца, а правой отчаянно терла глаза.
— Чего вы тут шумите? — хриплым со сна голосом поинтересовалась она. Увидев Томми, застывшего в окне, она добавила: — Ты сбегаешь из дома?
— Нет, проветриться открыл. Иди спать, — хмуро буркнул Томми, забираясь обратно в комнату и захлопывая окно. В ответ на резкий звук за стенкой тут же послышался тоненький писк Эшли и последовавшее за ним невнятное бормотание Эндрю. Томми закрыл лицо ладонью и пинком сбросил ботинки под кровать.
План провалился, и теперь, если Ронни попадется, у Томми появится отличный повод мстить за напарника вместо Кимберли. Все же, не девичье это дело.

Томми недоверчиво покачал головой: "просто спрашиваю" Рона не убедило его ни на цент. Но затем он пожал плечами и вздохнул как ДиКаприо на церемонии вручения "Оскара". В конце концов, каждый сам выбирает, как ему провести вечер.
— Можно и скрепкой, если ты найдешь толстую скрепку из какой-нибудь мягкой меди или латуни. И, раз уж ты просто спросил, я тоже просто спрошу: ты ведь помнишь, что это именно твой отец — помощник шерифа?
Томми совершенно инстинктивно слегка понизил голос, заметив идущую впереди Арли с каким-то незнакомым парнем.

Курсы выживания.
"Какого черта?" — был бы самый закономерный вопрос для среднестатистического подростка, попавшего не по своей воле в подобную ситуацию. Перспектива проторчать дней десять в лесу без мобильника, душа и хлопьев на завтрак должна была быть пугающей.
Томми старался концентрироваться на неизвестном мистере Хилле — по описаниям товарищей, той еще занозе в заднице. На новом лице в их более-менее знакомой компании — Риде, тоже занозе, но с другой стороны. Все это позволяло поддерживать в организме должный уровень раздражения по поводу ситуации.
Ну, нельзя же, в самом деле, было ходить с лыбой до ушей, предвкушая Десять Дней Свободы от дома, от милых, но назойливых братьев и сестер, от вечно уставшей мамы, к которой появлялось все больше вопросов, от вечно пьяного отца, болтающегося между добродушной заботой и суровым воспитательством в зависимости от градуса в организме, и от сварливого деда.
Его бы попросту не поняли.
Поэтому Томми прятал восторг в глубинах души, вспоминая, что они с отцом брали в вылазки на природу, когда эти вылазки еще были. Спальник, сменные вещи, теплые носки, спички, туалетная бумага, топор, туристический коврик, сэндвичи, консервы, какая-то аптечка... Черт, хорошо если он сможет найти хотя бы половину из нужного списка дома — все равно денег, чтобы купить недостающее, скорее всего не будет. Разве что попробовать наведаться к отцу, пока тот еще относительно трезвый и на работе...
А еще он, кажется, забыл сказать о завтрашних курсах хотя бы маме. Вот остолоп!
Уроки в таких размышлениях пролетели совершенно незаметно, а отсутствие мистера Робинсона было как нельзя кстати. Выбравшись из коридоров школы, он стал на крыльце, задумавшись над дилеммой — идти домой искать нужные вещи, или же ехать к отцу в автомастерскую в призрачной надежде добыть хотя бы долларов пять-десять.

Сладкий дым царапает горло. Вылетает изо рта тонким клубящимся ручьем к потолку, подхватывается на середине пути едва заметным сквозняком из окна, растворяется.
Зачем это все? Существование бесцельное. Ствол к виску, нажать на курок — и досвидос.
Проходили уже. Не вышло. Не можешь.
Так зачем это все?
А зачем вопросы эти? Лежи да расслабляйся. Это уже травка говорит. Спасибо ей. Значит, уже можно плыть, а остаток — заначить до следующего такого же хренового утра. Которое наступит вот прямо завтра.
Комната медленно вращается вокруг какой-то оси.

Это был прекрасный момент. Миг, ради которого стоит... нет, не так. Миг, который стоит всего. Кульминация. Высшая точка, за которой может следовать только падение.
Револьвер в моей руке дымится опустошенным барабаном, а убийца падает к моим ногам, поверженный и сломленный, орошая белоснежный покров вокруг красными каплями. Снежинки медленно ложатся на его изувеченное лицо, превращаясь в капли, поблескивающие слезами в свете фонарей.
Конец сцены, затемнение, аплодисменты.
Но еще в момент первого своего выстрела я понимаю, что мой сценарий заканчивается на этой сцене. А пьеса идет дальше своим чередом, и "клиффхэнгер", который я создал сейчас, разрешится единственно возможным образом. Через мгновение после мнимого затемнения под сдавленный вздох сладкого ужаса невидимых зрителей мой антагонист неестественно дернет конечностями, заращивая свои смертельные раны, и начнет подниматься обратно на ноги, неумолимый и неостановимый.
И поэтому в момент драматической паузы я даю полную свободу Джону Сабику. Давай, хладнокровный и уверенный в себе полицейский, придумай ответ на самый важный сейчас в твоей жизни вопрос.
Как его убить? Думай, Джон, думай и анализируй. Фраза, оброненная зеленоглазой дамой про адаптацию, подстройку к обстановке, обретает новый смысл, не так ли? Сходные раны он регенерирует в разы быстрее, чем полученные впервые. Что можно противопоставить этому? Огонь? Взрыв? Кислоту?
Время вышло, Джон. Варианты неплохие, но сейчас ни один из них реализовать не выйдет — слишком много рисков. А роль защитника, которую я взял на себя накануне, требует обезопасить девушку. Она говорила "Нужно бежать!", и сейчас идея кажется не такой уж плохой, а полицейский "Форд" всего в шаге от меня.
Хватит ли мне оставшихся до окончания регенерации секунд, чтобы сесть обратно в машину, завести мотор и сорваться с места, проскальзывая шинами в устилающем асфальт снегу?

Машинально приняв сухарь из рук Маверина, Райли вгрызся в него, вовсю развесив уши. Шутка ли — такие дела вокруг творятся! Это ж на десяток баллад хватит, или вовсе на сагу эпическую. Ведьмаки, колдуны, нильфы, Профессор какой-то, тварюки-мутанты эти... как слово-то было... ге-не-ти-чес-кие, во! Поди теперь рифму подбери.
Опомнившись, он решил заняться делом, пока уши заняты — например, сообразить костер и водицы чистой, те же сухари запить. По всем правилам военной стратегии где-то в форте должен был быть родник, даром что мог уж зарасти и засыпаться за столько-то времени. А с другой стороны, раз тут "лаблатория" была некоего Магистра — ох и страхолюдина же, как только ведьмак его одолел! — то может и чистый родник-то...
Фраза, оброненная Рыжей, то есть баронессой Каминьской, заставила Райли чуть не подавиться сухарем. Союзники, как же. Хорошо, что северянин с ними не пошел, ой хорошо.
— От свезло так свезло... — неопределенно буркнул он себе в бороду, собирая по двору форта всякое дерево, способное к горению.

Бекон был холодным. Приятная прохлада растекалась по щеке сквозь полиэтиленовый пакет, который Томми прижимал к лицу, остужая горячую кожу свежего и медленно наливающегося синевой фингала под левым глазом.
— Я тебя в последний раз спрашиваю, что произошло? — тон дедушки Гранта уже зашел за порог "повышенного" и вот-вот грозился перейти в старый добрый сержантский рев, который обычно заканчивался закономерным приступом кашля. Грант стоял, опираясь одной рукой на обеденный стол и нависая над сидящим Томми вековым морщинистым дубом. Тяжелая деревянная трость во второй руке пока еще упиралась концом в пол, но Томми по опыту знал — высота замаха будет расти пропорционально децибелам. Занимательная физика в быту.
Мама стояла напротив, скрестив руки на груди, и смотрела на Томми молча и с печалью в глазах. Сложно сказать, чем была вызвана эта печаль: порванной и грязной толстовкой, которая сейчас крутилась в стиральной машине, оглашавшей небольшую кухню металлическим лязгом, фингалом под глазом сына, которому наверняка было больно, или самим фактом того, что Томми опять ввязался в драку. На Гранта она не смотрела вовсе, будто его тут и не было.
— Я упал с велосипеда, — глухо и упрямо повторил в очередной раз Томми, глядя куда-то в стол, чем, похоже, переполнил чашу терпения дедушки.
— Ах ты паскудник, сейчас ты у меня получишь! — трость взлетела в воздух, чтобы обрушиться на сгорбленную спину внука, но застыла в высшей точке замаха: Марта в один шаг преодолела расстояние между ней и дедом, перехватив трость у основания.
— Не смейте, Грант, — она обращалась к нему подчеркнуто на "вы" всегда. Сейчас голос ее был спокойным и уверенным, а хватка — достаточно крепкой, чтобы дед, пару раз дернув трость и опасно покраснев от натуги, наконец опустил свое воспитательное орудие, и просипев сквозь тут же одолевшую его одышку что-то насчет "понарожали", убрался в гостиную к телевизору. Шутка ли — Марта могла справиться и с пьяным Эндрю, а тот был на двадцать лет моложе.
Впрочем, порой Томми задумывался о том, с кем бы еще могла справиться Марта. Родом она была откуда-то из Канзаса, и охотно рассказывала о своем детстве, о большом доме и ранчо, которое потом сгорело, а дальше в истории Марты был пробел, который она не заполняла ничем, кроме пустых отговорок. Вроде бы она как следует поколесила по стране, прежде чем встретила Эндрю в Редстоне, где и осела, но лет пять в ее жизни оставались покрыты мраком, который она не спешила развеивать. Кажется, самого Эндрю это вполне устраивало.
Мысли Томми переключились с матери на события сегодняшнего чертовски длинного дня, который начался еще вчера вечером, когда Дейзи пришла домой в слезах.

— Ты сегодня опоздаешь в школу.
Томми сказал это Джейсону, соседскому парнишке-ровеснику, жившему в конце улицы, встретив его утром на пороге его дома. Ультимативное заявление того не слишком удивило, хотя вид старшего брата Дейзи заставил его слега напрячься.
— Почему?
— Потому что в десять часов ты будешь в Тупике. Если конечно не хочешь прослыть на весь Редстон ссыклом, способным лишь девчонок бить.
Томми не слишком вникал в суть проблем, возникших у Дейзи и Джейсона вчера вечером. Компания, в которой она тусовалась в последнее время, была далека от идеальной — там все были старше ее минимум на два года, а верховодил ими Джейсон Карчек, сын иммигрантов-поляков, чья фамилия лишь звучала просто, в написании напоминая хитрый лингвистический ребус. Задиристый малый сам по себе, Джейсон просто расцветал в обществе ребят помладше, где он априори был самым крутым. Ничего из этого, и никакие возможные слова Дейзи — на самом деле той еще королевы подросткового светского этикета — не давали ему права заламывать ей руки, хватать за волосы и швырять на асфальт как надоевшую игрушку.
"Тупик", по сути являвшийся тупиком за домом Пауэлсов, был достаточно известным местом в определенных узких кругах общества Редстона. Глухой проезд шириной метров семь, обрамленный с одной стороны стеной фабричного цеха, а с другой — трехметровым забором Пауэлсов, заканчивался парной грузовой рампой завода, изукрашенной граффити до полного исчезновения оригинальной краски, и не открывавшейся уже лет сто. Ну, десять так точно. Отличное тихое место для вечерних посиделок неформалов, продажи марихуаны или гангстерских разборок, если бы в Редстоне были гангстеры.
Впрочем, разборка в Тупике все-таки состоялась, пусть и без масштабной перестрелки. Джейсон приехал не один, заставив прогулять уроки еще пару младшеклассников, но Томми не опасался секундантов — по негласному кодексу Оукенфолд вэй личные вопросы решались только лично, свидетели лишь следили за честностью схватки и подтверждали итог.
Пятнадцати минут спарринга, в конце переместившего противников в вязкий партер на куче отбросов, размокших от моросящего дождя до состояния вонючей каши, хватило, чтобы разрешить вопрос окончательно. Фингал Томми вполне уравновешивался разбитым в кровь носом Джейсона, а скрытые под одеждой бесчисленные синяки на руках, ногах и ребрах никто не считал. К половине одиннадцатого Томми и Джейсон вышли из Тупика чуть ли не братаясь на ходу, а секунданты, следовавшие на почтительном расстоянии, восторженно обсуждали подробности схватки.
Томми был удовлетворен официально зафиксированной ничьей. Он знал, что сможет уделать Джейсона, и сам Джейсон вовремя это понял, предложив мировую, пока они валялись в компостной куче в перерыве между раундами, тяжело дыша. Не было смысла продолжать драку — Томми нутром чувствовал это, не имея возможности логически обосновать. Но по крайней мере больше никто из этой компании теперь не рискнет обижать его сестренку.
Сейчас оставалось только добраться домой, как-то незаметно добыть свою куртку взамен изгаженной толстовки, и наконец попасть в школу хотя бы к четвертому уроку.

— Ты в порядке, Томми?
Голос матери вырвал Томми из пучины воспоминаний. Он поднял на нее взгляд, отлепил от щеки пакет с охлажденным беконом и протянул ей, едва заметно усмехнувшись.
— Да, мам. Все нормально. Уже все хорошо.
Мама точно так же едва заметно улыбнулась в ответ, забирая бекон и пряча его в холодильник. В глазах ее мелькнула искорка, будто она сейчас заговорщицки подмигнет Томми и предложит подложить деду петарду в сигарету, на мгновение изгнав поселившуюся в них усталость.
— Хорошо. Я рада. Давай беги уже в школу.
В соседней комнате заплакал Эш, как всегда резко и громко. Томми со вздохом поднялся со стула — синяки на ребрах немного саднили — и пошел за курткой.

Когти трупоеда вспороли воздух на том месте, где только что был Райли с пацаном. Учитывая замах, вспороло бы обоих, скорее всего, и падая на землю, Райли ощутил холод в животе. Смерть была слишком близко на этот раз, и что хуже всего, отставать не собиралась. Откатившись насколько позволяла инерция и ноша в виде пацана, Райли поднял глаза, встретился взглядом с трупоедом, и понял, что больше уже ничего не успевает.
Один шаг, и тварь будет остервенело рвать добычу. Кончилась твоя песенка, музыкант, даже помолиться не успеешь. Райли с досадой стиснул зубы, пытаясь нашарить нож на поясе в бесполезной попытке последнего сопротивления. Не помирать же просто так-то...
Он даже не понял сразу, что трупоед мертв, когда туша упала на него, вдавливая в землю и вызывая сдавленный стон из легких пацаненка, оказавшегося под весом худосочного Райли и жирной твари сразу. Нашарил нож на поясе, локтем прикрывая лицо и ожидая неминуемого удара в брюхо, от которого кишки вылетят наружу как конфетти из хлопушки ярмарочной.
И только тогда осознал музыкант, что трупоед-то и не шевелится совсем. Увидел стрелу, торчащую точно промеж глаз чудовища, остекленевший взгляд вытаращенных глаз, оскаленную пасть без зловонного дыхания.
— Ууу, бля... — прошептал сдавленно, привставая на локтях, чтобы не раздушить спасенного пацаненка, и с трудом скидывая с себя мертвую тушу. Стал на колени, пацана к себе подтянул, осмотрел бегло — целехонек, не считая зареванной мордашки, вывалянной в грязи, да пары ссадин от падения. Обнял тут же крепко-крепко, поцеловал в засаленную вихрастую макушку.
— Живы, едрить его... Живы! Слышь, мальчуган... вон там дядя Мав стоит, видишь? — показал на Маверина, смахивая слезы, навернувшиеся на глаза. — Он нас спас. Понимаешь, малец? Если б не он, нам пиз... кхм, того... померли б. Свечку за него поставь при случае, а я песню напишу.
Отпустил малого, оглядываясь слегка ошалело. Шутка ли, смерти в глаза заглянуть.
Да только чудеса не закончились на этом, сначала исторгнув из Портала бригаду нильфов — здоровых, в броне по самые брови, да еще с чародеем во главе. Затем еще один ведьмак из-за пригорка нарисовался. И в довершение всего малец, что вылетел из седла вместе с Сабриной, воспарил аки дух святой и поплыл к форту.
Райли покачал головой только, усевшись на задницу прямо в пропитанную кровью трупоедов траву. Сил удивляться после пережитого шока уже не было, равно как и выдумывать какие-то истории в оправдание. На Сабрину глянул — она их счастливый билетик, если что. Даже реплика Иренки навряд ли спасет, даром что баронессой заделалась.
Неспроста это все. Судьба. Рок. Предназначение.
Осталось только выяснить, какова роль каждого в этой игре судеб. Райли самого, Вольных остальных, да мальцов спасенных — ведь все они люди мелкие и незаметные, в отличие от ведьмаков и колдунов. А как известно, пешек Предназначение первыми жрет и не давится.
Но не зря ж они уцелели-то?..

Про огонь синеформенный, похоже, забыл, но расторопность с которой он бросился выполнять остальные поручения, позволила оставить его в живых. Пожевав сигарету, Тотошка поцарапал когтями пол, пытаясь высечь искру, но ничего не получилось. Пришлось так и держать ее незажженной, пока наконец товарищи с бергамотом не подтянулись.
— Стопэ, красавчики.
Рык Тотошки обращался ко всем человечкам, даже если они того сразу не поняли. Но Тотошка постарался донести свою мысль, пристально посмотрев на каждого недобрым взором. В далеком Канзасе от такого Тотошкиного взгляда встречная шпана сама отдавала Элли мобилки, деньги и прочие ценности.
— Бегемотика... тьфу, бергамотик выкладываем в лифт, и айда за мной. Ты, лифтер, тоже не сачкуй.
Покосившись на льва, Тотошка все же решил, что трое человечков, имеющих руки, лучше двух животных, рук не имеющих, и подошел к Элли.
— Так, стали сюда, сюда и вот сюда. Взяли аккуратненько. Слышь, ты, я сказал "аккуратненько"! Это значит — нежно и с подобострастием. Вот так, молодец. Теперь подняли и понесли в лифт осторожно. Здесь "осторожно" означает, что если вы ее уроните, то похороны вам не понадобятся, а если растрясете и Элли проснется — я вас просто искалечу. Ну, чего встали? Пошли-пошли, а то ванная остынет.

Улица отвечает на мой взгляд тишиной и пустотой. Сцена достигла кульминации и теперь идет спад напряжения, вместе с медленными пушистыми снежинками, затихающими всхлипами выживших посетителей кафе и отдаленным воем сирен. Упустившая развязку публика включает свет в окнах и осторожно выглядывает из-за штор, пользуясь иллюзией безопасности стороннего наблюдателя.
Идя к машине, я ощущаю небывалый душевный подъем. Не Джон Сабик, потому что он должен скорбеть по убитому напарнику, переживать о жертвах стрельбы, беспокоиться о даме, которая вверила свою жизнь его защите, продумывать отчет, наконец. Но я — Сабик — я в восторге, и из-за этого я с трудом улавливаю смысл слов, которые говорит девушка. Киллер, наемный убийца — даже слыша ее лишь краем уха, я чувствую, сколь многого она не договаривает. Но сейчас это меня совершенно не беспокоит.
Я наслаждаюсь радостью найденного образа.
Джон Сабик добирается до патрульной машины и берет рацию, чтобы закончить отчет. Труп Тома взирает на меня остекленевшим глазом, уткнувшись пробитым затылком в крыло машины. Девушка располагается на пассажирском сидении, отправив успокоительную сигарету в снег, почти попав в пятно крови Тома. Она говорит еще что-то, про профессионала, про лучшего в своем деле, про адаптируемость к обстановке, но я едва слышу ее. Спины пары посетителей, осмелившихся покинуть место преступления под влиянием шока или паники, растворяются в снежной мгле.
А затем взгляд замечает еще один источник движения.
Убитый мною стрелок оживает. Никакого другого слова в словаре Джона Сабика не находится, чтобы описать это. Он оживает, регенерирует поврежденные ткани, восстанавливает пробитые кости черепа, возвращает подвижность сломанным шейным позвонкам. И в его глазах вновь горит сапфировый огонь, который находит патрульный форд и его пассажиров. Меня.
Алчность вновь шипит внутри меня рассерженной змеей. Но теперь я знаю, что эти драгоценности обманчивы. Ценность их заключается в другом.
Водительская дверь едва слышно протестующе скрипит, когда я вновь выбираюсь наружу, утопая ногами в снегу. Встаю рядом с машиной, держа руки чуть расставленными в стороны, и револьвер очень удачно вернулся в кобуру, когда я вернулся в машину. Он нужен мне сейчас там, чтобы с пустыми руками получился жест безоружности или успокоения. Или же "давай, прийди и возьми" ? Я не уверен до конца сам, с трудом сдерживая улыбку, рвущуюся на лицо сквозь маску хладнокровности, когда возвращаю сапфировым глазам свой приглашающий взгляд.
Девушка просит — нет, умоляет! — о помощи. Что может быть прекраснее?
Я примеряю на себя новую роль защитника. Надо проверить, не жмет ли в плечах.

Тотошка моргнул. Потом еще раз. Потом, вспомнив про наведывавшееся к нему недавно зеленое марево, хватанул пастью воздух. Воздух оказался на вкус вполне обычным.
— Ого, — вздохнул, зевнув и щелкнув пастью еще раз. Потер лапами морду, приходя в себя окончательно.
Было ли все это дурманом? Или альтернативной реальностью? Или было все, а потом кто-то пришел, вырубив участников, вынеся их на свежий воздух и расставив их в нелепые позы на газоне Ришара?
А какая разница? Сейчас-то оно все, может, и не очень. Но вот тогда и там — все было божественно.
Тотошка потянулся, разминая онемевшие лапы и оглядываясь.
На ум почему-то отчетливо лезла огромная чашка чая, в которой плескался розовый бегемотик. Почему бегемотик?
— Тьфу, бергамотик, — рыкнул сам себе, отряхиваясь и направляясь к Элли. Осмотрел, обнюхал, лизнул щеку — спит, красотка. Вот и славненько. Вытащил из сумочки сигарету, подцепил на клык, и рысцой побежал к жилищу Ришара, которое внутри было ничем иным, как лифтом. Дернул рычаг, отправляясь вниз.
— Эй, мелочь. Отдельную комнату с ванной сообрази, — глядя в недоуменные глаза ближайшего человечка в синей форме, усмехнулся, обнажая клыки все больше с каждым произносимым дальше словом. — И побыстрее. С пенкой. И чаю. С бергамотом. И огня дай. Мне. Сейчас. Быстро!

Драма разыгрывается вокруг. Нет, не драма. Трагедия. Десяток жизней, которые забрал одинокий синеглазый стрелок, оставляют рваные зияющие дыры потери и шока в жизнях тех, кто избежал пули.
Дюжина трупов. Считаю машинально. Ровно дюжина, но их было бы больше, если бы не Джон Сабик. Если бы не его — моя — меткость и скорость реакции. Одиннадцать выживших. И их было бы гораздо больше, начни я стрелять сразу, а не следуя инструкции. Но имеет ли это значение?
Револьвер в моей руке смотрит в пол, я иду к телу жертвы моей меткости, и нарастающий хаос вокруг не слишком меня беспокоит. Но вот я уже рядом с телом, вглядываюсь в бездонные сапфиры — и меня постигает чувство глубокого разочарования.
Обман. Подделка. Фальшивка. Я искал драгоценность, подарок, трофей — а нашел лишь это! Ложный блеск пирита в куске отколотой руды разочаровывает усталого старателя меньше, чем эти обычные глаза сейчас огорчили меня. Они по-прежнему блестят синевой, но это лишь мутация, или контактные линзы, или даже новомодная татуировка глазного яблока — неважно.
Они не имеют ценности для меня.
А значит, роль Джона Сабика придется играть дальше. Сцена еще не закончена, и хорошо, что я не успел слишком выйти из образа.
Мой взгляд отпускает глаза мертвеца, переключаясь на другие детали. Капли крови на кафельном полу, кусочки разлетевшегося черепа, прилипшие к столешнице, ошметки мозгового вещества на искусственной обивке дивана — у кафе теперь новый дизайн. Подошел бы для прошедшего Хэллоуина, но сейчас, пожалуй, несколько отпугнет постоянных клиентов. А их ведь и так выжило не слишком много.
Кстати, о выживших.
Офицера окликает девушка. Светловолосая, с мелодичным голосом, с приятным взгляду лицом и фигурой, с редким изумрудно-зеленым цветом глаз. Алчность трофея змеем шевелится внутри, чтобы тут же разочарованно отступить — это тоже просто глаза.
Быстро перебираю эмоции, которые были бы присущи ситуации, приемлемы для Джона. Разочарование, которое снедает меня на самом деле, не очень подходит. Может быть, гнев? Праведный, карающий, сулящий возмездие? Нет. Страх? Тем более. Торжество? Нет, не то, не то! Кто же ты, Джон Сабик, патрульный, холост?! Я задавал себе этот вопрос перед стрельбой, и сейчас часть ответа, включающая в себя слово "хладнокровный", вдруг кажется мне верной.
Да. Хладнокровный. Уверенный в себе. Знающий, что делает. Вот оно.
— Он уже никуда не идет, — спокойно указываю дулом револьвера на тело, но не спешу убирать оружие. Он мог быть не один. А в памяти Джона, в которой я роюсь на правах хозяина, находятся фильмы о зомби-апокалипсисе, которые заставляют меня отправить оружие убийцы пинком под ближайший стол. — Зачем он хотел вас убить?
Этот вопрос должны будут задавать детективы, но никто не мешает мне получить ответ раньше них. Не дожидаясь ответа, я отвожу взгляд от девушки, осматривая кафе и подступы к нему. Убийца действительно мог быть не один... но с какой стати я вообще верю зеленоглазой даме?
А с какой стати мне ей не верить?
— Пройдемте в машину, — я протягиваю ей свободную от оружия руку, чтобы помочь встать. — Там бронированные двери.
Это должно вселить в нее мимолетное ощущение безопасности, хотя она и так не выглядит слишком напуганной. Но еще в машине осталась моя рация, а раз уж я вновь Джон Сабик, патрульный, холост — нужно доложить о ситуации.

Штопор нашелся тут же, в баре, который язык не поворачивался назвать "мини". Открыв Мадонне вино, Кертис поискал взглядом привычные очертания пузатых бутылок. "Трое друзей, которые никогда тебя не предадут: Джек Дэниэлс, Джим Бим и Джонни Уокер," — гласила старая поговорка родом еще из прошлого века. Пользуясь случаем, Спайдер решил сравнить знакомый вкус обычного Джека Дэниэлса с тем трехзначным напитком, который он заказал в меню. Плеснув себе буквально на два глотка на дно квадратного стакана, он подал Мадонне бокал с вином, и расположился в кресле по соседству.
— Что ж, амнезия в твоем случае весьма некстати. Это делает все еще запутаннее.
Он сделал небольшой глоток из стакана.
— Сегодня вечером из Мадонна Инн поступил вызов. Прибывшие патрульные обнаружили следы преступления, после чего туда вызвали меня и группу криминалистов. В номере, зарегистрированном на твое имя, были обнаружены останки, которые пытались уничтожить несколько по-дилетантски, но эффективно. По тому, что осталось, удалось определить, что в жертву преступления стреляли, а затем уничтожили тело при помощи органического растворителя. Записи видеокамер подтверждают, что в номер заселялась ты со своим менеджером полтора дня назад, и отель не покидала до приезда полиции. По крайней мере, в открытую. Поведение менеджера, а также записи камер делают его главным подозреваемым. Но твое появление лишает это преступление и мотива, и жертвы. Это все, что у меня есть на данный момент, и как видишь, этого крайне мало.
Он тяжело вздохнул, прокручивая в голове обстоятельства загадочного дела.
— Есть еще загадочная пара седанов, которые обнаружились на парковке. Один из них выезжал из отеля примерно сразу после совершения преступления. Но я пока не знаю, каким боком пришить их к делу.
Кертис замолчал, а затем поднял глаза на Мадонну и неожиданно спросил:
— Ты можешь вспомнить, когда ты поранила руку? В месте, куда имплантируют чип. Взгляни на шрам, может, это поможет. Память тела и все такое...

Ночь, снег, атмосфера праздника. Рождество скоро, не иначе. Город вокруг погрузился в дрему, вздрагивая редкими прохожими в свете фар патрульной машины. Дворники услужливо сбрасывают мокрые капли со стекла, напарник услужливо заполняет своими стенаниями тишину, заглушая даже вездесущее радио.
Джон Сабик, патрульный, холост. Костюм, привычный и разношенный, натирает швами. Жетон колет ребро. Револьвер неуклюжей глыбой оттягивает пояс вместе с наручниками. Весь Саммерфил вокруг, живой, настоящий и привычный, кажется настолько нормальным, что вызывает отторжение.
Все это, кроме фамилии. Сабик — истинно, незыблемо. Свое.
Том не выдержал напряжения, свернул за кофе к Молли. Хорошее заведение, приятное, приветливое персоналом. Культурные посетители, уютная обстановка. Хороший кофе, опять же. Такое заведение привлекает людей приличных и добродушных, и нынешний подозрительный посетитель, застывший в стеклянных дверях манекеном, выглядит там так же неуместно.
Наверное, сегодня просто день такой. Канун рождества, пора чудес. Не всегда хороших и приятных. Например, патруль, выпавший семейному Тому вместо домашнего вечера с детьми, женой и телевизором. Например, это вот навязчивое ощущение, будто ты только что проснулся, но сон вокруг и не думает заканчиваться. Например, человек с пистолетом в уютном кафе, и пуля, нашедшая сердце официантки. Думала ли милая Кэтрин, если это она, что ее жизнь закончится вот так, в канун рождества...
А что в такой ситуации делает Джон Сабик, патрульный, холост?
Человек с пистолетом — это опасность для жизни офицера, а значит нужно предупредить напарника.
— Том, пистолет! — короткий взмах в сторону стрелка. Том наверняка догадается перемахнуть через машину или укрыться за водительской дверцей.
Человек с пистолетом — это десять-тридцать-два, а значит нужно попросить помощи.
— Диспетчер, десять-тридцать-два! Кафе "У Молли"! — левая рука рвет рацию с панели, палец вдавливает кнопку вызова. Правая рука расстегивает кобуру и открывает дверь, тело рывком выпрыгивает наружу, утопая ботинками в мягком снегу.
Потому что человек с пистолетом — это опасность для жизни окружающих, значит нужно обезопасить гражданских.
— Все на пол! — Громкий крик, разрывающий тишину снежного вечера возле уютного придорожного кафе. И тут же протокольный выстрел в воздух, подтверждающий серьезность слов. Револьвер без глушителя, его услышат все, имеющие уши.
Руки опираются на распахнутую дверцу, дымящийся ствол выцеливает стрелка.
Кто ты, Джон Сабик? Просто хороший коп, излишне правильный коп, или хладнокровный убийца в погонах?
Я не знаю, кто я. Я импровизирую.

Мир вокруг решает взять передышку от своего извечного торопливого бега неизвестно куда. Все вокруг становится медлительным и неторопливым. Том, посетители, жертвы — люди превращаются в ленивых и медлительных увальней, которые только делают вид, что спешат. Даже снежинки вокруг будто замирают в морозном воздухе.
Знакомое ощущение — сейчас я отчетливо понимаю это, чуть ярче вспоминая жизнь Джона Сабика, патрульного, холостого. Преуспевающего во всех начинаниях — учебе, стрельбе, спортзале. И женщинах, поэтому-то и холост. На хорошем счету у начальства, и все это время жившего так, будто что-то неуловимое постоянно ускользало из его рук, заставляя искать снова и снова.
Весь мир вокруг медлит, уступая мне, кроме убийцы. Его движения по-прежнему быстры и уверенны, и он продолжает свою кровавую жатву. Кажется, он стреляет по всем подряд, но каждый его выстрел обрывает чью-то жизнь. Родственники, друзья, любимые — прорехи в социуме становятся шире с каждым нажатием спускового крючка, с каждым щелчком глушителя. Это могло бы быть похожим на психоз, если бы не профессиональность его действий.
Мой предупредительный выстрел привлекает его внимание, и следующая пуля летит к патрульной машине. Сегодня Тому совсем не везет.
Револьвер рявкает в моей руке еще раз, после предупредительного выстрела отправляя пулю в цель. Я знаю, что я не промахиваюсь, и все же пуля находит лишь плечо убийцы, почти успевшего уклониться, разворачивая его и едва не сбивая с ног. И теперь я вижу его глаза.
Они манят меня, гипнотизируют своей глубиной, целое мгновение я смотрю в них и медлю, прежде чем выстрелить в последний раз. Все же, я не промахиваюсь.
Мир вокруг утирает пот с невидимого лба, отдышавшись, и вновь возвращается к привычному бегу. Убийца падает на пол, разбросав кусочки черепа и ошметки мозгов по телам собственных жертв. Тело Тома безжизненно сползает по капоту патрульной машины. Перепуганные посетители, чье рождественское чудо в этом году оказывается все же хорошим, наконец предаются панике.
Джон Сабик должен, прежде всего, сообщить о десять-сто: офицер ранен. Затем доложить о нейтрализации преступника. Затем, принимая меры предосторожности, проверить его состояние, обеспечить неприкосновенность места преступления, переписать свидетелей и дождаться подкрепления.
Но сейчас мне плевать, что там и кому должен Джон Сабик. Мне надоела эта роль, и я просто иду вперед, держа револьвер в опущенной руке. Я хочу еще раз взглянуть в эти сапфировые глаза.

До поворота оставалось не больше сотни метров, когда у Кертиса вдруг сработал вокс. Лэйн что-то говорил про планы...
— Бро, ты не поверишь, насколько ты сейчас невовремя! — проорал Кертис, сжимая руль мертвой хваткой и тут же обрывая связь. Интересно, слышал ли Скотт довольные вскрики Мадонны на фоне?..
Впрочем, над этим можно было подумать потом.
В считанных десятках метров до поворота Кертис резко бросил руль влево, одновременно плавно вытягивая рычаг ручного тормоза почти до упора и тут же выпрямляя руль обратно. Любая машина, на которой он участвовал в гонках раньше — те самые олдскульные кары, собранные почти вручную и с минимумом электроники — реагировала на такой маневр совершенно однозначно: вывернутые передние колеса пытались отправить ее в занос, а заблокированные задние массивным балластом заставляли сохранять вектор движения, меняя лишь ориентированность в пространстве. И через несколько мгновений такого скольжения достаточно было выжать педаль газа до упора в момент выпрямления руля, чтобы войти в поворот практически без потери скорости и с нужной траекторией.
Конечно, это была теория. Малейший просчет вел к неумолимым последствиям законов физики: слишком слабо выкрученный руль приводил гонщика прямиком в ограждение поворота; слишком резко вытянутый ручник отправлял его в неуправляемый занос, раскручивая на трассе; а стоило со всем этим опоздать или поторопиться хоть на секунду, и весь план шел насмарку, вынуждая оттормаживаться в пол, чтобы вписаться в поворот. Что тоже удавалось не всегда, в зависимости от скорости.
Стингрэй не дал Кертису возможности узнать, удалось ли ему повторить подвиги молодости. В самом начале маневра автоматическое удержание траектории скорректировало поворот руля, невежливо дернув его прямо в пальцах Спайдера. Тот даже не успел выругаться, когда полный привод взвыл, наплевав на заблокированный задний мост, стирая шины об асфальт и вытаскивая корвет из предположительно управляемого заноса, в который его отправил Кертис.
— Сукин сын! — Кертис выматерился, с размаху ударив по рулю, когда машина вновь начала слушаться управления, как ни в чем не бывало. Будто чертов умник только что вовсе и не испортил ему заезд. Увидев сзади вспышку фар Ягуара, он прижался к бордюру, ограждавшему узкий тротуар для технических нужд в тоннеле, и остановился.
— Вот сукин сын... — уже весело бросил Спайдер еще раз, одной рукой нашаривая сигареты в кармане, а другой отстегивая ремень безопасности. Адреналин, бушевавший в крови, медленно сходил на нет, оставляя в кончиках пальцев приятное покалывание. — Ты видела? Этот ублюдок меня скорректировал! — Кертис с улыбкой взглянул на Мадонну, незаметно для себя перейдя на "ты". — Ну не сволочь ли? Спасибо тебе, железка своевольная...
Он еще раз хлопнул по рулю, но на этот раз почти ласково, со вздохом открыл дверь и выбрался наружу.
— Присоединяйся к веселью! — крикнул Кертис Мадонне уже снаружи, заглушая шум автомобилей в тоннеле. Выудив из кармана пачку, он беззлобно чертыхнулся, смял пустую картонку в пальцах и швырнул на тротуар. Опершись на корпус корвета, он стал в полоборота к Ягуару, вдыхая наполненный бензиновой вонью воздух тоннеля.
Сейчас именно так пахла победа.

Часы тикали оглушительно громко. В тишине комнаты для допросов в подвале Департамента Обороны эхо тиканья отражалось от голых стен, слепым щенком тыкалось в одинокий металлический стол и обнимало спинки двух неудобных складных стульев, стоявших напротив друг друга у стола. Еще эхо могло покрутиться вокруг одинокой лампочки у потолка или попрыгать по поверхности монолитной металлической двери в одной из стен. Изредка оно натыкалось на яростно мигающую красным лампочку в рукояти бумажного зонта, установленного вертикально на одном из стульев и пугливо отскакивало назад. Но напротив зонтика сидела леди Хелсинг, и ее тяжелый взгляд заставлял эхо тут же тихо забиваться куда-то под стол.
Сэр Интегра была не в духе. Впереди предстояли похороны королевы, и одно это событие могло лишить настроения любого жителя Альбиона. Но в отличие от любого жителя, Интегре после похорон королевы предстояли последовательно: передача тела Августа обратно в НССР, похороны Арахны и коронация. Что ей предстоит после коронации, Интегра предпочитала не думать.
Звенящая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, затягивалась. Зонтик все так же мерно мигал лампочкой, Интегра все так же смотрела в этот своеобразный "глаз" тяжелым взглядом.
— Полковник говорил, что ты умный. Может, все-таки по-хорошему? — наконец сказала Интегра. По ее тону легко было понять, что на утвердительный ответ (да и вообще на какой бы то ни было) она не рассчитывает. Зонтик не разочаровал, продолжая мигать лампочкой и никак не отреагировав на предложение.
— Ну, потом не говори, что я не предлагала, — вздохнула Интегра, вставая со стула. Сняв перчатки и шляпу, она положила их на стол и расстегнула манжеты, медленно и аккуратно закатывая рукава...

— Открывайте, — послышался из-за двери приглушенный толстым металлом голос Интегры.
Двое морпехов, которые пятнадцать минут назад пропустили леди Хелсинг в комнату для допросов, в которой ее ожидал странный зонтик, и расслабившиеся было после последовавшей за этим тишины, последние десять минут чувствовали себя крайне неуютно. После пятиминутной гробовой тишины в кабинете будто открылся филиал боксерской секции для глухонемых: тяжелые глухие удары, от которых тряслись монолитные стены, жалобный скрип разрываемого металла и изредка появляющиеся на толстенной металлической двери вмятины изнутри не сопровождались ни единым словом или возгласом.
Поспешив открыть дверь, морпехи выпустили слегка растрепанную Интегру, которая отряхивала бетонную пыль с перчаток и шляпы. Действие было достаточно бесполезным, поскольку пыль тонким покрывалом усыпала весь адмиральский мундир и длинные волосы.
— Я скоро вернусь, — обронила Интегра, чеканным шагом удаляясь по коридору к выходу.
Морпехи переглянулись, и прежде чем запереть дверь, по очереди заглянули внутрь.
Кабинет выглядел так, будто в нем взорвался ящик осколочно-фугасных ядер для Вальгаллы. Пол, стены, потолок и даже металлическая дверь были покрыты глубокими выщерблинами, подозрительно напоминающими своими очертаниями зонтик. Куски бетона валялись повсюду, среди них можно было разглядеть жалкие останки металлической мебели, а чудом уцелевшая лампочка под потолком едва пробивала своим светом густую пыль, клубящуюся в комнате. В дальнем углу, полузасыпанный кусками отбитой штукатурки, лежал зонтик, все так же поблескивая красной лампочкой. Почему-то казалось, что мигание на этот раз было жалобным.
Заперев дверь, морпехи еще раз переглянулись, и внимательно посмотрели в конец коридора, в котором скрылась Интегра. Убедившись, что начальство удалилось, один из них сглотнул пересохшим горлом и шепотом сказал напарнику:
— Видал, че творит? А ведь это всего лишь зонтик... Повезло этому Дрейку, что его просто казнят...
Второй незамедлительно отозвался:
— И повезло ему, что он не на службе. Слыхал про тех парней, что вместе с ней отправились на встречу Йотуну? Она велела их тела найти и доставить яйцеголовым! И того парня, который из Вальгаллы с берега их прикрывал, тоже.
Первый вздохнул и тихим басом протянул:
— И после сме-ерти на-ам не о-обрести-и поко-о-ой...

Первый указ Ее Величества адмирала Королевского Флота, члена ордена Королевских Протестантских Рыцарей сэра Интегры Вингейтс Фэйрбрук Хелсинг Мэй Моу Первой стал о допустимом сокращении ее официального титула до Ее Величества Интегры (причем только после прямой угрозы жизни королевскому камердинеру, который больше всех ратовал за сохранение традиций). Второй указ касался передачи всего имущества полковника Августа (за исключением зонтика) вместе с телом полковника Августа обратно в НССР, сопровождаемый торжественной траурной процессией до самого порта (часть которой была позаимствована из только что прошедших королевских похорон по прямому указанию новой королевы). Вместе с грузом было отправлено сообщение о посмертной передаче полномочий Генсека некоей Ирочке, без какой-либо конкретизации. Третий указ изначально касался распоряжений насчет тела Арахны, но после того, как ее корабль доставил последнее сообщение Стального Генерала и отбыл в Пустошь вместе с телом, королева велела издать под третьим номером указ о начале военной кампании против Винланда.

...Через несколько дней небольшой часовой баркас, ведомый одним лишь бородатым капитаном, достиг берегов Империи Восходящего Солнца.
ссылка
Веселый капитан, не стесняясь в выражениях, вежливо и убедительно просил встречи с неким Кэнсаем, чтобы передать ему лично в руки послание — небольшую деревянную шкатулку, украшенную резьбой, лакированную и запертую на изящную защелку. Шкатулку капитан в руки никому не давал, однако легко предъявлял ее содержимое к зрительному осмотру.
Внутри шкатулки на бархатной подушечке покоилась красивая фарфоровая чашка из королевского сервиза, на блюдце и с серебряной ложечкой. И до краев полная горячего чая. Шкатулка была украшена печатью стазиса, что позволяло чаю не только не расплескаться, но и сохранять температуру. Мало кто знал, что в покоях королевы на отдельном кофейном столике расположилась точно такая же чашка, накрытая стеклянным колпаком с печатью стазиса одновременно с первой.

Гнать на вызов, распугивая сиреной пробки, проскакивая на красный, пронзительно визжа резиной на перепуганных пешеходов — это одно.
А мчать по ночному городу ради самой гонки, слыша над ухом рев мотора соперника, которого впервые в жизни увидел меньше минуты назад и всего-то знаешь о нем, что тачка неплохая — это было совершенно другое. Кертис в молодости поучаствовал в уличных гонках, еще в те времена, когда нашпигованная электроникой новая машина не могла тягаться с собранным практически вручную агрегатом, заботливо настроенным буквально на слух, и никакой нейроинтерфейс не нужен был водителю, чтобы чувствовать машину лучше, чем свои собственные ноги.
Славные деньки, когда прокладка между сиденьем и рулем играла куда большее значение, чем сейчас.
Впрочем, "британец" водил неплохо. Очень неплохо, и даже хорошо, что в первую очередь свидетельствовало о немалом опыте хотя бы тех же уличных гонок. Красиво пропев шинами на старте, он быстро перешел на вторую передачу, позволяя мощному мотору выдать максимальный крутящий момент на колеса. Машина пулей рванула вперед, и на третьей секунде заезда Ягуар оказался на полкорпуса впереди "Стингрэя". Британец был ощутимо мощнее, но Кертис все так же улыбался, плавно подгоняя стрелку тахометра вплотную к красной зоне, прежде чем повысить передачу. Мощный мотор вкупе с массивными очертаниями и тяжелой мордой означал, что соперник будет уступать на более высоких скоростях.
Легкий траффик, встретившийся гонщикам после светофора, разразился скандальными сигналами вслед удаляющемуся реву моторов — кажется, оставшиеся позади водители в первые мгновения даже не успели испугаться, запоздало реагируя на источник стресса. Зато открывшаяся до следующего перекрестка свободная прямая позволила поднять скорость, и здесь Стингрэй показал, что аэродинамические очертания и облегченный корпус даны ему не просто так, легко поравнявшись с Ягуаром, а через секунду уже показывая ему обидные задние габариты.
Перед следующим светофором пришлось сбросить скорость — зеленый только-только загорелся, и траффик медленно трогался вперед. Ягуар вильнул влево, выскакивая на встречную полосу, и под отчаянный визг тормозов малолитражки, ехавшей ему в лобовую, проскочил в зазор между встречкой и попутным потоком. Стингрэю достался более безопасный, но менее удобный зазор для парковочной зоны справа. Расстояние между машиной в крайней правой полосе и бордюром едва позволяло протиснуться, но Кертис легко дважды дернул рулем, заставляя Стингрэй войти ровнехонько в зазор без заноса. И все же задний диск чиркнул по бордюру, высекая сноп искр из камня. Кертис на мгновение нахмурился, считывая показание датчиков давления в шине, но тут же расслабился — удар пришелся по наружному колпаку, шина не пострадала. А царапина... кому есть дело до мелких царапин в такой момент? Взревев мотором, Стингрэй вильнул левее, занимая крайнюю полосу, и оказался вровень с Ягуаром. Впереди большим белым китом маячил мерседес, а за ним вдалеке сверкал огнями Хай-Вэй.
Водитель Ягуара уже должен был оценить соперника, и понимать, что на Хай-Вэе Стингрэй уделает его за счет преимущества в максимальной скорости. А значит, гонка должна была окончиться прямо здесь, за воображаемой подвижной финишной чертой, которой стал мерс.
Кертис усмехнулся, понижая передачу и вдавливая газ в пол. Для себя он уже решил судьбу соперника, независимо от исхода гонки.

Тотоха немного догадывался. Нет, он был на сто процентов уверен, что Элли задумала нечто. Тон, глаза, походка, решительность — все указывало. Такой безмолвный крик "Эй, у меня есть План!" для тех, кто имеет уши и может услышать.
И кто такой Тотошка, чтобы возражать против Плана?
Да он всеми четырьмя за.
Пошел, влекомый и ведомый, постукивая когтями по полу. Сел посреди комнаты, замер в ожидании. Услышал. Понюхал.
Проглотил, глотком виски проталкивая странную зеленую штуковину.
Посидел, прислушиваясь к ощущениям.
А потом встал, поднимаясь на задние лапы, уже куда больше похожие на ноги. Пошевелил руками. Плечами. Мышцы стали непривычными и необычными, но тело само подсказывало, что, как и зачем.
Посмотрел на хозяйку и застыл, раззявив пасть от одного только зрелища.
А еще запах. Запах Элли-кошки дразнил ноздри и опьянял голову похлеще вискаря сорокалетней выдержки. И был ничуть не менее изысканным.
Подошел медленно, привыкая к новому центру тяжести в теле, к способности устойчиво передвигаться на двух ногах. А еще — привыкая к безумному видению, которое нынче заменило реальность. Провел когтистыми пальцами по плечу Элли, касаясь шерстки. Прижался лицом-мордой, вдыхая аромат.
Кошка. Элли. Элли. Кошка. Вроде бы и кошка, но ведь все же Элли.
А еще — она хочет. Очень.
Провел носом от плеча Элли-кошки до уха, добавив в конце язык. Прижал зубами мочку уха.
Поднял глаза на льва с безмолвным вопросом, не нуждающимся даже в мысленном оформлении.

— Просто подумайте, что если бы я хотел вас убить — вряд ли стал бы делать это в салоне Стингрэя. Вы не представляете, сколько стоит химчистка...
Это было несколько неуклюжей шуткой, но Кертис отлично отдавал себе отчет в том, что Мадонна понятия не имеет о таких вещах, как цены на химчистку салона авто. Ей ли заботиться о подобных мелочах?
Просьба Мадонны изложить обстоятельства дела показалась ему вполне логичной. Но вправе ли был он выдавать защищаемую федеральными законами информацию о ходе расследования частному лицу? С другой стороны, это частное лицо проходило в деле как жертва, и притом было привлекательным. Не в первый раз Кертис нарушал правила.
— Ваш менеджер обвиняется в покушении на убийство. Предполагаемая жертва — вы, — детектив аккуратно рулил, не превышая скоростной режим, и рассказывал обстоятельства таким тоном, будто передавал другу измусоленную сплетню с передовицы желтой прессы. — В вашем номере найдены следы преступления, но идентификация останков займет не одну неделю — заметали все хоть и непрофессионально, но добротно. При всем этом вы не помните как заселялись в отель два дня назад. Признаться честно, я бы хотел, чтобы это все оказалось очередным трюком вашей пиар-кампании, но тогда я буду вынужден исполнить одно обещание...
Кертис наконец вполоборота посмотрел на диву с легкой полуулыбкой. Расследование шло в тупик, хвосты обрывались, ниточки паутины путались между собой — но зачем это знать Мадонне? Пусть она думает, что у полиции все под контролем, раз детектив позволяет себе непринужденно шутить.
Рычание двигателя с ярким британским акцентом за окном заставило его повернуть голову в другую сторону — ровно для того, чтобы словить и улыбку пассажирки, и жест водителя. Кто-то явно хотел впечатлить девицу, выбрав в качестве соперника Стингрэй. Что ж, не первый вызов на памяти Спайдера, и заканчивались все они одинаково — предупреждающим воем сирены, мигалкой и протоколом за превышение или небезопасное вождение. Кертис был слишком стар для таких забав.
Стингрэй ответно дважды рыкнул мотором. Щелчком подрулевого лепестка Спайдер перевел машину в режим полуручной коробки передач, мягко покачав педаль газа на нейтрали. Он был слишком стар для таких забав, но позади была бешеная ночка, и стрельба в тире была оборвана неожиданным ее продолжением. Пар требовал выхода, ночной город лежал впереди блестящими огоньками на черном покрывале, а на пассажирском сидении его холостяцкой машины сидела звезда мировой величины, у которой день сегодня, похоже, тоже был не очень.
Корвет словно считал нечто сокровенное через нейроинтерфейс, уводя голос Оззи в фэйд-аут. Салон заполнила виолончель... Но звуки ее, поначалу мягкие и утонченные, все больше и больше будто издевались над колоннами оперного театра, оставшегося позади, над костюмами, фраками, галстуками и вечерними платьями с дорогими украшениями. Виолончель пела о свободе и о необузданности стихии.
Улыбка Кертиса стала шире.

— Прошу прощения, леди. Мой железный друг порой бывает очень болтливым, — сказал Кертис и украдкой, чтобы не видела Мадонна, погрозил Стингрэю кулаком. Устраиваясь на водительском сидении, он даже не сразу отреагировал на вопрос корвета, пытаясь понять, не издевается ли электронный мозг над ним ненароком.
— Давай-ка классику. Оззи, пожалуй, подойдет, только что-нибудь поспокойнее. А вы, леди, расскажите вкратце, как вы так быстро попали из Мадонна Инн в ситуацию угрозы жизни.
Кертис смотрел на дорогу, ведя машину крайне аккуратно и спокойно, но краем глаза все равно следил за дивой.

Победа. По всем правилам, по всем учебникам стратегии и тактики, выполненная в лучших традициях военного искусства.
Любовь — это война, не так ли?

Дон Любовь готовит завтрак. Оказание чести побежденному, в этом нельзя отказать. Тело что-то помнит само, например то, что нужно одеть фартук. С вишенками.
И пока руки заняты, дон наконец позволяет себе задуматься. Нет, не о том, что только что было, иначе можно опять скатиться в циклическое самоудовлетворение и улететь... не пойми куда.
Нет, время задуматься о том, что вообще происходит.

Ведь он дон Родриго, как ни крути. И каким-то образом он оказался в теле богини, но не то, чтобы заменил ее, а скорее слился с ней. В экстазе, мда. Экстаза, в отличие от нормальной жизни дона, здесь было — ложкой ешь.
А ведь там, в нормальной жизни, осталась Неопределенность, и вверенные дону бойцы, которые отдавали свои жизни. А дон теперь воюет здесь, на поприще любви. И никаких идей, как вернуть все обратно, несмотря на то, что он теперь обладает силами бога. Точнее, богини.
Кстати, о божественности. Кофе получился именно такой.

Адам, кажется, отошел от Веры. Спустился, признавая свое поражение. Кто-нибудь на месте дона мог бы самодовольно усмехнуться. Но не дон, он питает уважение к противнику. И не Ева, она его вообще любит.
А Адам признает свое поражение. Очень нежно, очень внимательно, очень заботливо. Очень глубоко и изысканно. Очень восхитительно.
Перед тем как отправиться в окончательный полет, Ева понимает, что Адам решил признать свое поражение дважды, потому что перешел к завтраку, оставив нетронутыми и кофе, и бутерброды.
И полет на этот раз — не дракона. Колибри. Маленькая птица порхает внутри гигантского цветка. И нектара уже полный зоб...

Кофе дон берет с собой в дорогу, не спрашивая и не сопротивляясь. Адам теперь его гид в этом мире, пусть ведет.
А мир тем временем стремительно меняется.
— Боже, ну и бардак, — резюмирует дон Любовь. Весело резюмирует, потому что земля, истерзанная смертью и войной, ему близка и знакома. Хоть и взирает на нее он теперь не глазами профессионального солдата, а, скажем так, совсем с другой стороны.
Кофе оказывается очень кстати, как и невесть откуда взявшаяся дымящаяся бумажная палочка. "Сигарета", — подсказывает Ева.

"Развестись с тобой, что ли?" — мелькает смешная мысль.
— Веди меня к людям, — льются слова.
Ведь раздуть тлеющую жизнь проще, чем создать новую из пепла. Даже богине.

Рядовой Дуглас Бладуотер погиб первым, натолкнувшись на острый край носовой пластины драккара, упал на снег, разренанный почти напополам. Рядовые Чарльз Пэриш, Энтони Тайлер и Брайс О'Нил зашли со стороны правого борта и смогли преодолеть почти два метра, пока ноги их держали. Сержант Коллин Дженкинс попытался с разбегу запрыгнуть на борт, но лишился головы и обеих рук, когда чуть-чуть не добрал высоты. Лейтенант Джозеф Файнстоун, единственный офицер среди уцелевших после марша через бурю, смог организовать оставшихся четверых рядовых: Оливера Лэнга, Джуниора Кэмпбелла, Ричарда Логана и Джошуа Фокса. Они подобрались к левому борту вплотную и, помогая друг другу и оставляя на острых краях пластин пальцы и ногти, почти смогли добраться до палубы.
Почти.
Они умерли, так и не коснувшись противника. Упали, истерзанные беспощадной зимой, холодными бортами драккара с их трофейным украшением.
Интегра запомнила их имена.
Буря вдруг закончилась, и стоя в сердце шторма, она наконец смогла вздохнуть свободно, без иссушающего жара огненной печати. Покачиваясь от напряжения, она смотрела слезящимися от мороза глазами на конунга, пришедшего уничтожить ее страну. Усталось уже подгибала ноги, иссеченный льдом адмиральский мундир едва спасал от холода, а ведь бой еще даже не начался. Увидев приглашающий жест конунга, она зеркально протянула левую руку вперед, только вместо приглашающего жеста на ней красовался вытянутый средний палец.
Можно было бы сейчас сказать что-то. Про честь короны, про долг, про ненависть к Йотуну, про желание отомстить за каждого унесенного зимой солдата, про "ты не пройдешь".
Верный Вальтер все так же лежал в правой руке, и семь пуль в обойме были куда лучше слов.

Тотошка сел. Зевнул. Потом чихнул, отфыркнулся и потянулся сладко, чтобы неспешно пройти по ставшему безопасным полю к развалившейся железной туше Железного Дровосека. Посмотрел с непонятным выражением на морде на действия льва, несомненно полезные, но несколько неэффективные. Оскалился, клыки обнажая, взялся ими за кусок стальной обшивки на плече механического друга. Лапами в землю уперся, и потащил. Рывками, по сантиметру, взрывая землю и неразборчиво матерясь сквозь зубы.
Все же разница в весе-то колоссальная...
Лепреконы тем временем переглянулись, похихикали и вжарили: ссылка

Когда машина взлетела в воздух, Кертис успел упереть руки в переднюю панель, чтобы смягчить удар. И даже почти успел выругаться, когда мобильник легкой бабочкой выскочил у него из руки, словно в замедленной съемке пролетев перед лицом и выставляя на обозрение надпись "Вызов завершен".
А потом машину своими объятьями встретил фонарный столб, и стало как-то не до мобильников.
Вместо лобового стекла перед лицом Кертиса вдруг оказалось плечо Скотта, которое немилосердно приложило его в челюсть. Удар сотряс машину, но погасил скорость, и Спайдер подумал, что вот и все, приехали, но в этот момент на крышу рухнул сломанный столб, прогибая металл в опасной близости от головы детектива. Точку в ДТП поставила подушка безопасности, запоздало плюнувшая Кертису в лицо белым покрывалом.
— Ну хоть водишь ты по-прежнему хреново, — весело отозвался Спайдер, отталкивая от себя сдувающуюся подушку и выбираясь из изувеченного джипа. Почему-то на данный момент это казалось самым важным, что напарник после клиники хоть в чем-то оставался прежним. Стресс, не иначе.
Умная машина следовала за ними не отставая, но предусмотрительно не стала соваться в узкий проулок с угрожающим для ее клиренса высоким бордюром. Практика показала, что бордюр оказался не по зубам и Эксплореру.
— За руль даже не просись, — коротко бросил Кертис, запрыгивая в Стингрэй, тихо урчащий мотором на улице перед переулком. Отдав телефон Мадонны Скотту, Спайдер вжал педаль газа, заставляя машину взизгнуть шинами.

Обхватив магичку за талию, Райли прижал ее к себе, чтобы снять вес с раненой ноги. Несмотря на слезы в глазах от дыма, на тварей, что буквально дышали им в затылок (по крайней мере так их рисовало воображение музыканта), и на творимую на его глазах магию, — вдруг ощутил Райли, что овладевает им та бесшабашная веселость, с которой можно было легко сорвать куш в таверне развеселым концертом, или подрезать богатого купчишку на тракте. И округлости чародейки вдруг оказались на ощупь вполне себе приятными, хотя минутой ранее таких мыслей музыкант и представить себе не мог.
Хотя шагать в портал все равно было ссыкотно, особенно когда чародейка твердо сказала, что пойдет последней. Райли колебался буквально секунду, взвешивая в уме возможные перспективы: гарантированно сдохнуть в когтях виденных уже тварей, или вероятно сдохнуть непонятно как в заклинании чародейки. По всему выходило, что неизвестность в данном случае куда интереснее.
— Эх-ма... — вздохнул музыкант, отпуская чародейку и шагая в портал. Перед тем, как упасть в ледяную черноту, он оглянулся, и увидел, что Авегир стоит, не сдвинувшись с места и только сжимая топор покрепче, и что-то говорит чародейке. Слов Райли уже не слышал, но по лицу каэдвенца сразу понял, что не пойдет он за ними. И совсем не потому, что магии боится или что-то такое. Хотел было музыкант на прощание северянину рукой махнуть, но не успел.
Путешествие было коротким и малоприятным. Будто падаешь в полной темноте в бездонную пропасть, и нет здесь ни верха, ни низа, только бесконечное падение. И холод, леденящий самую душу, потому что тела как будто бы и нету уже. А когда Райли уже почти пообвыкнулся с холодом и силою воображения уже почти превратил падение в полет — кончилось все.
Упал мордой в траву, жмурясь от яркого света. Улыбнулся тут же, не вставая, услышав Иренкин матерный загиб — жива Рыжая. Осмотрелся, прямо так на траве разлегшись, увидел Маверина, детей пересчитал, вышедшую из закрывающейся двери в никуда чародейку отметил. Трупожоров тоже, к слову.
— Правду говорит, отказался северянин идти, — кивнул, подтверждая слова чародейки про Авегира. И еще покивал согласно речам Иренки про то, что разделяться им сейчас не след. А потом только профессиональная выдержка позволила ему не вытаращиться на рыжую удивленно и с отвисшей челюстью. Баронесса, мммать! Всегда Райли подозревал, что Иренка ловкая, но чтоб баронессой — это ж в какую загогулину нужно было выкрутиться!
Покачал только головой неопределенно, и куртку стянул, а следом — остатки рубахи.
— Правду говорят — бабы голышом оставят... — пробурчал себе под нос, без стеснения и церемоний поддергивая платье чародейки выше бедра. При необходимости Райли был готов и платье резануть, если его рубахи не хватит.

— Слышали, мужики? Фрэнк выбрался! Рыжий сукин сын, ты сэкономил мне дефибриллятор, за одно это я тебя уже люблю! Ох блядь...
Восторженную речь Майкла прервал грохот выламываемых квартирных дверей. Из ближайшего проема высунулась развеселая клыкастая харя, которую медик тут же угостил горячей плазмой — совершенно случайно, на рефлексах.
— ...ра-а-апторы-ы-ы!!! — спустив курок, Майкл прокашлялся и закончил фразу, тут же в ответ получив приказ, что с ними делать.
— Давай, здоровяк, гаси их! Я тебе потом такое вколю — хер неделю стоять будет как железный! — мотивация предназначалась Янгу, поскольку Санта очень отчетливо понимал шансы двух медиков отстреляться от клыкастых крылатых ублюдков без помощи марина.

Нужно было срочно навести порядок.
Шаги гулко отдавались от стен в пустом коридоре, темнота обманывала глаза, подсовывая лживые образы, наполнялась фальшивыми звуками, чужим дыханием, чьими-то шагами за спиной...
Но Роджер шел вперед с упрямостью робота. Образы — обман лишенного источников света зрения. Звуки — фальшивая "тишина" организма, улавливающего звуки тела ввиду отсутствия иных раздражителей: пульс, ток крови, скрип суставов. Или же это искаженные звуки из других помещений, преломленные донельзя стенами и температурными перепадами.
Успокоить людей. Навести порядок. Решить технические проблемы и вернуться к графику. А затем разобраться с проблемами в персонале.
Простые четкие мысли-приказы самому себе. Преобразовать в слова, и можно раздавать такие же простые и четкие приказы персоналу.
Пучок света за открывшейся дверью столовой ослепил в первое мгновение, хоть и светил не прямо в глаза. Проморгавшись за несколько секунд, Роджер набрал в легкие воздуха, чтобы начать свое обращение к остававшимся в столовой людям, как вдруг увидел ребенка.
— Что он здесь делает?
Стальной гвоздь вопроса, вбиваемый в древесину дисциплины. Твердый тон, вызывающий у подчиненных подсознательное чувство вины и желание объясниться. А лучше — спрятаться и не показываться начальству на глаза, пока буря не утихнет. Но это станция, прятаться некуда.
Призрак звука, прозвучавшего со стороны темного провала двери в склад, заставил Роджера на секунду повернуть голову в ту сторону.
Нет. Текущая проблема важнее.
Заметив багровые пятна на лице и руках ребенка, Роджер холодно добавил, по-прежнему обращаясь сразу ко всем:
— Он ранен?
Кто-то, кто протащил на станцию аборигена без уведомления, рискует поплатиться своей карьерой. Его может спасти лишь то, что ребенок нуждается в квалифицированной медицинской помощи, и то не факт.

Проглядывая новости, Кертис скривился. От каждой буквы, написанной журналистами исключительно ради рейтингов, воняло. Не имея возможности получить достоверную информацию и зная, что в ближайшие сутки этой информации просто неоткуда будет взяться, они вовсю спекулировали домыслами, "неназванными источниками" и подтасовкой имеющихся в их распоряжении фактов для создания любой картины. А как известно, чем грязнее картина, тем больше на нее слетается... кхм, читателей.

В животе настойчиво заурчало. Спайдер потер покрасневшие от усталости глаза и мысленно взмолился, чтобы по дороге к участку больше ничего не случилось. Так мало осталось до закрытия смены, до холодного пива и дружеских подколок товарищей... Похоже, детектив сегодня грешил мало, потому что мольбы оказались услышаны — Стингрэй мягко запарковался возле участка и заглушил мотор, переходя в псевдо-спящий режим. "Ушки на макушке", как его про себя прозвал Кертис. Все внешние датчики машины продолжали фиксировать происходящее, а электронный мозг без устали анализировал новостные сводки. Из необычного Кертис отметил наличие машины Скотта на парковке. Этот парень должен был проваляться в больнице месяц, и потом еще два-три проходить реабилитацию, прежде чем вернуться. И тем не менее...

— Пришел-пришел. Благодетельница ты моя... — Кертис взял бутылку, приобнял Бекки за плечо и притянул к себе с фальшивым намерением поцеловать. При этом он прикрыл левой рукой солнечное сплетение и не прогадал — в локоть тут же впечатался твердый кулачок.
— ...но я уже продал свою душу вон тому салату, и даже твоя двадцатка меня не перекупит, — продолжил он, отпуская девушку и отходя подальше. За ударом в солнечное обычно следовал тычок в кадык: уж что-что, а зачеты по самообороне Бекки сдавала получше многих парней в участке.

— На твою рожу я могу смотреть без содрогания только через дно стакана, — поддерживая шутливый "теплый" тон приветствия Скотта, Кертис подошел к стенду и взял свободную пару наушников. Накопленный за день пар рвался наружу. — Как ты сбежал от костоправов так быстро? Если сюда заявятся доктора, разыскивая тебя, я первый сдам твою задницу даже без вознаграждения.

— Найс! — рявкнул Тотошка. Смертельные устройства определенно вызвали в нем симпатию к хозяину дома, однако топтание на месте вкупе с тягучим Эллиным "Тооот" сделали свое дело.
— Эй, мелкие, сбацайте что-нибудь ритмичное.
Лепреконы пошушукались, перенастроили инструменты и сбацали.
ссылка
Тотошка покачал головой в такт, покивал согласно: "Пойдет".
И пошел.
Легко-хищно, быстро и медленно, пошел по извилистой, одному ему ведомой тропке между кусками ржавого железа, обгорелыми тушками и белёсыми костями, пошел, танцуя и смеясь во весь оскал беззвучно. Вокруг него свистели стрелы, взрывали землю выскакивающие колья, что-то шипело, плевалось огнем и кажется, даже немножко взрывалось.
А Тотошка шел вперед, ухмыляясь оскалом заправского грешника, которому и бежать-то больше некуда.

— Вы когда-нибудь нюхали жареного зерга, парни? Я тоже нет, но я сейчас вижу, как один гаденыш шкворчит в пламени, и черт подери, у меня текут слюнки... Ооо, у нас подкрепление!
Майкл трещал в радиостанцию, словно вообразив себя спортивным комментатором на матче гравифутбола, и последняя реплика предназначалась появившейся в конце улицы машине.
— Да это же "Викинг", парни! Сейчас он тут устроит... ох нихера себе! Наш сардж только что словил "Викинга" голыми руками! И он еще дышит, а-ха-ха! У нас железный сардж! А это что... о-о-о, парни, джекпот! Это же у-у-ультрали-и-и-иск! Кто подарит Моралес ожерелье из его клыков, а?!
Показывая пример, Майкл пальнул куда-то в сторону туши ультралиска и наконец отлип от радиостанции, чтобы броситься к сержанту, которого кто-то из парней как раз вытаскивал из-под "Викинга".

Танец, битва, единение, борьба, соитие, сражение — все зависит лишь от точки зрения.
Дон снова стал драконом ненадолго, снова увидел весь мир, стал этим миром, ощутил его.
Полюбил. Ненадолго.
Назад, быстрее назад, в тело, потому что сейчас Ева видит в руке Адама шприц. Ева знает, что в этом шприце, Ева хочет эту иглу. Ничуть не меньше, чем Адама. В себя. И если придется выбирать — Ева не будет выбирать.
Просто возьмет все.

Адам перед ней. Вынес вердикт, подписал приговор, провозгласил свой закон.
Ева готова подчиниться.
А дон Любовь — нет.

Адам перед ней, Ева на коленях, покорная. Она берет Адама, всего без остатка, скользит по нему губами, отпускает на свободу руки, чтобы нежно-острыми прикосновениями попросить прощения.
А дон Любовь — ждет.

Адам тяжело дышит, блуждая по грани, по которой водит его Ева, рычит, хватает ее за плечи, за волосы, рвется бедрами вперед, чтобы задать свой ритм, истребовать свое, вырвать извинения из Евы.
А дон Любовь...

На самом пике Ева останавливается. Резко, неожиданно, без предупреждения. Дон Любовь, опытный стратег, заманивший врага в окружение, затмивший его взор предчувствием близкой и полной победы, встает с колен. В руках — шприц, наполненный Верой до краев. Адам не мог заметить, как лишился его.
Острая игла пронзает его грудь, добираясь до сердца.
Можно ли убить бога? Вряд ли. Боги вечны, пока есть Вера. Но истинная всепоглощающая Вера очень легко может свести с ума.
— Пожалуй, сначала тебе следует извиниться самому, — шепчет дон Любовь, нажимая на поршень и закачивая Веру до краев в сердце бога. Легким толчком опрокидывает Адама на спину, на мягкий ковер.
И уходит.
Завтрак... что-то было про завтрак... ах да, завтрак Адаму. Технически, он его заслужил.

— Королевы больше нет.
Слова Интегры звучали по-прежнему глухо, что во дворце, что здесь, на берегу. Серое море и морозные тучи на горизонте как нельзя более соответствовали настроению речи, равно как и хмурые лица солдат.
— Королевы больше нет, но это не значит, что Альбион пал. Наша задача — здесь и сейчас — защитить Корону. И неважно, кто из детей леди Марианны ее наденет...
Воодушевляющая речь не клеилась, и Интегра это прекрасно понимала. Солдаты стояли перед ней вдоль береговых укреплений, за ее спиной, за краем пирса, из моря шла на Альбион смертельная угроза. Никому из них не хотелось умирать. Тем более — так, замерзнув насмерть.
Интегра вздохнула.
— А, пошло оно все к черту. Тот, кто не понимает, зачем он здесь, и что его ждет — можете сваливать. Обратно в города, или вообще из страны, которую вы поклялись защищать, оставляя без этой самой защиты простых людей, свои семьи, родственников, друзей и знакомых. Наказания за дезертирство сегодня не будет. Те же, кто решит остаться, знайте — скорее всего, мы все здесь умрем. Замерзнем нахрен. Но и после смерти мы продолжим исполнять свои клятвы.
Она повернулась лицом к морю.
— Вальгаллы — огонь по площади зажигательными ядрами. Целиться в центр шторма. Постарайтесь разбить торнадо. Остальным — поддерживать тепло. Погаснут ваши костры и печки — и следом придет смерть.
Не оборачиваясь на строй солдат, не считая ушедших и оставшихся, и где-то на краю не рассчитывая даже, что остался хоть кто-нибудь, Интегра пошла на край пирса.
— Туши мое пламя бензином, ублюдок... — прошептала она, закуривая сигару.

— Адмирал... Спасите, мать вашу... Неизвестный в покоях Ее Величества... Убью нахер... Воскрешу и еще раз... Ур-роды...
Интегра поднималась в вертолет явно не в духе. ссылка
Оставляя за собой густой дымный след от сигары, вертолет понесся ко дворцу на всех парах.

— Август! Какими судьбами?
Фальшивая вежливая улыбка на лице Интегры, вошедшей в караульное помещение, заставила присутствовавших там солдат тихо испариться, кроме двоих бедолаг, призванных охранять полковника.

Вальяжно рассиживающийся на невидимом, но от того вероятно не менее удобном кресле генсек тем временем, похоже не слишком ограничивал себя в удобствах, особенно учитывая стоящий перед ним на своей рукояти, изображающей ножку, и поднявший поля ровно на девяносто градусов зонт, тем самым формируя столик, дополнительно снабженный чайным сервизом и большим блюдом с разноцветными кондитерскими изделиями, в составе пирожных и печенья. С другой стороны, после проникновения в королевские покои такая мелочь вряд-ли могла дополнительно осложнить ситуацию, а пробовать местный чай, после двух неудачных попыток, в очередной раз не хотелось.

— А Леди Сэр Хеллсинг. — Прозвучал ответ так, словно к задержанному зашла в гости старая знакомая, — Наслышан, наслышан. Рад наконец-то встретиться лично. Я, как вы видите, в отпуске, отдыхаю и развлекаюсь, по возможности. Вам бы кстати тоже не мешало, а то прямо на лице написано, что нервы шалят. Ну а вы то тут по какому вопросу?

— По вашему, полковник, по вашему.
Пинком ноги придвинув к импровизированному столику полковника табуретку, Интегра без лишних церемоний налила себе чая, отхлебнула, скривилась, закусила печеньем и прикурила сигару, стряхнув пепел в незанятое блюдце. После чего наконец посмотрела на полковника.
— Уважаемый Август, вас не затруднит для начала объяснить, какого хрена вы делаете в закрытой для туристов части дворца? Забегая вперед, скажу, что объяснения вида "искал туалет" мне не интересны.

— Это конечно не ваш, так называемый "Чай", а лишь гибрид С-124, выращенный на Сигме-3, при гравитации в три с половиной g под светом четырех солнц. К тому же реплика, оригинал на этой планете уже давно не найти. — Последняя фраза прозвучала с ощутимой печалью. — Но все же подобное лицо делать совершенно не обязательно.

— А какого хрена я там делал, я кажется уже объяснил задержавшему меня отряду. Или они вам даже этого не потрудились доложить? — В голосе прозвучали тонки граничащие между удивлением и сочувствием, — Тяжелая же у вас работа. Но в любом случае повторю: Это был тайный визит к Ее Величеству для обсуждения личных вопросов, посвящать в которые ни гвардейцев ни лично вас я не собираюсь.

— Подобное лицо мне делать обязательно, когда мне не нравится вкус того, что я пробую, — подчеркивая личностные местоимения, сказала Интегра. Тон ее был неожиданно мягкий, будто она объясняла какие-то очевидные вещи деревенскому простачку. Или иностранному гостю.
— Задержавшие вас гвардейцы сообщили именно это, и, как вы могли догадаться, ответ меня не устроил. Так же, как и ваше его повторение. Господин Август, вы ведь догадываетесь, что ваш тайный визит нарушил массу законов и должностных инструкций, поставил под угрозу безопасность Ее Величества, а также, судя по медицинским отчетам, ее психологическое здоровье. Поэтому я позволю себе настаивать на раскрытии вами тайны вашего визита.
Выпустив клуб дыма, Интегра добавила:
— В противном случае у нас назревает дипломатический скандал самого высокого уровня.

- Знаешь, ты хуже Гросса, - прозвучал в голове Августа язвительный голос Арахны, - Он хотя бы не мог тайно проникать без всяческого разрешения в покои монархов чужих стран. Впрочем, тайно их лечить он тоже бы не смог, - видимая только одному Августу галлюцинация в виде Арахны появилась в помещении, - Кстати, твоего меха увозят за пределы территориальных вод Альбиона, это раз и я буду замедлять Йотуна, когда он подберётся к границам этих самых территориальных вод, это два.

— Если настаиваете, я могу прислать вам инфопакет с информацией о том, что чай на сам деле вкусный, как это у вас принято. — Парировал ответ собеседник, тоже по какой-то причине используя выделение местоимений.

— А вы сейчас, во-первых, пытаетесь залезть в личную жизнь как мою, так и своего собственного монарха. — На этот раз тон ответа был вполне серьезен, — Не уверен, что это нарушает что-то из ваших законов и должностных инструкций, но как минимум неприятно мне. А под угрозу безопасность Ее Величества ставит в первую очередь некомпетентность местного медицинского персонала. И я очень надеюсь, что это именно некомпетентность, поскольку, технологии Альбиона, как можно судить, как минимум из ваших же печатей, позволяют оказывать куда более качественную помощь. Второй вариант подразумевает, что кто-то в этой стране намеренно заинтересован в том, чтобы Ее Величество не вставало с постели.

— А что касается дипломатического скандала, как я уже заявил ранее, в данный момент я не представляю интересы Солнечной Империи и НСССР, этим заняты Маска и Ирочка соответственно, так что прошу рассматривать меня исключительно как физическое лицо. — На лице Августа засияла довольная улыбка, — Если вам хочется можете даже меня наказать. Как-нибудь. Например, устроить показательную порку. Или вызвать на дуэль, если вам так не терпится помахать мечами. И да, дорогая, не стесняйся, материализуйся уже до конца. — Со щелчком пальцев говорящего в комнате в виде голограммы материализовалась ранее видимая лишь ему проекция Арахны.

— Простите, полковник, но ведь очевидно же, что то, что нравится вам, не обязательно должно нравиться мне. Или же я понятия не имею, о чем вы говорите, — вздохнула Интегра и, с сомнением глянув на чашку, сделала еще один глоток чая. Напиток по-прежнему был чаем, но каким-то особенно безвкусным, поэтому сэр Хелсинг снова скривилась. На проекцию Арахны она не обратила особого внимания, по-видимому посчитав это семейными делами.
— Тот факт, что вы здесь неофициально, является единственной причиной, по которой Альбион еще не объявил войну НССР за вмешательство во внутренние дела. А наказание за ваши действия на данный момент полагается в основном в виде казни. Но знаете, даже это по большому счету сейчас не имеет значения.
Интегра встала, со скрипом отодвинув табуретку от стола, поставила чашку на блюдечко и положила рядом сигару, после чего достала из кобуры Вальтер, сноровисто заменила обойму обычных пуль на антиматериальные и не спеша направила ствол точно в лоб Августу.
— У меня сегодня был длинный день, полковник, — голос Интегры был неожиданно усталый и даже немного печальный. — И за сегодня вы уже третий, кто сообщает мне о какой-то херне, происходящей внутри моей страны. Я вас просто по-человечески прошу — извольте объясниться. Без намеков, иносказаний, витиеватостей и пряток за "личными делами", раз уж в них напрямую замешано Ее Величество.

- Знаешь, я бы на твоём месте всё-таки перестала юлить и разводить демагогию, - прокомментировала Арахна действия Интегры, - Кстати, он не полковник, он генсек, - эта реплика уже была обращена к Инегре, - И я сомневаюсь, что вам нужна война с НСССР. Они, конечно, сейчас заняты Чёрным Солнцем, но сил нагадить вам им хватит.

— Я говорю, что к чаю, помимо непосредственно чая, который мне предлагали ранее, имелся нематериальный компонент, способный оказывать влияние, сходное с действием наркотических веществ и соответственно, потенциально вызывать привыкание. Псионическая структура. Довольно опасная на самом деле. Если вам интересно, могу прислать некоторые научные работы по данной теме. — Разговорился обвиняемый не сразу заметив, что через некоторое время ему в лоб было направлено дуло оружия. В прочем, даже заметив сей факт он не то чтобы изменил линию поведения, продолжив речь, хоть уже и на иную тему.

— Подозреваю, вторая это вот эта дама, которая в жизни не удержится от того, чтобы потыкать кого-то в косяки в том, о чем она имеет представления исходя разве что из чужих рассказов и собственных фантазий. А кто все же первый? — Август тоже устало вздохнул, после чего продолжил чуть более серьезно, — Ладно, это уже пожалуй не касается меня. Что же касается того что вы услышать, все что я могу сказать, это то, что действительно прибыл во дворец без приглашения, и попросил Ее Величество уделить мне немного времени для разговора. К сожалению, в ходе оного у нее произошел сердечный приступ связанный, как я уже ранее уведомил, с низким качеством медпомощи оказанной при первых проявлениях болезни. В связи с этим я посчитал нужным немедленно оказать пострадавшей первую помощь всеми доступными мне средствами, после чего дождался прибытия бригады местных, с позволения сказать, медиков и охраны. Кроме того, вина за усыпление прислуги, находящейся в спальне и "испорченный" завтрак тоже лежит на мне. Хотя последний я все же пытался качественно приготовить. События произошедшие далее же вам известны. На этом у меня все. Тема нашего разговора действительно не ваше дело.

— И да, дорогая, я, в отличие от тебя не собираюсь никому гадить. — А вот это уже было произнесено явно обиженным но в тоже время серьезным тоном, — Если же уважаемая Леди Сэр Интегра решит начать стрельбу я лишь позабочусь о том, чтобы этот пистолет вместе с боезапасом весьма, прошу прощения, противоестественным способом были введены ей в глотку. И постараюсь сделать это с минимальным количеством разрушений. Поскольку, во-первых, жители Лондона, хоть и несут часть ответственности за поведения Адмирала, все же не заслуживают попасть под перекрестный огонь, а во-вторых, я бы не хотел еще раз будить Марианну.

Последующее действие Арахны, будь она материальна, сопровождалось бы, наверное, громким "бздынь", так как она с размаху прижала руку к лицу, а затем провела ей сверху-вниз и с крайне уставшим видом проворчала что-то вроде:
- Иногда мне кажется, что времена, когда в моей голове жил психованный инопланетный военный искусственный интеллект были светлыми и безмятежными, - Арахна вздохнула, - Август, я крайне сомневаюсь, что после твоей смерти твои подданные, подчинённые или какой там будет правильный термин в отношении генерального секретаря, спросят у твоего трупа разрешения на то, чтобы начать войну со страной, официальный представитель которой тебя убил. Леди Хелсинг, вам я лишь хочу напомнить, что поведение моего мужа большую часть времени по причинам, остающимся для меня неизвестными, соответствует его внешнему виду. То есть он ведёт себя как наглый подросток, строящий из себя непойми что. Врядли он сможет что-то куда-то вам засунуть, а потому я бы всё-таки попросила не стрелять в него из этого пистолета антиматериальными пулями. Ну или хотя бы выбрать в качестве цели не жизненно важные органы.

— Дорогая, — прозвучало неожиданно тоном настолько холодным, словно его только что вытащили из ледяной бури Йотуна, — Что именно, при каких обстоятельствах и куда я буду засовывать Леди Сэру Интегре, сугубо наше с ней личное дело и тебя совершеннейшим образом не касается. А если ты думаешь иначе, у тебя все еще есть возможность сделать мне тот же сюрприз, что я преподнес тебе в штатах.

— А вы, — холодный тон моментально оттаял до комнатной температуры, — прощу, не обращайте внимания на эту трусливую дурочку и если уж будете стрелять, цельтесь туда, куда посчитаете нужным.

- А сугубо наше дело, дорогой, - по своей температуре тон Арахны был предельно близок к недостижимому абсолютному нулю, - То, что наши жизни связаны. И если тебе плевать на судьбу людей, за которых ты ответственен, а так же на то, что твоя смерть убьёт ещё и меня, то это вовсе не значит, что у меня на этот счёт такое же мнение. Так что прекрати провоцировать её, идиот, - весь этот монолог звучал уже не от лица голо-Арахны, а конкретно из её сознания и отдавал чем-то знакомым и явно не принадлежащим Арахне. Особенно последняя фраза, сказанная практически в приказном тоне

— Заткнулись. Оба, — В глазах Интегры плясало пламя.
— Вы находитесь в королевском дворце, проявите хоть каплю уважения и отложите ваши семейные ссоры.
Пламя рвалось наружу, ощутимо разогревая воздух в комнате, но Интегра с заметным усилием опустила пистолет и спрятала его в кобуру.
— Господин Август, вы обвиняетесь в покушении на жизнь королевы. Для полноты следствия мне необходимо опросить Ее Величество, однако ввиду ее состояния это произойдет не скоро. До этого момента вы будете содержаться под стражей. Ввиду ваших способностей, содержаться под стражей вы будете на другом конце Альбиона, и единственным гарантом вашего заключения будет ваше слово чести. Гвардейцы вас проводят.

— Отказано, — спокойно произнес Август допивая чай, и возвращая кружку на столик, — У меня слишком мало времени и слишком много незаконченных дел, чтобы я мог тратить его просто ожидая, пока вы вдоволь наиграетесь в детектива. Это уже не говоря о том, что ваше обвинение меня категорически оскорбляет: Уважаемая, если бы я хотел чьей-то смерти, я бы просто вошел через главный вход и превратил в квантовую пыль и эту персону и всех, кто попробовал бы мне помешать. В прочем, честно говоря, я и не ожидал особой вежливости от кого-то вроде вас, так что пожалуй, сделаю вид, что только что высказанного обвинения попросту не слышал. А в связи с этим возникает закономерный вопрос: у вас имеется сказать что-нибудь еще или же я могу быть свободен?
Голограмма Арахны издала неопределённый звук и пару раз дёрнулась, словно от помех. Потом возникла возле ближайшей стены и стала беззвучно стучаться в неё лбом. Наверное, если бы в неё стучалась настоящая Арахна, стена пошла бы трещинами.
Интегра вдруг устало рассмеялась. Смешок был похож на тяжелый вздох, но все же леди Хелсинг улыбалась. Пинком придвинув несчастную табуретку обратно, она снова села за столик и после видимой заминки снова отхлебнула чая, на этот раз сохранив лицо.
— Полковник, не стройте из себя идиота, вам это не к лицу. Вы прекрасно знали, на что шли, когда проворачивали ваш фокус с тайным проникновением. Вы знали, что об этом уведомят меня, и, раз уж вы настолько осведомлены о моей персоне, знали, какова будет моя реакция. Вы отказываетесь; что ж, это ваше право. Раз уж вы не желаете будить леди Марианну, предлагаю вам проследовать за пределы Лондона, где я смогу наконец пустить вам пулю в лоб, а вы — затолкать мне в глотку мой пистолет. А поскольку переместить нас обоих вы сможете за пару секунд, пока я буду допивать ваш странный чай, расскажите, на что вы рассчитывали?

- Он рассчитывал на то, чтобы спровоцировать вас. Затем, скорее всего, он рассчитывал победить в дуэли, спасти Альбион от Йотуна вместо вас и выглядеть героем. В принципе, то же самое он делал в Вашингтоне, - подала голос Арахна, не отвлекаясь от такого увлекательного занятия, как попытка пробить голографической головой реальную стену, ну или наоборот, - Но это только моё предположение.

Дон пришел в себя. Сложно сказать, сколько истинного смысла было в этой фразе, поскольку дон в процессе божественного причащения (а как-то иначе это назвать язык не поворачивался) осознал нынешнее призвание, и потому ощутил некоторые перемены в личности. И вдобавок, вернулся в тело Евы.
Богини, да.
Любви, да.
Дон Родриго Эскобар Веласкес, зовите меня просто Ева. Хм.
Это было бы сложно осознать, оформить в какие-то логические концепции, которых требовала вся суровая солдатская сущность дона, если бы дон Любовь сейчас нуждался в оформлении чего либо.
Да черта с два. Одним мановением божественной воли неразрешенные вопросы отправились куда подальше по крайней мере на ближайшие пять минут.
Ева сладко потянулась, ощущая угасающие вибрации в каждой клеточке, и, сбросив с себя Джека, встряхнула волосами, глядя на него. А потом неожиданно впилась в него губами, укусив коротким и острым поцелуем.
— Спасибо, мальчик, и проваливай.
Нежный шепот, преисполненный благодарности, щелчок пальцев — и Джек проваливается из ее дома.
Куда — дону Любовь не интересно. Потом найдется, если понадобится. А пока — муж пришел, объясняться надо.
— Я в спальне, дорогой! Иди сюда и убей меня! А если сможешь сделать это дважды, я приготовлю тебе завтрак!

И даже такой отстой, как группа "Корни"
Звучит неплохо в крутой манере Сплин!
(с) Пушной

ссылка

— Кошачий массаж. Ничего личного.

Тотошка скалится. Весело и беззлобно, наблюдая за манипуляциями льва, и улыбка становится еще шире после заявления Элли. Сверкнув клыком, добавляет негромко:
— Сделаешь так еще раз без ее позволения — и будешь массировать своим языком простату. Себе же.
Посмотрел Льву в глаза, убедился, что тот понял — это не неприязнь личная и не угроза какая-нибудь. Констатация факта, не более.
Зачем драться? Во-первых, команды не было, а во-вторых, достаточно ведь просто расставить акценты.

Интегра холодно взглянула на Арахну. Холод был только во взгляде — температура в помещении ощутимо подскочила, а от рук леди Хелсинг, упирающися в столешницу, пошел дымок. Через несколько напряженных секунд она сказала:
— Вам предоставят отчеты, которые Королевская Экспертиза посчитает возможными предать огласке.
Выйдя из-за стола, она забрала свою шляпу у Джонни из пятой береговой, и нацепив ее на голову, добавила:
— Рекомендую вам во время пребывания в Альбионе проявлять чуть больше уважения к стране, на территории которой вы находитесь. А по истечении срока ваших виз рекомендую незамедлительно убраться отсюда вместе с вещами, как вашими, так и вашего мужа. Которые, кстати, все это время будут находиться за пределами сухопутного, воздушного и морского пространства королевства. Приятного отдыха.
Повернувшись к Джонни, она вдруг расплылась в почти материнской улыбке и перед уходом ласково потрепала рядового по щеке.
— Джонни, ты какой-то бледный. Сходи выпей чаю и возьми себе выходной.
Джонни нервно сглотнул и снова упал в обморок. Интегра вздохнула и вышла из кабинета, кивнув гвардейцам, которые тут же направились к Дереку.

Спуск с донжона занял у раненного солдата и контуженного дона Чарли несколько минут. По дороге Чарли, плюхая по лужам, старательно ковырялся в воспоминаниях дона, и к своему удовлетворению обнаружил, что достаточно подробно знает саму крепость, а также приблизительное количество, состав и расположение подчиненных ему войск. К тому моменту, когда они добрались до Пятой башни, первая волна нападающих уже подобралась на расстояние ружейного выстрела, и теперь защитники во всю поливали их свинцом, поэтому все укрепления были затянуты плотной дымовой завесой, которую не сразу прибивал даже непрекращающийся дождь. За те несколько секунд, пока ветер относил дым в сторону, открывая взору поле битвы, Чарли наскоро рассортировал имеющиеся воспоминания по войскам.
Основную роль в защите "Неопределенности" играла линейная пехота. Обычный гвардеец, прошедший трехмесячное обучение, получивший в руки однозарядную аркебузу дизайна прошлого века и армейский палаш, переживший не одного владельца, стоял на стене лицом к лицу к набегающим ордам мавров. Из защиты у него, кроме окружающих укреплений, были лишь стальной шлем, кираса и безграничная вера в правое дело. Последнее было неотъемлемой частью образа живого гвардейца, потому как пошатнувшаяся мораль была первопричиной смертности в рядах линейной пехоты. К слову, название "линейная" олицетворяло собой предел современной общепринятой военной тактики — солдаты выстраивались в две-три шеренги с некоторым смещением между рядами, чтобы не закрывать друг другу обзор, что давало возможность вести стрельбу залпами. Впрочем, это была равнинная тактика, на стене это было достаточно проблематично организовать ввиду необходимости стрельбы под углом.
Далее шли различные специализированные войска. Для борьбы с уже виденными Чарли драконами использовались марксманы, больше всего похожие на привычных агенту Смиту снайперов, но на данный момент в крепости был лишь один — сам дон. Против василисков, перемещающихся с устрашающей скоростью и способных ловко карабкаться по отвесным стенам, использовались лансеры, сбрасывавшие тварей вниз при помощи длинных копий. Слонопотамов останавливали гарпунеры при помощи тяжелых стационарных баллист с гарпунами или же более легких ручных арбалетов, обездвиживая их и подставляя под прицельный огонь артиллерии. Существовали и другие виды войск, предназначенных для борьбы с конкретными тварями, однако здесь воспоминания уже подводили. В любом случае Чарли знал одно — любую из известных тварей, выступавших на стороне мавров, вполне можно было уничтожить банальным плотным огнем, просто используя калибр пропорционально размерам.
Кроме войск, в обороне крепости применялась также техника. Расчет ПВО занимался бомбардами, способными вести огонь крупнокалиберной картечью. При необходимости они также могли заряжаться ядрами, в том числе и зажигательными, а также книппелями (что бы это ни значило). Однако бомбарды базировались только на донжоне, на внешней и внутренней стене бал правили мелкокалиберные кулеврины и тяжелая артиллерия — мортиры, по принципу действия напоминавшие чудовищных размеров минометы. Кроме пороховых орудий, технику королевства в "Неопределенности" представляли дровяные дирижабли в количестве целых шести штук, однако здесь память снова давала сбой, оставляя в известных технических характеристиках лишь грузоподъемность до пяти тонн и не менее получаса разогревания топки перед запуском.
Были еще антимагические колокола, в количестве одной штуки на каждую башню внутренней стены и донжон. Звон колоколов развеивал магию, творимую маврами — иллюзии, шаровые молнии, огненные шары, волшебные туманы и прочее, однако принцип их действия то ли снова терялся в дебрях памяти, то ли банально не был известен самому дону Родриго.
Разгребая ворох воспоминаний, Чарли как-то упустил из виду тот факт, что все вспомненные враги остались лишь смутными отвратительными образами, кроме собственно мавров, которые выглядели как обычные люди, пусть и слегка диковатого вида. Однако облако дыма над Пятой башней наконец отлетело в сторону, являя взору подступающего к стенам врага. И в этот момент стал очевиден тот факт, что сухая информация в виде фактов никак не может помочь или подготовить агента к такому зрелищу.
Потому что за стеной на крепость надвигались монстры. Маленькие, большие, огромные и гигантские, с лапами, когтями и клыками, с разверстыми пастями и ужасающими звуками, исторгающимися из разнокалиберных глоток, они вырывались из-за стены дождя и шли вперед, тускло поблескивая чешуей, гривами и плотоядно горящими глазами. Ошеломленное сознание даже не сразу обнаружило среди них маленькие фигурки одетых в промокшие шкуры людей.
А люди эти приближались, и у многих в руках были луки. Не обращая внимания на свинцовый град и редких павших товарищей, они шли вперед, прикрываясь массивными телами сопровождавших их тварей. А твари не спешили падать под пулями, и изредка покачиваясь от прямого попадания какой-нибудь удачливой кулеврины. Свинец ранил их, пушечные ядра вырывали куски мяса, но они упрямо продолжали бежать вперед.
— Шагов двести до ответного огня, дон Родриго! — прокомментировал наблюдения дона солдат, утирая стекающую по лицу кровь. Рядом с ним суетились заряжающие мортиры, пропихивая в здоровенное дуло не менее здоровенное ядро. Канонир — приземистый пузатый солдат с опаленной бородой, выбивающейся во все стороны из-под шлема, уперев локоть в зубец башни и оттопырив большой палец, прикидывал расстояние. Пробормотав что-то себе под нос, он оглянулся на солдата, затем заметил дона, вяло козырнул и снова отвернулся к полю битвы.
— Можем сейчас жахнуть по переднему краю, или в тылы запулить. Что скажете, дон Родриго? — не отрываясь от своего занятия, сказал канонир.

То, что Чарли разглядел на данный момент и узнал:
Рядовая пехота мавров:

Тяжелый пехотинец мавров:

Рядовая кавалерия мавров:

Но вообще мавры могут ездить на любой твари. Только на летающих драконах их еще не видели.
Собсно, типичный дракон (размер относительно человека - чуть побольше лошади):

Собсно, типичный василиск (размер относительно человека - пока василиск такой пригнувшийся, в холке вровень будут):

Типичный слонопотам (относительные размеры наличествуют):

Дернул крепко и решительно, да и выдернул молот из руки рыцаря безголового. Вот что вера животворящая делает!
Причем так ловко, что и башку приложил нудящую. Вот только рыцарь, будто обрадовавшись, что от железяки лишней его освободили, Дошу на радостях в лицо зарядил. И лишь сам Эльдо знает, что бы сталось с тем лицом, если бы не шлем грустномордый. Может, конечно, и ничего бы не сталось, не зря у Доша же маска стальная в пол-лица. А может, и не отделался бы разбитой в кровь нижней половиной лица и клыком выбитым, и валялся бы сейчас на полу со свернутой челюстью.
Впрочем, Доша эти измышления волновали ровно ту секунду, когда он от удара по инерции головой назад дернул и клык выбитый сплюнул — опять же в шлем, в забрало смятое лихим ударом. Не забыть бы помыть потом, а то скоро нахарканная кровь в подшлемник затечет.
И огорчился Дош отчего-то. Может, от того, что второй раз в гудящую еще после первого прилетело. Может от того, что рыцарь вроде как давно уж сдохнуть должен был, а все никак, вон и руками машет еще. А может, от шлема, собственной кровью заляпанного. Неэстетично это, и мыть потом долго.
Схватил в этом огорчении великом рыцаря за руку покрепче, да ногой в корпус его и приложил.

— Ммм... хммм... оуу... ууу... Стоп. Чт... Как... Где... А?! Ааа.... аахххх...

Дон Родриго раньше сталкивался с иллюзиями, наведенными магами мавров. Чаще всего это были простые чары, заставлявшие солдата видеть в своих товарищах жутких тварей, которых всенепременно хотелось тут же покромсать мечом. Иногда чары были куда сложнее, и очутившийся в пылу боя солдат неожиданно расплывался в улыбке, когда ему чудилось, что он попал в райские кущи, и соответственно, пытаясь обнять какого-нибудь мавра, насаживающего его на копье, или василиска, только что отгрызшего ему руку.
В общем случае рекомендация для попавших во власть иллюзии была только одна — замереть и не двигаться, по возможности закрывшись щитом и ожидая, пока не прозвонит ближайший антимагический колокол и не сшибет наведенные чары. Любые другие действия могли привести к травмам окружающих, панике, потере боеспособности, а также смерти.
Дон Родриго тысячу раз повторял эти простые наставления для рядовых солдат, и не раз показывал своим примером, как нужно пережидать иллюзию, когда сам попадал под действие чар. Однако с такой мощью чар — дарящих не только образы и звуки, но и ощущения, и мысли, и чувства — он сталкивался впервые, и поэтому инстинктивно попытался сопротивляться накатывающей волне блаженства.
Впрочем, сопротивление, по всей видимости, было бесполезно.

Огонь стелется с лестницы, лениво-хищной змеей ползет на пол, деловито облизывает столы, стулья, разбитую посуду, мертвые тела, шипит вскипяченной кровью в натекших лужах. Огонь вступает в свои права.
Тотошка не видит этого, расчищая выход для королевы, устилая к ее ногам трупы непокорных. Не добил до конца, оставляя на корм пожару.

Лепреконы шустрой стайкой выскакивают в освободившуюся дверь. Они тащат с собой колонки, усилитель, пульт, микрофоны, барабанную установку и даже небольшую импровизированную сцену из крышки стола. Пара коротышей с электрогитарами устраивается на сцене на фоне горящей таверны, еще один хватает микрофон, и над повидавшей всякое, но еще не видавшей такое, деревенькой разносятся щемящие душу аккорды. Не иначе, как малыши обладают зачатками телепатии, потому что Тотошка только довольно скалится, взрыкивая на басах — это правильная песня для Нее.

ссылка

Watching her
Strolling in the night
So white
Wondering why
It's only After Dark...

Чарующие звуки вплетаются в пляску огня, образуя единый ансамбль. Тотошка замирает у дверей в почтительном поклоне, яркие сполохи танцуют первобытный танец на его гладкой шкуре, — и пусть королева пьяна, пусть выходит она верхом на железном коне, это не умаляет ее величия. Огонь расступается перед ее красотой, только для того, чтобы безумной стражей сомкнуться за спиной. Искры возносятся к небесам, возвещая о том, что Она идет.

It's only After Dark...

Блеск в глазах, блеск на стеклах бутылок, блеск металлического тела железного дровосека, блеск россыпи черных волос, блеск... Так ярко. Так обжигающе. Так близко, что невозможно терпеть и так далеко, что невозможно коснуться.
Таверна пылала, и зарево пожара вздымалось тем выше, чем громче звучала музыка.

...After Dark...

По окончании монолога Арахны генерал Эрроувайз вновь поднялся. Точнее, попытался, но на полпути будто споткнулся о брошенную леди Хелсинг фразу, и передумал, медленно сев обратно.
— Генерал Эрроувайз, спасибо, я уже услышала ваше мнение, — скучный голос Интегры как обычно не предвещал ничего хорошего. — Лейтенант... кхм, рядовой Дерек Джонсон, хочу напомнить вам, что вы вновь на службе. Будьте добры начать уже наконец соблюдать субординацию. Это последнее устное предупреждение, если вы вдруг меня неправильно поняли.
Леди Хелсинг поднялась, положила фуражку начальника таможенной службы на стол и налила себе еще чаю.
— Уважаемая Арахна, ваш протест был услышан, и замечания, в нем высказанные, будут всенепременно проанализированы... когда-нибудь потом. Что касается самого протеста, то он не будет отклонен. Он просто не будет рассмотрен, поскольку у вас нет процессуального права заявлять протест. Впрочем, в частном порядке я отвечу на него. Итак...
Напалмовая зажигалка выпустила язычок пламени, новая сигара затлела, добавляя в комнату сгустившегося напряжения.
— Во-первых, вы только что сами сказали, что любой нормальный офицер ввиду военного положения в Альбионе просто казнил бы столь потенциального диверсанта, как Джонсон. Без учета того, что вы только что, кажется, назвали меня ненормальной, — Интегра ухмыльнулась, — по вашей же логике проведенный мной трибунал — служебная ошибка. Во-вторых, Джонсон для исправления ситуации предпринял лишь действия для сохранения собственной жизни — сбежал из-под стражи, будучи несправедливо приговоренным к казни. Собственно, именно поэтому трибунал решил сохранить его жизнь. Кроме этого, он мог подать письменное прошение, прислать поверенного, выступить с гребаным публичным заявлением — но он решил, что толку с этого не будет.
Интегра выпустила клуб дыма в потолок и с безразличным видом продолжила.
— Да даже если и так, если бы все способы не увенчались успехом — по крайней мере трибунал мог бы видеть желание восстановить справедливость в отношении своей офицерской чести и реальные попытки это сделать. Ввиду отсутствия этого он и был разжалован. В-третьих, что касается обвинений в гнилости, — Интегра идеально скопировала фразу и интонации Арахны, — Альбион — большой корабль, и крыс на нем хватает. Мы занимаемся их искоренением...
Интегра на секунду удивленно замолчала, но через мгновение удивление сменилось раздражением.
— Да какого черта, меньше суток назад я то же самое уже говорила одному залетному бандиту! Охренеть, вы что, приезжаете сюда потыкать нас носом в косяки госуправления?!
Из ноздрей ее вырвался клуб дыма, и нельзя было наверняка сказать, был ли это оставшийся в легких дым от сигары. Шумно выдохнув, Интегра холодно сказала:
— Трибунал окончен.

Филипс нервничал под взглядом Баттлоу, и в этом не было ничего удивительного: несмотря на долгое время знакомства, Роджер не проявил бы к механику никакого снисхождения в вопросе профессиональной компетенции. Сам Роджер уже набросал для себя примерный текст устного выговора, который он сделает дизелисту, когда ситуация разрешится. Однако дальнейшие слова Филипса заставили начальника станции задуматься о психологическом состоянии подчиненного — слова о "безделушках" аборигенов, вид которых способен выбить из колеи механика, никак не вписывались в картину вменяемого человека, которую представлял себе Баттлоу.
К счастью, штатный психолог был вот прямо здесь, и Роджер сделал себе мысленную заметку обязательно выяснить его мнение по этому вопросу.
Механик продолжал свой несколько сумбурный отчет, как неожиданно его прервала свалившаяся вокруг тьма.
— Без паники, — тут же сказал Баттлоу, почувствовав тычок сзади и женское недовольное ворчание. — Мистер Филипс, полагаю, генератор накрылся? Как скоро заработает аварийный? Вы способны... — в четких и выверенных вопросах Роджера повисла ощутимая пауза, будто тот подбирал слова или же полностью перестраивал заготовленную фразу. — Вы способны запустить его самостоятельно, или вам потребуются дополнительные руки? Мистер Бьюкэннон, необходимо найти фонари и успокоить персонал, оставшийся в столовой. И, наконец, кто здесь? Вы в порядке?
Баттлоу развернулся на сто восемьдесят, задавая свой вопрос в темноту.
Нештатная ситуация пока что не вызывала у Роджера никаких эмоций, кроме легкого раздражения — запланированный график летел к чертям.

А труба-то, чай, совсем потоком уж хлещет, если туман такой стал, что хоть топор вешай! Хотел было Кастусь поспешить, руку вперед протянул, чтобы не влететь в стойку всем телом...
И дотронулся до дерева. Чуть влажного, корой бугристого, мхом тронутого. Живого. И воздух вокруг стал вдруг чистый и влажный, чуть с ароматом прелой листвы — лесной, как есть лесной. Ни следа не осталось ни от ароматов чайно-кофейных, ни от уюта — будто кто страницу книги перелистнул с новой картинкой перед глазами! Дела...
— Во дела, — так и сказал Кастусь, дерево трогая. Улыбнулся смущенно и удивленно, оглядываясь, и на фоне леса окружающего, искрящегося подступающей осенью, даже не заметил сразу спутников своих, любовался буйством красок и умиротворенностью картины, сотворенной природой. Только когда заговорили голоса, распознал в фигурах вроде бы таких же, как он, посетителей того кафе.
— А як жэ мы гэта... тут... вот так? — спросил, сформулировав вопрос максимально понятно прежде всего для себя. Ну и впрямь, как это они тут вот так?

Примерно на середине рассказа лейтенанта Интегра выудила из кармана сигару, прикурила ее и медленно пускала колечки в потолок. Даты, места, события и лица, упомянутые Дереком, по молчаливому ее указанию, подкреплялись запросами на соответствующие документы и свидетелей. К моменту окончания рассказа в зал была приглашена Арахна, но Интегра не задала ей никаких уточняющих вопросов.
Когда лейтенант закончил, Интегра выпустила в потолок клуб дыма, стряхнула пепел куда-то в приоткрытый ящик стола начальника порта, откашлялась и попросила чаю. Через минуту моментально набежавшие гвардейцы вежливо предлагали чай всем желающим, и так же быстро удалились.
— Лейтенант Джонсон, — наконец сказала Интегра, ставя чашечку чая обратно на блюдце, а блюдце — на стол. — Ваш рассказ достаточно полон, чтобы обойтись без дополнительных вопросов. Документы касательно трибунала пятилетней давности, проведенного в расположении военной части близ поселения Эннент*, прибудут с минуты на минуту, но я не думаю, что в официальных документах обнаружится что-либо отличное от событий, изложенных вами. Военнослужащие этой части сейчас допрашиваются на предмет осведомленности о произошедшем, и все лица, обладающие ценными сведениями будут приглашены. Полковник Себастиан Пирс, являвшийся командиром этой части, сейчас в отставке, но его уже должны были разыскать.
Сделав еще одну затяжку, Интегра снова стряхнула пепел в ящик стола, затем посмотрела туда, чертыхнулась и плеснула сверху немного чая из кружки. В ящике отчаянно зашипело и оттуда вылетел небольшой клочок пара.
— Так вот, лейтенант. Как я уже сказала, ваш рассказ достаточно всеобъемлющ. Не думаю, что уважаемая Арахна сможет что-то добавить, разве что выдать вам рекомендацию, являясь вашим нынешним начальством последние лет пять. Поэтому, собственно, у меня к вам только один...
Интегру прервал осторожный стук в дверь. В течение следующих трех секунд за дверью была слышна приглушенная возня, после чего она открылась, и в комнату зашел рядовой Джон из пятой береговой. Вид у него был бледный, а на вытянутых и явно уже давно закоченевших руках все еще покоилась адмиральская шляпа.
— Сэр Интегра... полковник Пирс по вашему приказанию обнаружен, но... узнав, что за ним явились, он прервал свою вечернюю партию в покер и стремительно покинул здание... через окно.**
— И? — спросила Интегра.
— Восемнадцатый этаж, сэр. Всмятку.
— Проклятье. Он отставной, значит по уставу я не могу поднять его для допроса. Ладно, во внеслужебном порядке я займусь этим позже. По большому счету, его показания вряд ли что-то изменят, поскольку мнение по данному делу у трибунала уже сложилось.
Она обвела взглядом своих коллег по заседанию. Министр согласно закивал, придерживая забинтованную челюсть, а генерал Эрроувайз, кажется, мирно дремал, опустив на нос очки.
— Так вот, лейтенант, у меня к вам только один вопрос. В конце своего рассказа вы сообщили, что решили снова попытаться восстановиться на службе. Не принимая во внимание несколько экстравагантный способ это сделать — полагаю, вас профессионально деформировала жизнь в Пустошах — я хотела бы знать: на какое решение данного трибунала вы рассчитываете? Я имею в виду, с вашей точки зрения и руководствуясь вашей логикой, какое решение следует принять трибуналу с учетом безоговорочной истинности изложенных вами обстоятельств?

— Ой, как славно... Кастусь, вы волшебник просто! Загляденье какое... — щебетала словно соловушка хозяйка.
А Кастусь что? Знай себе, улыбался, да тер щеку, щетиной тронутую, в смущении и довольстве. Чай, старался действительно, и похвала заслуженная. За неделю-то и плитку в ванной выложил, и пол мозаичкой мелкой устелил ровно, и сантехнику всю приладил поверх, зафуговал все тщательно — ни трещинки не осталось! — и лаком швы сбрызнул, чтоб на века. Никакая теперь плешь не возьмется, не тронет теменью и не разъест.
Вот только небритый-то чего? Три подряда на сегодня спланировал, а это только первый, хоть и самый легкий, поэтому вставать пришлось еще до свету. А хозяйка все заливается щебетом своим, а рассчитываться не спешит. А Кастусь-то спешит, между прочим!
— Ну... Анниклавна, мне бегчы надо, выбачайце. Грошей как оговорено, ничо сверх не возьму. Тольки хутчэй, кали ласка.
Сказал тихо-вежливо, и смутился сразу, глаза в пол опустил. Может не обидится все же, что он ее похвалы на ровном месте вот так, будто топором... ээх. А и не обиделась, свезло. Деньги дала, сверху еще почти четыре тысячи рублей вышло, сказала "Не надо сдачи, спасибо еще раз!". Хорошая женщина, Анна Николаевна. Учительница, кажется, а кто у нее муж — того неведомо, не видел его Кастусь ни разу. Но понятно и плиточнику простому, что изразцы такие на пол, да плитку итальянскую, да сантехнику финскую — ну ни в жисть не купить на учительскую зарплату, пусть даже и в Питере... Да и бог с ней, с Анной Николаевной. Надо еще на троллейбус успеть, хорошо хоть переоделся сразу, пока лак высыхал под теплопушкой, не придется сейчас время тратить.
Хрупает снег под ногами, а в голове мысли хрупают снежинками толстыми. Не заплутать бы, Питер большой, не чета даже Минску. Карту-то заранее Кастусь проглядел, да вот в троллейбусе надо еще раз бы свериться — кафе это, "У Бекира", почти в центре будет, а там же в мансардах и подворотнях лабиринт целый, как в лесу... Хотя в лесу и то легче Кастусю-то. А у Бекира этого дел часа на два, не больше — два квадрата плитки сколовшихся заменить в туалете. Наверное, сам этот Бекир и звонил, смешной акцент в трубке был, когда старого заказчика поминал, мол, рекомендовали Кастуся ему. А потом от "Бекира" на вокзал, да на электричку пятичасовую, да под Питер — в коттедже ванную отделывать. Ну там первая встреча только, посмотреть-померять-посчитать, но заказ хороший, дорогой будет. Ох, успеть бы, не подвести заказчика такого, денег-то все больше надо, деду никак не легче с его комой непонятной...
Снова свезло, с транспортом на этот раз — в полдень уже стоял Кастусь перед парадным входом кафе, вчитывался в изящную вывеску. Походил туда-обратно вдоль улицы в поисках служебного входа, да не нашел что-то. Так и пошел, значит, через парадное. Оглядел уютный интерьер, чувствуя себя несколько неуместным тут, в своем простом кожзаме и дешевых теплых туфлях, нагруженным рюкзаком и ящиком с инструментами — вторженец-нарушитель царства уюта и кофейно-чайных ароматов, принес с собой тревогу и мороз с улицы! И снегу нанес еще... ээх.
Потоптался с полминутки, тщательно вытирая снег с туфель о входной коврик, чтобы не наследить хоть, и выискивая взглядом персонал. Да вот кроме девочки-официантки, вьющейся юной весенней ласточкой меж столиков, не увидел никого, поэтому пошел к стойке. Где кассовый аппарат — там деньги, а где деньги — там либо хозяин сыщется, либо лицо ответственное.
— Это... выбачайце... плиточника звали, — сказал негромко и неопределенно-утвердительно, непонятно к кому обращаясь.

— Так, так, — согласно закивал Кастусь, довольный, что его узнали. Уже, значит, легче и проще, и на свои места сразу. Правда вот чай... Попытался было Кастусь вежливо отказаться, да куда там! Поди останови этот поток восточного гостеприимства, да и прав Бекир со всех сторон: погода не в радость, пальцы замерзли, куда такими работать, а пять минут и вовсе погоды не сделают. А чай, да еще травяной, да еще с ромашкой... Аж в улыбке расплылся Кастусь от воспоминаний. Прямо как в деревне родной, и как только угадал хитрый хозяин!
Пошел покорно, ведомый девушкой-официанткой, к угловому столику, попытался сесть аккуратно, да куда там... Рюкзаком стол толкнул так, что салфетница задребезжала, потом ящиком с инструментами стул зацепил за спинку, чуть не опрокинув — еле подхватить успел, предотвращая грохочущую катастрофу. Сел смущенно прямо в куртке, не раздеваясь, глаза опустив и украдкой оглядевшись — вроде не слишком помешал другим посетителям шумным своим приземлением.
Посидел в ожидании чая, пальцы грея озябшие и разглядывая узоры на салфетке, подсвеченные мягкой уютной лампой. Кивнул официантке с благодарностью, и поставленную ей на стол кружку обнял большими руками, сняв с блюдца и согревая руки, вдыхая теплый травяной аромат и улыбаясь от летних воспоминаний.

Клац! — сказали зубы Тотошки.
Звяк! — сказало стекло бутылочное, на горлышке которой сомкнулись те самые зубы.
Скрииип. — недовольно протянула половица. Тотошка на ней развернулся на месте.
Шкряаааб! — сказали Тотохины когти, проскребя по половице. Половица уже обиженно промолчала в ответ.
Шшууух! — сказал спертый воздух в таверне. Тотошка его в прыжке рассек своим телом, прыгая к выходу. Элли изволит выходить, слышь, крысолюд здорово-трехрукий! Изволь в половицу постелиться.

Все то время, пока считыватель сверял данные, Кертис смотрел на информационные строчки и не видел их. Боковым зрением он следил за дивой и очень быстро думал, пытаясь распихать всю свалившуюся на его голову информацию по полочкам.

Кровь, гильза, следы растворителя — в номере Мадонны что-то произошло, в этом нет никаких сомнений. Добавить к этому данные видеонаблюдения камер периметра, странное поведение сотрудников, пропажу данных камер внутреннего наблюдения, и в довесок — пьяный треп самого Освальда, и выйдет отличный коктейль. Перемешать, не взбалтывать, употребить одним глотком до полного дискредитирования полиции.

И тем не менее, все (или почти все, если вспомнить удравший из отеля неизвестный седан) лица, причастные к происшествию, сейчас собрались здесь, и это облегчало задачу, пусть и ненамного. Кертис поморщился и подавил еще один приступ желания смачно сплюнуть на пол героиновых расцветок.

— Эм... Леди, — Спайдер запнулся, подбирая форму обращения к диве, но продолжил. — Ваш менеджер задержан по подозрению в совершении преступления. Скажите, в котором часу вы покинули отель?

Он внимательно смотрел в глаза Мадонне, произнося последнюю фразу. Смарт-очки смарт-очками, но старую добрую интуицию не отменял никто. Певица по роду деятельности должна была обладать актерскими данными, и изобразить или скрыть какую-либо эмоцию для нее не составит особого труда, но все же — что-то может уколоть в подкорку, что-то, невидимое технике и неподвластное ей, что-то, что подскажет: человек лжет.

Спайдер украдкой взглянул на начальника охраны. Гарсия не выглядел человеком, способным упустить из виду отбытие Мадонны из отеля. И все же, вот она, входит сюда снаружи, сияет, задает вопросы. Что Алеф должен был чувствовать?

Проснулся, Райли, по своему обыкновению, резко, будто и не спал вовсе. Очень полезная привычка, выработанная годами засыпания в чужих постелях в обнимку с чьими-то женами или дочками. И пока муж или папаша топал сапогами по лестнице и ломился в дверь, музыкант напяливал портки, собирал разбросанные по полу манатки, сладко целовал на прощание новую бывшую пассию, и исчезал в окно или черный выход.
На этот раз ситуация вроде как немедленного побега не требовала — румяных дочек и разгневанных папаш вокруг не наблюдалось, была лишь тонувшая во мраке корчма, храпящие товарищи, да еще кого-то на улице, кажется резали...
Примерно на этом месте Райли врубился в происходящее. А в дверь, тем временем, врубилось что-то тяжелое, распахнув ее настежь и пролетев полкорчмы, прежде чем упасть на пол, гремя доспехами.
Вот тут и стало понятно, кто орал и кого резали.
А дальше все еще быстрей понеслось, Райли даже не успел товарищей разбудить — не пришлось. Вот только тварь, которая вышибла дверь вместе с солдатом, и сейчас увлеченно рвала корчмаря на куски, разбуженным сознанием просилась немедля обратно — в кошмарный сон.
— Ох, ё... — едва слышно выдохнул Райли, скатываясь с лавки и приседая за ней. Левая рука нашаривала сложенные тут же вещи, пока правая сжимала рукоять кинжала. Но музыкант отчетливо понимал, глядя на огромные когти твари, что кинжальчиком своим может только зарезаться сам, чтобы не попасть в ей в лапы.
Поочередно дернув товарищей за одежду, он прижал палец к губам и одними глазами показал на ближайшее окно. По его мнению, никаких других путей отхода Вольным не светило: дверь на кухню была где-то за спиной корчмаря, аккурат за тварью, а входная — слишком далеко.

"Неопределенность" Дона.

      Дон Родриго выглянул в окно.
      За окном шел дождь и гвардейский парад. Гвардейцы выглядели мокро и уныло в клонящихся к земле плюмажах, распухших от воды лампасах и хлюпающих по лужам в дырявой мостовой уставных сапогах. Парад их не радовал. В общем-то, он не радовал и короля Алонсо, свалившегося с визитом в фамильное гнездо дона Родриго — передовую крепость "Неопределенность". Но традиции и дипломатический этикет требовали проведения парада по случаю прибытия короля, поэтому парад проводился, невзирая на проливной дождь и абсолютную незаинтересованность его участников и зрителей в процессе.
      В кабинете дона Родриго, где вот уже минут двадцать происходил прием высшего лица государства, царило молчание. Молчали книги, украшавшие полки шкафов. Молчали головы василисков и драконов, украшавшие стены Молчали коллекционные виды оружия мавров, украшавшие большой бордовый ковер над камином. Сам камин старался тоже не слишком шуметь, чтобы не нарушать устоявшуюся атмосферу, и изредка смущенно покашливал поленьями, жалуясь на сырость дров.
      Король Алонсо чувствовал себя неуютно. Ощущение для короля было непривычное, но тому было несколько оправданий. В первую очередь — сама "Неопределенность".
      Каменная твердыня, вонзающая свои условно неприступные стены в стального цвета небо, украшала своим видом местный суровый край уже больше трех сотен лет. С завидной регулярностью все это время (а точнее, до прихода к управлению провинцией дона Родриго) крепость переходила из рук королевства в руки диких мавров и обратно, тем самым смещая границу (а заодно и линию фронта непрекращающейся войны между королевством и маврами) на ближайшую тысячу лиг. Первоначальное название крепости, воздвигнутой далеким предком нынешнего короля Алонсо для защиты фронтира, потерялось в веках и пожарах, бушевавших в крепости после каждой смены владельца, оставив наследникам прижившееся прозвище "Неопределенность".
      Второй причиной неуютных ощущений для короля был, собственно, дон Родриго Эскобар Веласкес, наместник земель, окружавших "Неопределнность", и именовавшихся в королевских документах не иначе, как "Край земли". За внешней границей королевства, которую можно было наблюдать со стен крепости в любую погоду — настолько близко она проходила — начинались земли диких мавров, населенные, собственно, дикими маврами, а также драконами, василисками, ликантропами, арахнидами, жабодемонами, слонопотамами и прочей нечистью, которую цивилизованному человеку не только лицезреть, но и упоминать-то всуе неприлично. И человек, управлявший этим краем вот уже пятнадцать лет, и все это время успешно удерживавший "Неопределенность" во владениях королевства, должен был быть, по меньшей мере, героем.
      Дон Родриго героем себя не считал. Задумываясь в редкие минуты спокойствия и тишины о происходящих в его жизни событиях, он полагал, что просто делает то, что должен. А дослужившись из рядов простых лансеров без земель и фамилии до должности наместника целого края и звания потомственного дворянина, должен он был делать не так уж и мало. Например, управлять провинцией, которая еженедельно (а иногда и два раза в неделю) подвергается нападению орд диких мавров, притаскивающих с собой диковинных существ и подозрительную магию. Для этого требовалась твердая рука, решительность, быстрая реакция, но что самое важное — умение вести за собой людей. За доном Родриго солдаты шли охотно, умирая на боевых постах, в строю, в окружениях, в ожидании подкрепления и эвакуации — но не отдавая ни пяди земли врагу. Еще больше солдат, следуя его приказам, оставались в живых, тем самым вдохновляясь на новые подвиги и вдохновляя своим уцелевшим видом подкрепление. Признание народа позволило бы дону Родриго легко и непринужденно занять министерское кресло при короле — если бы это пришло ему в голову. Но на политику у дона Родриго просто не было времени, и если бы об этом задумались министр обороны и министр снабжения, опасавшиеся за свои места и регулярно устраивавшие столичные козни дону Родриго, жизнь на Краю земли была бы гораздо легче. Тем не менее, несмотря на перебои со снабжением, подкреплениями, поставками техники и амуниции, над "Неопределенностью" гордо реял штандарт королевства.
      Сам дон Родриго прекрасно понимал, что молодой и несколько восторженный король Алонсо, прибывший "с неофициальным визитом", просто ищет себе союзников. Кабинет министров, доставшийся королю от отца, уже давно и прочно закрепил за собой всю власть, оставив королю роль формального представителя, и развлекаясь внутренней грызней. Если молодой король желал вернуть в свои руки хотя бы гипотетическую возможность управлять страной, ему требовался новый государственный аппарат.
      Король Алонсо, будучи в свои двадцать пять почти вдвое младше дона Родриго, и наслышанный с детства о славных битвах рыцаря, не знал, с чего начать свой разговор, а дон не имел никакого желания ему в этом помогать, глядя то в окно, то в камин, то на дно бокала с андалузским. Бокал дон периодически наполнял из графина, стоящего посреди подноса с кроваво-красными стручками жгучего перца на кофейном столике рядом с креслом короля возле камина. Другой закуски к андалузскому вину дон не принимал, а молодой король не решался даже откусить кусочек этого перца — от одного запаха выступали слезы из глаз.
      — Как у вас дела... тут? — наконец решился король.
      — Хреново, ваше величество, — без промедления и без грамма учтивости ответил дон Родриго. Король судорожно дернул кадыком, чуть было не поперхнувшись андалузским от неожиданности. Справившись с упрямым вином, он скромно откашлялся в кулак и тут же ухватился за брошенную доном фразу:
      — Быть может, вы в чем-то нуждаетесь?
      На этот раз дон Родриго ответил не сразу. Открытый намек короля на то, что он все-таки король, который вроде как может в королевстве все, был понятен, и отмахиваться от такого предложения дон просто не имел права. "Неопределенность" определенно нуждалась кое в чем. В новых бомбардах взамен разбитых старых. В новых антимагических колоколах, потому что старые отказывались латать даже самые опытные литейщики, ссылаясь на катастрофическое ухудшение антимагических свойств. В новых гарпунерах для борьбы со слонопотамами, и желательно обучавшихся хотя бы год, а не полтора месяца, как прошлое пополнение, которое продержалось меньше собственного срока обучения. В новых марксманах для отстрела недавно появившихся малых драконов, способных проскочить сквозь прохудившуюся сеть картечной противовоздушной обороны. В новых паровых дирижаблях, в конце концов, взамен морально и физически устаревших дровяных, составлявших жалкие остатки воздушного флота крепости.
      И когда дон Родриго уже выстроил достаточно учтивую, но все еще по-солдатски прямолинейную фразу, чтобы сообщить королю о своей готовности сделать все, что потребуется для "Неопределенности", — в этот самый миг в крепости визгливо завыл рог противовоздушной обороны.
      — Дракооооныыыы! — раздался истошный вопль за окном в паузе между завываниями рога.
      Следующие две минуты для короля Алонсо пролетели в один миг. Вот он еще только ставил недопитый бокал с андалузским обратно на поднос, только пытался встать и спросить у дона Родриго, что происходит — и вот его уже вдруг усаживают в кресло королевского дирижабля, заботливо пристегивая ремнями, а королевская эскадрилья с воем паровых движков на форсаже взмывает в небо, разбивая дождевые тучи и организовывая королю безопасный воздушный коридор. Король даже не успел попрощаться, и, вжимаясь в кресло от тяжелой перегрузки, когда все тело будто стало весить раза в полтора больше, подумал, что в следующий раз будет лучше вызвать дона Родриго в столицу. Там обстановка была значительно спокойнее и располагала к долгим беседам.
      Сам дон Родриго тем временем успел одеть латы, допить бокал андалузского, закусить перцем, и в обнимку с доньей Изабеллой взобраться на вершину донжона, чтобы возглавить дежурный расчет ПВО. Солдаты как раз заканчивали заряжать орудия, когда первая группа драконов показалась над крепостной стеной.
      — Залп! — рявкнул дон Родриго, и украшавшие вершину донжона бомбарды жахнули картечью, прореживая стаю. Окровавленные ошметки посыпались вниз, смачно плюхая в лужи и забрызгивая укрывшихся за зубцами стен солдат, но тем не менее уцелевший десяток особей, торопливо взмахивая крыльями, набирал высоту — бомбард не хватало для плотного заградительного огня.
      Именно для этого дон Родриго хотел добиться от короля взвода марксманов для защиты "Неопределенности", и именно для этого он сейчас взял сюда, в гущу сражения, "донью Изабеллу" — единственную крупнокалиберную противодраконью винтовку, которая сейчас была в крепости. Пожалуй, это была также единственная в своем роде винтовка, сделанная на заказ и подаренная дону Родриго еще дедом нынешнего короля. Полированное дерево, нарезной ствол, скользящий затворный механизм — ее невозможно было не любить. Дон Родриго же ее просто боготворил.
      Десять выстрелов, десять свинцовых ос диаметром 1,8 сантиметра и весом в полторы сотни граммов, разогнанных пороховым зарядом до скорости, достаточной, чтобы пробить драконью чешую навылет — и десять тушек, словно сбитые утки, пикируют к земле. Дон Родриго промахивался крайне редко.
      Не учел он лишь одного — последний сбитый дракон, большой и толстый вожак стаи, успел взлететь выше донжона, и, будучи сбитый с траектории управляемого полета, вошел в неуправляемое пике. Рухнувшая на крышу донжона туша снесла одну драгоценную бомбарду вместе с не таким драгоценным ее расчетом, сбила крылом стойку со снарядами и, проскользив по мокрым камням, тяжелым ударом черепа, пробитого пулей навылет, приложила дона Родриго по шлему, оставив на нем глубокую вмятину.
      — Мааааврыыыыы! — тем временем раздалось на дальней стене.

Славный рыцарь дон Родриго - done
Поражает диких мавров, - done
Истребляет злых драконов, - done
Укрощает василисков, - done
Служит королю Алонсо, - done
Любит донью Изабеллу, - как заказывали
Андалузкие пьёт вина, - done
Заедает жгучим перцем. - done

Впечатался шар стальной в щит вражеский, да и раскрошил его в щепки. И улыбнулся Дош под маской грустной, когда Шарль следом рубанул, напрочь конечность оруженосца ретивого отрывая. Сработались значит, сейчас еще чуть... А что там за херня сверху летит?..
"Омммммммммммммммм!" — вдруг сказал мир вокруг.
Звучно так, громогласно. И ничего больше вокруг не стало, кроме этого "Оммммммммм!" Сразу вспомнился старый и давно позабытый Мирагар, и звон колокольный, который защитников крепости в кровавую кашу молол, а выживших в марионеток безвольных превращал. Улицы вспомнились, не очень эстетично, но очень масштабно телами украшенные. Привкус смерти во рту, пока в очереди "на распределение" стоял, и выбор грядущий видел: четко-определенное "четвертовать", или смутно-подозрительное "на подвал". Палец указующий и судьбоносный на фоне яркого пламенного зарева, в котором очередной "четвертованный" догорал.
Потом откатило вдруг. Пламя из кострового превратилось в магическое, потолок прожигающее, но угасающее быстро. Палец судьбоносный и вовсе исчез. А звуки сквозь звон пробиваться начали, но такие какие-то тусклые, будто не шлем железный у Доша на голове был, а одеяло теплое и стеганое. И сквозь щели смотровые все как в тумане вокруг.
Тряханул Дош головой осторожно, носом шмыгнул, кровь прямо в маску сплевывая. Понял, что устоял на ногах после удара. А значит, время ответки.
Шарль что-то кричал рядом, но Дош понимал его слабо. "Ебашь" вот знакомое услышал, и подумал, что правильно это. Надо ебашить. Вот только сам он нынче не в том состоянии, чтобы как следует исполнить. Поэтому другую задумку сделает.
Хуйло это железное молотом, значит, махает ловко? Так мы его сейчас...

Пока отряд братьев к таверне подходил, нифига не понятно было.
Потом Михаэль дверь в таверну приоткрыл мощно, и стало еще непонятнее. Музыка на всю голову больная, стихи какие-то мудацкие, вопли.
А вот когда Дош в таверну зашел и огляделся, сразу все на свои места стало.
Колдун-дебил, живой, одна штука. Рыцарь с оруженосцами, пять штук, мертвые, но ходят. Каторжники, шесть штук, мертвые, но ходят. И музыкальный, мать его, ансамбль "Белая кость".
Прошел Дош чуть вперед и направо повернулся, Гретте место давая, и становясь перед ней так, чтобы обзор сильно не загораживать, а плечом бронированным от рыцаря с оруженосцами прикрыть. Голову наклонил к девушке и пальцем на колдуна показал невежливо:
— Ебашь, — коротко бросил. А потом подумал тут же, что вдруг ей ебашить-то нечем, если с магией пока нелады. Неувязочка выйдет.
И кистеня цепь со звоном с запястья размотал, шарик в руке подбрасывая.

Упоминание о "сапогах" вызвало у корнета толику симпатии к мичману. Кавалерия по роду занятий с пехотой взаимодействовала куда теснее, нежели флот, но и они смотрели на товарищей, месящих грязь на своих двоих, так сказать, "с высоты седла".
А вот дальнейшее — мало-помалу, бумажка за бумажкой, накладная за накладной, — Василий Корнеевич наблюдал все более оживленно, все менее раздраженно и вообще будто бы возвращался в свое окрыленное состояние, с которым еще утром покидал гостиницу.
— Да и черт с ним, с французом, Павел Григорьевич, — с легкой улыбкой сказал Карпицкий, глянув мельком в накладную "Джоанны". При виде документов, на поиски которых ушло столько времени в треклятой бюрократической машине, настроение его значительно улучшилось. И даже тот факт, что сведения, изыскиваемые о содержимом французского судна, оказались сокрыты дипломатической печатью, нимало его не расстраивал. Для себя лично он уже твердо определился с кандидатурой предполагаемого "живца". Британская "Леди Уинтер", как назвал ее Ганурский, или "Винтер", как для себя решил Карпицкий, подходила идеально. Судно союзников, недорогой груз, который в случае — крайнем, конечно же, и будут предприняты все необходимые меры, чтобы предотвратить его! — утраты не сильно ударит по снабжению, скорое прибытие — все параметры подходили идеально.
— Что скажете, Александр Николаевич? — спросил он коллегу-напарника, кивая на накладную "британца". — Наш?
Для себя Василий Корнеевич решил, что если Ганурский так же согласится с кандидатурой "Леди Винтер", то тотчас же он запросит у мичмана помощи в, так сказать, переоформлении груза. И так уже потеряли времени в этом "адмиралтействе"...

Не оторвать взгляда ни от этого прогиба, от которого все тело сладко ноет в созерцании, ни от разгиба обратного, исполненного изящности и нежности. Горячий поцелуй там же, французский, затяжной. Когда понятно, что краны сорваны, мосты сожжены, ключ в зажигании, а педаль — в полу. Когда — все.
Тотошка знает. Не впервой ему. Это как будто бы прощание, на всякий случай, если живыми уже свидеться не получится. Это напутствие перед боем. Это — заряд энергии, неимоверный и мощный, чтобы вопреки всему выполнить задуманное и выжить. Чтобы встретиться не там, а здесь, оставив за спиной трупы и развалины.
Это — боевой клич.
И когда раздается команда "кончать их", Тотошка оказывается готов раньше всех.

Голос, прозвучавший из темноты, позволил Баттлоу однозначно идентифицировать журналиста, а тот упомянул Ханну. Все едва различимые фигуры в коридоре наконец обзавелись персоналиями.
— Мистер Уэйн, отличное предложение. Если потребуется, то мой фонарь лежит в верхнем ящике стола в моем кабинете, сразу под правой рукой. Там незаперто.
Идеальный порядок, в котором Баттлоу содержал не только свою жизнь, но и свои вещи, сейчас играл ему на руку, но он даже не обратил на это внимания. Некоторые люди могли позволить себе беспорядок, но только не Роджер.
Он хотел продолжить инструкции, как вдруг заговорил психолог. Баттлоу нахмурился, невидимый в темоте, слушая его предложение — оно казалось иррациональным. Роджер сам не блистал обширными познаниями в области ремонта дизельных генераторов, но по крайней мере у него был опыт работы на исследовательских станциях. Досье Бьюкэннона не содержало никакой информации об имеющихся у психолога технических навыках, и поэтому следовало отправить его делать свою работу — успокаивать людей.
Но в этот момент Джеймс взял его за локоть и слегка сжал его. Роджер вскинул брови, но этот жест так же остался незамеченным, зато дал начальнику станции необходимую секунду, чтобы понять, что психолог настаивает на своих словах, хотя причин для этого Баттлоу по-прежнему не видел. Но, наконец, в его предложении блеснуло зерно рациональности.
— О'кей, мистер Бьюкэннон. Отправляйтесь с Филлипсом и окажите ему любую необходимую помощь, — с легким нажимом ответил Роджер. Под любой помощью он подразумевал как посильный физический труд, так и возможность обезвредить механика в случае неадекватного поведения. Оставалось лишь надеяться, что Джеймс поймет его правильно.
— Я пойду в столовую, и пришлю к вам доктора Кларк. И еще кого-нибудь в помощь, лишняя пара рук вам не помешает. Так что, мистер Уэйн, займитесь с Ханной фонарями, и занесите в столовую несколько штук. Мистер Филипс, — Баттлоу повернул голову туда, где предположительно должен был находиться механик, — постарайтесь наладить электроснабжение в кратчайшие сроки. Мы на вас рассчитываем.
Последняя фраза была сказана совершенно нейтральным тоном, и Роджеру было в принципе все равно, как его поймет механик: ощутит ли ответственность за предстоящее дело, или же задумается о серьезности взыскания, которое его ждет в случае неудачи.
Пробравшись мимо Ханны и Алекса, Роджер пошел обратно в столовую, периодически придерживаясь рукой за стену, чтобы не терять равновесие.

— Кончено? Да я блядь только разогреваюсь! — со злобной ухмылкой крикнула Интегра в удаляющуюся спину Марино перед тем, как спрыгнуть вниз.

...Свежезаваренные швы выглядели кровавыми рубцами на бронированном теле цеппелина. Интегра утерла с лица пот вперемешку с сажей и поднялась на ноги.
Бам! Бам! Бам! Бам! Бам!
Каблук с глухим звоном впечатывался в броню цеппелина, оставляя на метровой толщины металле небольшие вмятины, и исторгая из конструкции низкую вибрацию. Посчитав, что уже достаточно привлекла внимание обитателей дирижабля, Интегра набрала в легкие побольше воздуха: докричаться до них после полного запечатывания цеппелина будет непростой задачей.
— Мистер Марино! Вы когда-нибудь слышали о Железной Деве? Я сейчас не про себя, если что. В древности был такой вид казни — человека помещали в железную конструкцию, а потом разогревали ее на огне до полного, так сказать, приготовления. Представляете, какие были варвары?.. Я, собственно, это к чему. Не желаете ли вы сдаться?

Получатели: Сэр Интегра Вингейтс Фэйрбрук Хелсинг.

Приземлился на все четыре, прижался к полу, оскалился злобно.
Зарычал гневно, поднимаясь. И оборвал рык на середине, не закончив, изумленно озираясь.
Зелень вокруг. Назойливая, изумрудная, травяная, в глаза лезет, скрадывает очертания... чего?
Дома родного, там, в Канзасе. Развалины которого они с Элли покинули не так давно. Бутылок зеленых, пузатых, с наверняка зеленым змием внутри, опустошенных в бесчисленном количестве на пару с хозяйкой. Почтальона, зелено улыбающегося зелеными зубами, и совсем даже не пожеванного собственнолично зубами Тотошкиными. Сук породистых, изящных, сейчас изумрудом шкуры отливающих, а раньше — поскуливавших от страсти, будучи в кусты утащенными.
Тотошка тряхнул головой. Затем еще раз. Затем попробовал зарычать, но вышло смешно и неудобно — зелень в ответ смеялась в лицо, точнее в оскаленную пасть, и никуда растаивать не собиралась.
— Вот же дрянь, — ругнулся доберман, чувствуя, как подгибаются лапы. Где он? Что с ним? Что происходит вокруг? Это магия? Колдовство? Чертовщина?
Где Элли?
Последний вопрос, всплывший в голове сам собой, мигом привел в чувство. Доберман опустил голову, закрыл глаза и глухо зарычал. А когда он снова посмотрел вперед, ничего хорошего в его взгляде не было.
— Ладно, посмотрим, что ты такое, — прошептал он. А затем прыгнул — резко, с места, без предупреждения, оскалившись и пытаясь ухватить зелень покрепче. Не конкретно бутылки или почтальона, а самую ткань зеленого пространства вокруг.
Ухватить — и разорвать.

— Мистер Освальд, у вас и так дела не очень. Не усугубляйте.
Глядя на лимузин, Кертис поморщился, словно от зубной боли. Нет, боль-то была — отдаленная, тупая, тянущая боль в механической руке, которая по сути своей не могла болеть. Но сейчас к ней разом добавилось прочих неприятностей.
Лимузин за окном, белым левиафаном проплывший мимо полицейской машины и "Стингрэя" самого Кертиса, а также реакция менеджера сулили только одно — пожаловала важная шишка.
И, похоже, эта шишка сейчас в момент отмажет главного подозреваемого, надавит на Брайана, а расхлебывать все то, что останется, придется Спайдеру.

Кертис вздохнул. Очень хотелось сплюнуть на отвратительной раскраски пол отеля, но он сдержался.
— Пойду встречать гостей, — с хмурым видом сообщил он Гарсии и отправился к выходу, доставая на ходу сигареты. В мятой пачке сиротливо ютились две бумажные палочки, пропитанные никотином. Об остальном химическом составе этой дешевой горлодерной дряни Спайдер предпочитал не думать. Никогда.

Лимузин бросался в глаза, навязчиво цеплял взгляд белоснежной окраской без единого пятнышка или царапинки, надраенным блеском хромированных деталей, черными провалами затонированных насмерть окон. Кертису было плевать, кто сидит там внутри — одно то, что этот человек не сулит ему ничего хорошего, заставляло испытывать к нему раздражение.
"Стингрэй" рядом с лимузином смотрелся хищной черной акулой, подкравшейся к белому киту. Спайдер любил и ненавидел эту машину одновременно, понимая, что в ее технической начинке ему никогда не разобраться, и преклоняясь перед ее мощью и изяществом. Лучший эмоциональный коктейль для долгосрочных горячих отношений.

Прислонившись спиной к стеклянной двери, Кертис зажег сигарету и выпустил клуб горького дыма. Всего несколько секунд тишины и спокойствия перед тем, как дверь лимузина распахнется, выпуская наружу чудовищное порождение социально-экономического неравенства, или даже тонированное стекло спустится вниз на два пальца, чтобы можно было заметить властный жест изнутри, призывающий офицера Спайдера подойти к машине и согнуться в невольном поклоне, чтобы начать разговор.
Хрена с два он подойдет, вот уж точно.

- Оркестр, тушь!
— И помаду, пожалуйста, — тихо хмыкнул Тотошка. Тихо — потому что был очень... ну ладно, изысканным воспитанием доберман не отличался, но подкалывать хозяйку громко — для этого Тотоха был еще слишком трезв.

Танец Элли был как всегда... нет, опять неверно. Нельзя эпитет "как всегда" привешивать к такому действу! Вызывающе восхитительный, непохожий ни на один предыдущий — ведь Элли неповторима в каждую секунду своей жизни!
Вон, аж тавернщик от впечатлений в подвал упал.

Элли обиделась.
Тотошке не нужно было даже смотреть на нее, чтобы это узнать. Не нужно было видеть влажный блеск в уголках прекрасных глаз, чуть искривившиеся губы, чуть опустившиеся плечи. Обида электрическим разрядом щелкнула по нервам, и дальше в общем-то даже команды были не нужны.
Обидчику - смерть.

— Ваш чай остыл, уважаемый. И кстати, беседовать с дамой не представившись по меньшей мере... Одну минуточку, вы случайно не Дрейк Марино?
Не узнать исчезнувшего в пустошах прославленного воздушного пирата было нельзя, однако Интегра решила из вежливости уточнить.
— Если вы — это он, то значит пилотирование этой бандуры — явно ваша задача. Больше это никому не по плечу среди вашего сброда.
Интегра забралась обратно на плиту и выпустила еще один клуб дыма. Новая адмиральская форма пробуждала в душе какие-то совершенно несвойственные прежней Интегре идеи. Раньше она бы попыталась испепелить весь вражеский воздушный флот, даже не утруждая себя беседами. А сейчас жечь вторженцев совершенно не хотелось, но не из страха или из жалости, а из какого-то непонятного уважения к безбашенному риску, которому они все себя подвергли.
Следующая фраза Интегры прозвучала так, словно они беседовали на светском приеме в Букингемском дворце, закусывая игристое вино паштетом из омаров, а не вдыхали пороховую гарь и запахи паленого мяса посреди полуразрушенного секретного объекта Альбиона в разгар боестолкновения.
— Мистер Марино, что вы думаете о службе на благо короны? И прежде чем ваша уязвленная пиратская гордость потребует отмщения, поясню: я не имею в виду форму, муштру, отчетность и сомнительный шанс дожить до флотской пенсии. Я имею в виду совершенно конкретно — лицензию капера.

— И где, едрить вашу бабушку коромыслом, все?!
Фраза была злая, но сказана лишь сиплым шепотом. Райли всего колотило, во рту пересохло и вдобавок воняло хуже, чем в дырке нужника, в которой он однажды хоронился от разгневанного папаши очередной потисканной на сеновале дочурки. То есть, музыканту было с чем сравнивать, и если бы до этого он уже не выблевал все, что только можно было, то сейчас всенепременно завершил бы дело.
Однако организм подсказывал, что колотит его уже не ознобом и лихорадкой, а всего-то банальным холодом. Поэтому Райли негнущимися пальцами попытался разворошить костер и, по возможности, раздуть пламя обратно, кутаясь в плед. Незнакомый плед, кстати говоря, и вообще неплохо было бы узнать, сколько времени прошло и кто стащил его кинжал. Неразделанная тушка зайца своим видом отозвалась робким и едва заметным голодным бурчанием в животе, от которого Райли сначала замер в ужасе, нашаривая взглядом ближайшие кусты, но затем облегченно выдохнул, чувствуя знакомую голодную резь в желудке. Раз живот хочет жрать, значит полегчало.
А значит, надо развести огонь, согреться, сыскать воды, ошкурить зайца и сварить себе легонького бульону для начала.

Карпицкий задумчиво кивал комментариям Эленны, и по всему было заметно, что в голове его зрел какой-то план. Только замечание Ганурского вывело его на мгновение из задумчивости, и корнет в согласии кивнул, снова погрузившись в размышления.
— Василий Андреевич, — привлек он внимание Эленны, когда тот наконец закончил свою внушительную речь. — Одна штукенция мне тут в голову пришла, хотел бы обсудить и послушать, что вы скажете, как человек, знакомый с местными реалиями. А что если нам этим подозрительным "норвежцам" да "американцам" живца подсунуть? Условного живца, разумеется. Я что имею в виду... — Василий Корнеевич выпрямился на стуле, активно помогая себе жестикуляцией, и по заблестевшим глазам и чуть сбивчивой речи было понятно, что он весьма взволнован осенившей его идеей. — Диверсанты хотят что? Спланировать акт террора. Это нам известно, нам неизвестна лишь цель. Так давайте им цель предоставим-то! Вот, скажем, пароход с углем... Можно ведь в ходе деловых переговоров предложение сделать: посетить, предоставить доступ, завуалировать это деловым ходом каким-нибудь. А там за поведением смотреть — заинтересуется ли, будет ли высматривать что. Оказия ведь! Возможно ли такое организовать? Здесь, конечно, пригодятся рекомендательные письма всяческого рода, чтобы зарубежные гости не заподозрили никакого подвоха, и... Простите, надеюсь, я понятно объяснил.
Корнет с едва заметным румянцем на щеках откинулся на спинку и залпом осушил свой бокал с вином.

На самом деле Карпицкий понимал, что идея его достаточно авантюрная, чтобы собранная и последовательная агент Данилевич зарубила ее на корню. Но вот Эленна — тот мог и воспринять рисковый план. А самому же Карпицкому план казался просто блестящим, и теперь он сидел, окрыленный этой идеей, блестел глазами и привычно сдерживал себя от ребяческого крика "По коням!", чтобы не сорваться во исполнение плана немедля.

В целом, все было нормально. Тотошка косил злым глазом на льва, прокручивая в голове различные зверские способы разделки львиной туши, а также придумывая разнофункциональное применение львиному чучелу, львиной шкуре и львиной голове. Но...
Но Элли сказала — тише. Элли согласилась на условия этого мохнатого... что ж, Элли, кроме всего прочего, согласилась на отсутствие взаимных оскорблений, и Тотошка не скатится до того, чтобы оскорблять их нового "друга" в мыслях.
Что, впрочем, не помешает насладиться мыслями об убийстве некоего абстрактного льва, хм.
А Элли... эх, дурная голова с прелестным личиком, прицепленная к божественному телу, взять бы тебя зубами за шкирку да встряхнуть разок, чтобы вытрясти всю тягу к опасным знакомствам и диким приключениям! Казалось бы, что сложного — зубы-то есть, до воротничка платья достать раз плюнуть, если на задние встать, но...
Но, спрашивается, нафига? Без всего этого Элли была бы не Элли, и вообще было бы скучно жить.
Поэтому Тотошка шагал вперед, хмурился на льва, был настороже ко внешним опасностям, чуть-чуть злился на Элли, и вообще был доволен жизнью, бурлящей вокруг.

Выбор, упавший на них в виде развилки дорог, для Тотошки был однозначен.
— У нас заканчивается алкоголь.
Короткая фраза с бездной смыслов. Нет алкоголя — есть грусть у Элли. А грусть у Элли означает плохое настроение у Тотошки. А плохое настроение у Тотошки ведет к кровопролитию. Поэтому — лучше не надо.
Лучше зайти в таверну и заправиться. И пусть пса кошки задерут, если он самолично не приложится как следует в этом баре. Чтоб как в Канзасе, когда их с Элли полиция со стрельбой из бара выводила! На пса и девушку три машины с подкреплением и погоней по подворотням.
Не поймали, кстати. Но это совсем другая история...
С другой стороны, железный друг ранен, и нуждается в помощи.
— Можно к мастеру свернуть при условии, что это будет недолго.
"И что наш новый гривастый друг не соврал," — нет, это не вслух, конечно. И даже не в мыслях. Зато целиком и полностью — во взгляде. Впрочем, ненависти там тоже нет. Даже легкая радость весело-злая — опасность так близко, так рядом, в друзьях ходит! Нервы щекочет.

Дош аж рот открыл, новичка слушая. Потом закрыл, пытаясь одним махом все услышанное переварить. И снова открыл.
— Ну ты и мастак пиздеть. Похлеще Коба будешь. Если тебе кираса приглянулась, мог бы так и сказать, а не это... эти... эту... ебааать, голова аж кипит. После ворот Порт-Вимтара и то легче было.
Головой потряс, словно пытаясь все лишнее, в нее против воли впихнутое, обратно выпихнуть. Скривился как от зубной боли — не помогло видать.

— Хорошая кошечка.
Сверкнул клыком, оскалившись довольно, провожая взглядом льва, ступающего наконец в воду.
А две секунды назад скалился ничуть не меньше, но уже без грамма довольства, готовый вцепиться вышеупомянутому льву куда-нибудь, где побольнее, рвать-кусать-метать, помогая железнобокому товарищу воплощать волю хозяйки в жизнь.
Хорошо, что обошлось. Пилу Дровосека только жалко, но впрочем он и без нее силен — как делом, так и словом. Воля хозяйки торжествует! День налаживается, сейчас искупнемся еще немного, потом на солнышке подремать, а потом и в пу...
Вздох-всхлип. Резкий, будто удар ножом по сердцу. Элли! Озеро из райского уголка превращается в зловещую водную бездну, чья пасть хватает ее, утягивает внутрь, поглощает целиком и без остатка.
Ее слезы еще не успели смешаться с водой — Тотошка уже в воздухе! Фонтан брызг гонится за ним, поднятый мощнейшим прыжком. Молча, стиснув зубы, набрав воздуха, потому что вот-вот придется нырять. Позади — шум, всплеск, что-то большое и тяжелое бухнулось в воду. Дровосек, не иначе, дурак железный, сломается ведь...
Но это неважно. Это — где-то позади, на задворках, уловленное чутким ухом, ненужное сейчас и несущественное. Главное — впереди. Главная.
Элли в опасности. "И пусть весь мир подожде..." — ну-ну. И пусть весь мир умоется кровью, так вернее.

Эленна корнету, в целом, понравился. Было в его поведении что-то близкое и родное, то ли эта молодость и некоторая наглость, свойственная ей, то ли откровенное желание позлить начальство, потому как ничем иным Карпицкий объяснить бант революционного окраса на груди сверстника не мог.
Данилевич на его фоне выглядела старшей сестрой — не по возрасту и внешности, но по манере держаться — , которой призвание было следить за младшим братом и не давать тому сорваться в бедокурие.

Впрочем, зачитанная телеграмма отвлекла от рассмотрения нового непосредственного начальства. Шокироваться Карпицкий не спешил — определенности в сообщении не было, а смута в Питере заваривалась уже давно, бурлила слухами и домыслами, и вот, выходит, заварилась наконец и закипела. Ничего, прав Павел Васильевич — третьего дня эту пенку всю поснимают к чертовой бабушке, да туда ей и дорога, забудут тем же вечером. В конце концов, страна в войне.

Эленна тем временем устанавливал общественные связи с новым коллективом, и способом его Василий Корнеевич был крайне доволен. Совместная трапеза объединяет, вот только повод для празднования начальник, конечно, выбрал сомнительный. А когда Эленна упомянул свои политические взгляды, корнет и вовсе задумался, а не подстроено ли все это, как какая-то проверка лояльности новых сотрудников — настолько странно это выглядело. Но виду не подал, лишь улыбаясь и расценивая это все как злободневную шутку.

В ресторане же, когда Эленна перешел от тостов к делу, корнет слушал его весьма внимательно, с аппетитом уплетая карпа под белое вино. А по окончании речи, выслушав даму (и даже восторженно кивнув ее познаниям иностранного — самому-то без акцента и запинок, что на английском, что на французском, говорить не удавалось), а затем и Александра Николаевича, изложившего свой "прожект", вежливо кашлянул:
— Позволите? Так вот... Прежде всего, будь моя воля, пожелал бы удостовериться я, что кайзерфлит за три года не заподозрил утечки своего военно-морского шифра, и не предоставляет в наше распоряжение качественную и профессиональную "дезу", просто на всякий случай.
Корнет отпил глоток вина, чтобы скрыть предательское першение в горле. Все же, почитай, в первый раз перед новым коллективом выступает.
— Если принять информацию достоверной, то следует из нее, что ищем мы четырех человек-иностранцев. Группа группой, но я бы внимательнее отнесся и к тройкам, и даже к одиночкам. Все же, если диверсионная группа — профессионалы, то... ну, вы понимаете, разделиться в дороге и затем собраться в городе не так сложно, а в случае даже подозрения на утечку информации — внимания привлекать меньше. Что касается лиц, находящихся уже под подозрением, предложил бы я, всецело поддерживая идею Анны, при том установить за ними слежку, хотя бы на недельку, а по результатам ее — обыски мест, где подолгу эти лица задерживаются, и допрос лиц, с которыми эти господа изволят общаться. Проникновение в номер, — корнет уважительно кивнул агенту Данилевич, — это, без сомнения, самоотверженный поступок, но господин Эленна прав — мера крайняя. И вы, Александр Николаевич, неправы в своем "комильфо - не комильфо" — не пристало мужские дела женской честью разрешать.
Тем не менее, Ганурскому кивнул уважительно и отсалютовал бокалом. Все же, не обидеть хотел, а лишь мнение свое высказать касательно вопроса.

Оценил маневры "мудаков", в очередной раз убедившись, что те, хоть и бесполезные, да нахрапом их не взять. Хитрость нужна.
Коб соловьем заливался, а Дош кивал да поддакивал пьяно. Маневры товарища приметил, но поддерживать не стал — на месте сидеть остался, головой качая и будто пьяную мысль с трудом через голову ко рту проталкивая, и взгляд попеременно то с рыжего Молчуна на изувеченного Глаза переводя.
— А вот!.. — почти опустевшую свою бутылку со стола взял, и, размахивая ею, в сторону Глаза ткнул. — Ты! Ч-человек должный, выходит! Вот я... ты ж, смотри, тоже! Брату своему должен... эх... пять золотых! — на Коба посмотрел взглядом преданной собаки. — Так я ж отдам! Я ж для него — ух! Р-рубаху последнюю! Мяса кусок! Рома глоток!
Хотел бутылку двумя руками Кобу протянуть, наклонился вперед тяжело, едва равновесие удержав, назад качнулся. Бутылку запрокинул, выливая себе в рот остатки рома, но в основном конечно на лицо. Снова рукавом утерся.
— Вы ж — того! За столом сели, хлеб... это... преломить, да! Поми...ритесь же, братья! Негоже... пред лицом Всепростителя... держать злость в сер-рдце, на брата-то! Пра-ильно я грю?!
Своих взглядом обвел, и дальше развернулся опять в сторону повозок. Нахмурился.
— А эти... что? Не уважают меня чтоль?!
К бочонку гостей потянулся, в пустую бутылку из-под рома вино наливая неаккуратно, проливая и разбрызгивая.
— Щас я им... ишь че...

Райли только головой вертел, переводя взгляд с одного на другую, и в легком неверии в происходящее руку Иренки отпустил.
— Да что ж это вы... Тьху!
Шагнул вперед музыкант, всю свою решительность где-то по сусекам наскребя. Немного ее вышло, поэтому недалеко шагнул, но все же — вперед. Руки пустые перед собой выставил, и чуть в стороны, словно разнимая противников. Не будь дураком, между ними все же не встал, чтоб не схлопотать ненароком ни топором, ни дагой. Но удара даги все же меньше ждал, поэтому на мужика глядел, речь свою толкая.
— Озверели совсем?! Лиска, попусти ножи-то! И ты, мужик, погодь за топор хвататься! Мало вам крови, на этой земле пролитой?! За коня животом рискнуть готовы, и чужого живота не пощадить?! Хуже нильфов, чесслово, и совсем недалеко до скотоелей осталось-то! Уж не знаю, в чем твоя беда, мужик, вот только ведаешь ты, что конь этот не твой. А коль хочешь убедиться, что он наш, так мы тебе это докажем быстро. И не ножом!
На Иренку глянул строго, и обратно к мужику голову повернул.
— Ее это конь, она тебе наперечет содержимое сумы седельной расскажет. Не доходи до конокрадства, мужик!

Сэр Интегра все так же хмуро смотрела на выходку викинга, и ничем не выражала свою реакцию. Но, когда появление Медведя привлекло к себе всеобщее внимание, рыжебородый толстяк вдруг почувствовал, что кто-то похлопал его по плечу, привлекая внимание.
— Эй...
Интегра в буквальном смысле слова дышала в подмышку толстяку, настолько была велика разница в росте. Поэтому первый удар начищенного сапога пришелся в пах рыжебородому, заставляя того согнуться в хоть и почтительном, но невольном поклоне. Следующий удар вторым сапогом — тем самым, отмеченным здоровенной зеленой соплей, — направился в лицо викингу, да так, что носок изящного сапога до половины ушел в немалых размеров пасть, похрустывая выбитыми зубами, и опрокидывая здоровяка на спину.
— Вы тут что-то изо рта обронили, уважаемый. Возвращаю.
Голос у Интегры был до предела скучный, каким обычно общались вельможи на светских раутах. Достав из кармана батистовый платочек, она протерла сапог от остатков крови и соплей, и швырнула его на поверженного противника. Палаш с сухим шелестом выполз из ножен на треть.
— Вам следует быть внимательнее к своим вещам, а то можете ненароком подскользнуться и утонуть нахрен, — подняв взгляд на викингов, Интегра продолжила тем же тоном, все же сорвавшись в конце на рык. — А если среди вас есть еще какой-нибудь ублюдок, который хочет поставить под сомнение выбор вашего покойного конунга, пусть выйдет и заявит об этом открыто, ПОТОМУ ЧТО СЕЙЧАС БЛЯДЬ САМОЕ ПОДХОДЯЩЕЕ ВРЕМЯ!!!
Клинок со стуком спрятался обратно, ставя точку в предложении. Пока Медведь утолял жажду, Интегра обвела взглядом толпу, и продолжила со скучным спокойствием.
— Не просите помощи, значит? Что-то я не вижу ни одного говнюка, который был бы готов кинуться на Хрума в одиночку. Но мне насрать. Через час мой флот отправляется к берегам клана Ястребиный Коготь. Желающие помочь могут присоединиться. Не желающие осквернять себя словом "помощь" — оставайтесь здесь, сыны Винланда и Асгарда, держите свои яйца в руках и гордитесь тем, что можете взять их сами.
Крутнувшись на каблуках так, что длинные волосы взметнулись белым плащом за ее спиной, она пошла в сторону своего корабля, похлопав по дороге Медведя по плечу.
— Привет, Бьернхард.

— Да, негигиенично, — вторил Элли Тотошка, отвечая Страшиле, но все равно не отрывая взгляда от хозяйки. — А еще мы бы запарились руки отрывать всем желающим ее потрогать.
Фыркнул, даже не пытаясь увернуться от брызг. Вскочил, пасть раскрыв и оскал свой миру являя на обозрение. Смеется, не иначе.
Прыгнул с места, без подготовки, без прижимания к земле — резко, сильно, когтями траву срывая. "Кто быстрей, тот и..." — ясное дело, Тотошка будет быстрей, чтобы ему достались все "и"!
Рядом с Элли пролетел, промахнувшись в шутку, только зубами клацнул, всплески воды в воздухе ловя. Рухнул в воду шестидесятикилограммовой бомбой, с головой ушел, несмотря на глубину по человеческое колено. Тут же ото дна оттолкнулся и подпрыгнул, полукувырок в воздухе делая и на все четыре приземляясь. А заодно — целый фонтанище воды за собой поднимая, чтобы уж если всплеск, так с ног до головы!

Послушал Дош рвачевские ответы, и только вздохнул. Планы у Рвача, конечно, имперские, но...
А, собственно, какие тут "но". Он их переплавил Огнем Священным не от дурной башки, и немудрено, что хочет теперь, чтобы души выплавленные да укрепленные теперь пользу причиняли и всепрощением облагодетельствовали по его указу. Смысл жизни их теперь такой.
Поэтому переоделся молча, тряпку свою одежную аккуратно сложив в уголок, и на нее кучкой вещи свои старые, и в образ послушника не вписывающиеся. Цепью подпоясался, знак на шею нацепил. Руками-ногами пошевелил, чуть подпрыгнул на месте, привыкая к облачению новому. Ткань рубища погладил, улыбнулся чему-то внутри себя. Тубус в руки взял осторожно, и на слова Олвера сказал негромко:
— Не тупи, брат, — посмаковал слово новое. Хорошее обращение такое, ведь после пламени на каторге все они теперь будто дети Рвача, и меж собой, значит, братья.
— Не надо нам ими пользоваться, ебанет же все. Просто в руках подержим. А глотки резать — у нас мечи есть.
И в дополнение к словам своим меч из кучки своих вещей забрал, да на цепь ножны привесил как на пояс. Коробку собранную взял тоже осторожно, повертел в руках, изучая.
— Как этой поебе... эээ, этим хитрым механизмом пользоваться? — к ворону обратился. — Четыре полных хода на комнату — это мехами полный выдох четыре раза, понятно. Яд из трубки вот этой пойдет наверняка, ее в нужную сторону направить — в щель под дверью или в скважину замочную. А куда-то еще жать надо или опасаться чего?
Задумавшись на секунду, добавил:
— Не серчайте, магистр, за тупость нашу беспросветную. Мы ж только, почитай, третий день как свет белый увидели взором праведным. Как дети малые сейчас. Спасибо вам за вашу заботу и терпение.

"Городъ Архангельскъ, улица Полицейская, дом 9, напротив."
Корнет Карпицкий перечитал приказ и бумажку с адресом в очередной — пожалуй, сотый, — раз. Архангельск, Северная губерния. Матерь Божья пресвятая дева Мария, более дремучую глушь было сложно представить даже на просторах необъятной Империи.
И все же, вот он, здесь, трясется первым классом — а ведь дядька Псиол мужик суровый, мог бы и третьим-то отправить, наплевав на традиции! — а за окном проплывает, в общем-то, уже практически Сибирь. Да что там, Сибирь и есть.
И хоть корнет Карпицкий в Сибири собственно ни разу-то и не бывал, в животе холодным червячком ворочалось ощущение одиночества и никчемности человека перед Природой. Он с тщательно скрываемой завистью глянул на солдат, высыпавших на перрон на очередном полустанке, и споро разделывавшим чекушку самогона на пятерых под краюху хлеба с чесноком и бородатый анекдот. Вот кому хорошо, хотя бы здесь и сейчас. В первом классе подавали коньяк и фазана, что конечно тоже по-своему было неплохо, но с какой-то совсем другой стороны, ненужной сейчас и неуместной.

Ворота Архангельска — Бакарица — встретили корнета задорным криком юного железнодорожника про свержение царя. Василий Корнеевич лишь пожал плечами, заслышав такое: глушь, что поделать-с, глушь и дикость. Придет же такое в голову кому-то. Слова лодочников не прибавили этой информации сколь-нибудь значимой весомости, зато толпа, начинавшаяся прямо на набережной и охваченная нездоровым лихорадочным весельем, вызывала настороженность. Корнет стрельнул папиросу у городового, но ничего более вразумительного, чем "Гуляют-с", не услышал.
Зато примерно к этому моменту начали обрисовываться его новые коллеги, и Василий Корнеевич словил в себе уже другое ощущение: легкий мандраж перед новым коллективом. Было такое каждый раз — и по прибытии в Николаевское, и затем, следом, в полк, и даже после, в командировке в Санкт-Петербургскую жандармерию. И корнет с удовольствием отметил, как навстречу этому мандражу поднимается из далеких глубин лихость и кураж, когда хочется шапку оземь и шампанского всем, и за оный кураж влетало корнету с завидной регулярностью — как наградами, так и выговорами.

До Беломорского контрразведывательного отделения, расположившегося в здании полицейской управы, добрались быстро, и корнет, украдкой осматривая попутчиков, сдерживал усмешку, ползущую на лицо своевольно, которая только усилилась после брошенной отставным фельдфебелем фразы "к шпиёнам".
Зато начальник "шпиёнов" оказался на вид хоть и невзрачным, зато крепким и чертовски внимательным, что корнету весьма понравилось. Отдав честь и щелкнув каблуками в ответ на оказанную любезность, корнет ответил на рукопожатие и польщенно кивнул.
— Буду рад служить под вашим началом, Павел Васильевич, оказанное доверие обязуюсь оправдать!
В душе корнет, конечно, надеялся оправдать доверие как можно скорее, чтобы вернуться в Санкт-Петербург, но не показал этого ничем.

Стоял у дверей молчаливой тенью "пособника Септа". Ни слова не проронил, словно и не было его здесь. Ан нет, здесь он, всей горой мышц тугих в теле переплавленном, всем блеском полумаски стальной, всем холодным взглядом глаза механического.

Олвер тем временем ловко управился с первыми пунктами плана рвачевского, и за исполнением следующего к Дошу обратился. А Дош что — кивнул молча брату, маску дыхательную на лицо нацепил, и ко второму номеру шагнул уверенно. Начать с телохранителей следует.

Дубинку подле себя положил, трубку от механизма под дверь сунул, с расчетом таким, чтобы не больше чем на ноготок с другой стороны торчала. Защелку с мехов снял, растянул и надавил. Неторопливо, чтобы воздух не свистел, но и без промедления лишнего. Раз, два, три, четыре, засыпают все в квартире.

Закончил со вторым, меха на выдохе оставил, и защелку тут же накинул обратно. Дубинку подобрал, к первому номеру перебрался. И снова — трубку под дверь, защелку прочь, меха наизготовку. Пять, шесть, семь, восемь, к Всепростителю всех просим.

Меха на выдох, защелку на место, дубинку в руку — и прочь-прочь назад в родной конец коридора, к святой братии, да еще и маску снять, отойдя подальше и вдохнув свежего воздуха после вонючей химии.